— Мне все равно, почему вам нельзя жениться! Я не желаю этого слышать, — Фиор и не собирался рассказывать. — Вы, взрослый человек! Вы, герцог Алларский! Вам двадцать семь лет! Неужели у вас не хватило разума так объяснить свою ситуацию девушке, чтобы она не взялась творить невесть что?!
— Помилуйте, какая связь?
— Очевидная! — топала каблуком Кларисса. — Явная! После разговора с вами Ханна отправилась к Араону, и причина была в вашей загадочности! Не знаю, что они там придумали втроем с этим монахом — но все это начали вы со своими тайнами тамерского двора! И ради вас же…
— Но что ради меня можно было…
— Подите с глаз моих долой, дурень вы неимоверный! Будь же проклят тот час, когда я взялась объяснять Ханне, что вы исполнены всех и всяких достоинств!
— Я?! — хватался за голову Фиор.
— Нет, огандская свинья! Такая, знаете, коричневая… — Кларисса весьма метко обрисовывала очертания свиньи огандской породы, славной отменными размерами окороков.
— Госпожа Эйма…
— Подите вон, не доводите до греха. В какой-то момент, не выдержав натиска, да и разозлившись, Фиор выпалил: «Послала же Мать тещу…», после чего оба с изумлением разглядывали друг друга. Кларисса тогда осеклась, вздохнув, и стало ясно, что за шумом и бранью прячет тревогу, измотавшую ее вконец. Сам регент тоже готов был взорваться в любой момент: он беспокоился не за одну — за шестерых юных пропавших; о герцоге Гоэллоне же и вспоминать было страшно. Что он задумал, куда отправился — неведомо, а от безвестности жутко втройне. Как, где, на каком моменте препирательств с Клариссой Фиор осознал, что ему никто не говорил «вам нельзя жениться», что герцог Гоэллон и отправился невесть куда ровно для того, чтобы избавить всех от проклятья — он сам потом вспомнить не мог; зато, осознав, понял: да, действительно, все из-за него. Подскочил, как дурак, не приложив голову, и помчался объясняться. Обидел девушку, заварил кашу.
Алессандр Гоэллон ничего подобного не сделал — так, может, у него были основания не разрывать отношения со своей скорийкой? Явившийся в момент, когда регенту хотелось снять с плеч и убрать в сундук постоянно болевшую голову господин граф Саура поначалу показался посторонней помехой. С ним Фиор разговаривал еще две седмицы назад, тот ничего не знал, и, кажется, не врал. Если врал, то обманул и регента (что, признаться, невеликий труд), и Реми (а вот это уже задача посложнее). Но — не сказал ни слова. Вечером болтали, пили, а утром — бац, и нету. Может, на охоту собрались или по веселым девицам? На фоне изумленного капитана Кадоля, из-под носа у которого пропали трое молодых людей, включая наследника его герцога, Бориан был бесполезен и никто им особо не интересовался. Оказалось — напрасно. Оказалось — рыжий саурский граф отменный лицедей; да еще и уши у него длинные, слух острый, а обидчивость вполне мальчишечья. Возмущенный тем, что его не пригласили на дружескую попойку, — вот Альдинга пригласили, а его нет! — рыжий расположился за стенкой, и все, что говорилось не шепотом, прекрасно расслышал. Запомнил, а потом еще и записал для надежности. Чего хотел — сам точно не знал, но что сделал, то сделал.
Фиор выслушал. Фиор изумленно перечитал пару раз. Схватился за голову в сотый уже раз за седмицу. И уставился в стенку перед собой. Среди прочего он услышал то, что подтвердило предположение о том, какой величины и твердости были дрова, что наломал господин регент: мало что жениться Алессандру разрешили, так еще и до полного совершеннолетия, «хоть завтра». Это все-таки не было главным, куда больше задела Фиора история Альдинга Литто. Значит, эти трое отправились на помощь герцогу Гоэллону; бедный, бедный герцог! Эти помогут… не зная, в чем, не зная, как — но ведь свалятся же, как столичный собор на голову, да еще и в самый неподходящий момент! Но — куда делся Араон со товарищи? Тоже туда же? Это уже, позвольте, смешно…
— Да почему смешно? — задрал брови, такие же рыжие, как и волосы, граф Саура.
