— Никогда! — кричал Каштанов. — Нельзя этого!
— Чистеньким хочешь быть! — отвечал ему дядя Валя. — Ну и мучайся дальше! И нас мучай! И все Останкино!
— А что Михаил Никифорович? — спросил я на всякий случай.
Заговорщики умолкли. Дядя Валя, видно было, смутился.
— А что Михаил Никифорович? — быстро сказал он. — Ты и сам знаешь… Влюбился Михаил Никифорович!
— Безответственно вы говорите, Валентин Федорович. Как это можно влюбиться в фантом, в движение воздуха? — сказал я на всякий случай.
— Это она-то движение воздуха? — поинтересовался дядя Валя.
— Отчего же нельзя в нее влюбиться? — печально сказал Каштанов.
— Мы тебя и зовем, — объяснил дядя Валя, — чтобы ты Михаила Никифоровича поколебал.
Устройство встречи с Михаилом Никифоровичем дядя Валя брал на себя, полагал, что провести ее удастся сегодня же. Когда дядя Валя и Каштанов уже уходили, я спросил, каковы нынче обстоятельства жизни Шубникова, не огорчает ли его подброшенный Бурлакиным ротан. О ротане дядя Валя с Каштановым толком не знали, но слышали, что теперь Шубников средства для поддержания сил добывает шапками. До него дошло, что шапки из собак дороже самих собак, он завел дела с умельцами и стал уводить или перекупать животных для шапок.
— Живодер! — поморщился Каштанов.
— Живодер! — согласился дядя Валя. — А ты хочешь загнать ему пай!
Они ушли. Через час дядя Валя позвонил и сказал:
— В восемь вечера на моей квартире.
В восемь вечера на квартиру дяди Вали шесть останкинских жителей явились без опозданий. Три пайщика-фундатора и три соучастника с совещательными мнениями. Серов давал понять, что он человек воспитанный, оттого и принял приглашение дяди Вали, но ему пора домой. Филимон Грачев достал семь газет и ручку. Собака дяди Вали, возможно не вызвавшая симпатий Шубникова, улеглась у серванта и уставилась на Михаила Никифоровича, будто укор какой желая ему высказать. Михаил Никифорович был в напряжении, словно душить предполагали его.
— Начнем, — сказал Серов.
— И кончим, — кивнул дядя Валя.
— Кого кончим? — удивился Филимон Грачев.
— Варвару!
— «Я вас обязан известить, что не дошло до адресата письмо, что в ящик опустить не постыдились вы когда-то», — произнес Филимон, уткнув ручку в лист «Книжного обозрения». — Кто автор? Семь букв. Вторая «и», шестая «о». Либо Тихонов, либо Симонов? А? Кто?
Прежние бы милые времена! Дядя Валя тотчас бы вспомнил или Колю, или Костю, как они с Костей били самураев на Халхин-Голе или как они с Колей лазали по индийским горам. Но нет, нынешний дядя Валя был строг.
— Прекрати, Филимон! — сказал дядя Валя. — Ну как, Михаил Никифорович, вы с нами или опять в либерала будете играть?
Михаил Никифорович сидел молча.
— Все страдают. Мы пятеро, — сказал дядя Валя твердо. — И другие в Останкине. Наверное, и еще где-нибудь в Москве. Или в области… Михаил Никифорович, мы вас спрашиваем: будете вы по-прежнему потакать ей или нет?
Собака дяди Вали подняла голову и кивком поддержала хозяина.
— Что я-то? — сказал Михаил Никифорович. — Разве я могу больше, чем вы?
— А кто вносил два сорок? — спросил Каштанов.
— Ага, — сказал дядя Валя. — Эгоистом быть легко. Пусть, мол, другие страдают, а я буду жить в наслаждениях.
— Кто это живет в наслаждениях? — спросил Михаил Никифорович.
— Это я так, к примеру, — сказал дядя Валя. — Все мы считаем, что ее для пользы людей надо ликвидировать, один ты…
Тут дядя Валя умолк, и мне стало ясно, что никаких консультативных бесед дядя Валя с Михаилом Никифоровичем не имел и мнение о взглядах Михаила Никифоровича на кашинскую гостью вывел из неких наблюдений и догадок.
— Нельзя с ней так, — возмутился дяди Валиным словам Каштанов. — Можно ведь и договориться по-хорошему…
— А тебя и не спрашивают. Спрашивают Михаила Никифоровича. Будет он устраивать свою судьбу за счет несчастья других? Или хотя бы воздержится?
— Дядя Валя, — сказал я, — по-моему, у вас нет оснований для подобных претензий к Михаилу Никифоровичу. И вообще вы сегодня много берете на себя.
— Имею право! Не пожалел бы в тот день рубль с мелочью, и ты бы имел право…
— Спасибо за напоминание. И разрешите откланяться.
— Нет. Погоди! Извини! Она ведь и тебе не нужна. Сейчас быстро решим и все уйдем. Ну, Михаил Никифорович?
— Ладно, — сказал Михаил Никифорович, — поговорить поговорим. Но без всяких душегубств.
— Это мы еще посмотрим! — заявил дядя Валя.
20
Разговор с Любовью Николаевной состоялся в субботу в четыре часа на квартире Михаила Никифоровича.
Встретиться с пайщиками дядя Валя предложил у бывшего пивного автомата, мертвого теперь помещения, и уж оттуда идти на квартиру, будто какие чувства факельные должны были обостриться в нас на месте встречи, по замыслу дяди Вали, возможно, сначала чувство жалости к себе, а потом и бунтарского протеста. Дядя Валя посмотрел на часы и сказал неожиданно:
— Еще могут успеть и пиво завезти!
Трех минут дороги к дому Михаила Никифоровича хватило дяде Вале для произнесения огненных слов «огласим приговор!» и «доведем до акта полной капитуляции!». И иных. Тут уже не грани прошлых столетий и не императорские замки приходили на память, а казалось, что дядя Валя выводит нас на Зееловские высоты.
— Ну? Тут она? — спросил дядя Валя Михаила Никифоровича, открывшего дверь.
— Здесь.
— Пошли! — чуть ли не приказал дядя Валя.
Однако решимость наша тут же куда-то истекла. Даже дядя Валя и тот засмущался. Мы долго терли ноги о плетеный коврик, будто выбрались из болота. И волосы наши, оказалось, нуждались в услугах расчесок. Вышло так, что мы опять как бы просителями пришли на беседу с Любовью Николаевной…
А она сидела на диване в свободной артистической позе, красивую руку легко положив на спинку дивана. Может, и не совсем мадам Рекамье, возлежавшая когда-то на ампирной кушетке вблизи холста Жака Луи Давида, но сегодня, похоже, не менее той воздушная и пленительная. И ноги ее были красивыми. В лице же Любови Николаевны никаких изменений со дня майского посещения ею пивного автомата я не углядел. Но, пожалуй, Любовь Николаевна несколько повзрослела. И было видно, что пленительная-то она сегодня пленительная и милая, но и властность свойственна ей. Впрочем, порой и прежде властность в ней ощущалась…
Мы уселись на предложенные нам Михаилом Никифоровичем стулья и табуретки. Молчали. Михаил Никифорович смотрел в пол.
Дядя Валя быстро взглядывал то на меня, то на Каштанова, как бы требуя от нас слов.
— Я жду, — сказала Любовь Николаевна.
Сказала она вроде бы лениво и дружелюбно, будто благодушный профессор онемевшему на экзамене первокурснику, но по дрожанию ее русалочьих губ я понял, что и она волнуется.
— Давайте! Давайте! — опять взглянул на нас с Серовым дядя Валя. — Сами же гнали нас!
— Извините, дядя Валя, — сказал я. — Тут трое главных пайщиков с правами. Мы же с совещательными мнениями.
Но и теперь люди с правами не заговорили.
— Странно получается, — сказала Любовь Николаевна. И даже улыбнулась. — Вы собрались пойти на меня чуть ли не с вилами и топорами, а пока и рта не раскрываете…
— Если бы вы не были женщиной… — вздохнул Каштанов.
— Да какая она женщина! — прорвало наконец дядю Валю. — Она — стерва! Филимон сразу сказал, что она ведьма. Вот с такими клыками! А вы нам не верили!
— Валентин Федорович! Гражданин Зотов! — сказала Любовь Николаевна. — Вот уж не ожидала, что вы, бывалый человек, унизитесь до базарного крика.
— Ты, стерва, довела нас до… — вскочил дядя Валя.
— До чего? — спросила Любовь Николаевна.
— До того, — сказал дядя Валя и сел.
Чувствовалось, что ему неприятно открывать собравшимся, до чего довела его Любовь Николаевна. Да и я постеснялся бы говорить вслух о своих заботах последних недель.
— Вот даже пивной автомат закрыли! — проворчал дядя Валя. — Все Останкино мучаешь!
— Это да! — встрепенулся Филимон Грачев.
Слова дяди Вали, похоже, нашли поддержку у всех. Справедливые были слова.
— Автомат — еще мелочи, — сказал дядя Валя. — А вот…
И опять дядя Валя не отважился на откровенность.
— Я ведь хотела как лучше, — сказала Любовь Николаевна.
— Мы — переростки! — взъярился дядя Валя. — Нас поздно улучшать!
— Тут, дядя Валя, — вступил в разговор Серов, — вы отчасти не правы. Улучшать себя никогда не поздно. Однако, видимо, методы Любови Николаевны могут показаться странными и не для всякого приемлемыми.
В иной день дядя Валя сразу бы поставил Серова на место, но нынче он не был намерен иметь его оппонентом. Он как бы не услышал Серова.