— Герцог — он такой…
— Какой? — едва не взвыл Фиор. — Какой такой?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как магнит, — ухмыльнулось северное наказание. — Я бы и сам поехал, но поздно сообразил, что надо. Не догоню.
— Если бы это барон Литто говорил, я бы понял. Но вы…
— А что я?
— Вы же сначала делаете, потом думаете, простите меня, граф…
— Есть такое дело, — северянин ничуть не обиделся. — Но вот поздно пришло в голову, жаль. А то поехал, конечно бы. За мной долг.
— Ну и… — Фиору показалось, что он нащупал какую-то ниточку. — Куда бы вы поехали?
— На запад, — развел руками Бориан; брови полезли еще выше по лбу. — Куда ж еще?
— Почему на запад?! На лице графа Саура последовательно отобразились: недоумение по поводу тупости герцога Алларэ, не понимающего очевидного; озадаченность; нечто, знакомое по лицу Гильома Аэлласа над драгоценной тетрадью: все чую, объяснить не могу.
— Потому что на запад, — изрек, наконец, Саура.
— В Брулен?
— Нет.
— В Скору?
— Нет.
— В Оганду?
— Зачем?
— В Тамер?
— Какой Тамер?! — вытаращился Бориан.
— Тогда куда???
— На Церковные земли.
— Зачем??? Минут десять спустя Фиор понял, что из данного свидетеля добыть обоснования сможет разве что хорошо обученный расследователь ордена Блюдущих Чистоту или Бдящих Братьев. Кто угодно, владеющий способностью доставать ощущения прямо из их владельцев, минуя разум владельцев. «Потому что на Церковные земли» — вот и все. Потому что вот. Потому что граф Саура точно знает. Только объяснить не может, а потому и не будет. Хуже всего — герцогу Алларэ казалось, что Бориан абсолютно прав. Ну да, именно туда, а куда же еще? На Церковные земли, разумеется; и пытать его, дабы получить некое понятное уму объяснение — бесполезно, ибо нет того объяснения, только чувство… Графа Саура он уговорил побеседовать с присланными архиепископом Жераром людьми не сразу; но тот согласился. Ожидая результатов, герцог Алларэ ходил по кабинету от стены к стене. Ноги утопали в мягком ковре с длинным густым волосом. Шаги были не слышны, и это отчего-то раздражало. На стене висела карта. Небольшой кусок земли, зажатый между территориями Собраны и Оганды. Со стороны Собраны Церковные земли граничили с Бруленом, Сеорией и Мерой, с другой отделялись от Оганды рекой Виеной и выходили к Четверному морю. Потому оно Четверным и называлось, что омывало берега четырех держав: Церковные земли, где стоял Нерукотворный Храм, искони считались отдельным государством. Даже не государством, а общей — и неприкосновенной для всех — территорией, которой управляла община монахов. Проезд через них был открыт для всех, как всем было разрешено паломничество. Нерукотворный Храм был святым местом и для омнианцев, и для ноэллианцев. Сам герцог Алларэ в паломничество ни разу не отправлялся, но представить Нерукотворный Храм мог — по рисункам, по описаниям. Посреди равнины, недалеко от морского побережья, возвышалась громада, более всего похожая на застывший фонтан из расплавленного черного камня. Внутри нужно было пройти через лабиринт пещер и ходов, чтобы достигнуть алтаря — огромной чащи со сталагмитами по краям, однако ж, каменные «подсвечники» не нарастали под воздействием каплющей сверху воды. Они были сотворены однажды, вместе с храмом. Паломники, ведомые монахом, проходили через лабиринт и могли поставить на один из сталагмитов свечу, зачерпнуть воды, набиравшейся невесть откуда в каменную чашу; вода эта считалась святой и смывающей все грехи, кроме трех смертных. Ну чего же ради такой толпе народа понадобился Нерукотворный Храм? Проклятье святой водой не смоешь, это было бы слишком просто…
— Я могу только удостоверить, что господин граф Саура искренне верит в то, о чем говорит, — неслышно появился за спиной монах-расследователь. — Большего я сделать не могу, господин герцог-регент.
— Это я и сам могу… Простите. От кого это его озарение? От Сотворивших? От Противостоящего?
— Нет, ни от Сотворивших, ни от Врага, — покачал лысой головой престарелый расследователь; по рекомендациям — самый опытный в Тиаринской обители.
