В последние годы жизни королева по-прежнему любила смотреть домашние спектакли, которые устраивали для нее члены семьи и придворные. Тем более когда из числа участников выбыл Генри Понсонби, который мог испортить любой спектакль тем, что не имел ни времени, ни желания учить свою роль.
Сама же королева в этих спектаклях участия никогда не принимала, хотя всегда присутствовала на репетициях и фактически выполняла роль режиссера, отодвигая на задний план формального руководителя и режиссера Алика Йорка. Более того, она часто меняла текст, исправляла его по своему усмотрению и давала ценные указания актерам по поводу их игры. Она же присматривала за изготовлением соответствующих декораций и всегда настаивала, чтобы членам ее семьи доставались ведущие роли.
В день представления королева входила в зал после всех остальных и усаживалась впереди на своем низком кресле. У ее ног стоял маленький стульчик, а рядом находился небольшой столик, на котором лежали ее бинокль, программа спектакля и любимая книга. Все аплодисменты по ходу спектакля начинались с королевы, и она же начинала первой смеяться, после чего смех распространялся во всему залу. А иногда, к неудовольствию играющих актеров, королева начинала довольно громко объяснять своим почетным гостям содержание пьесы, чем нарушала привычный ход спектакля.
Когда пьесу ставили профессиональные актеры, королева не стеснялась лично проверять текст и вносить в него изменения, если ей казалось, что там содержатся фривольные фразы или жесты. Она с удовольствием смотрела «Кармен»в исполнении труппы «Ковент-Гарден», однако когда в 1893 г. в Виндзор были приглашены актеры Генри Ирвинга, которые ставили драму Альфреда Теннисона «Бекет», она выразила Понсонби свое неудовольствие:
«Королева была встревожена тем, что, по словам принца Уэльского и принца Джорджа, в этом спектакле есть немало сильных выражений. Она тут же приказала показать ей весь текст, чтобы лично убедиться в том, что там нет ничего предосудительного. Принцесса Луиза сказала, что по крайней мере одна из сцен является несколько неуклюжей. Что можно сделать для ее исправления? Принц Уэльский предложил, чтобы сэр Генри встретился с Ирвингом и обсудил с ним возникшие трудности, однако королева решительно возразила, что ненавидит вести переговоры с авторами или постановщиками».
В конце концов, «Генри Ирвинг сыграл превосходно, с величайшим достоинством, но его произношение не очень отчетливо, в особенности когда он взволнован. Эллен Терри в роли Розамунды была просто прекрасной, наполненной чувством достоинства и изящества. В своем чудном платье она производит впечатление юной и невинной девушки, хотя на самом деле ей сорок шесть лет!».
Помимо спектаклей с профессиональными актерами и любителями в Виндзоре часто устраивали концерты. Так, например, огромное впечатление на королеву и придворных произвел Игнасий Падеревский, который играл так замечательно, что почти сравнялся с Рубинштейном. А в 1898 г. королева рукоплескала « Лоэнгрину» Вагнера, который показался ей «таким поэтическим, таким драматическим... полным печали, пафоса и неподдельной нежности». Не меньшее удовольствие получила королева от исполнения музыкальной композиции одного «молодого итальянского музыканта но имени Маскани». Это произведение, по ее мнению, имело «необыкновенный успех». «Я люблю мелодичную музыку, столь характерную для итальянских композиторов». Позже придворные часто слышали, как она напевала себе под нос самые приятные мелодии из этого произведения.
Время от времени по вечерам в Виндзорском дворце можно было услышать какую-нибудь интересную лекцию. Так, например, в сентябре 1872 г. весь двор слушал «чрезвычайно занимательную лекцию» известного путешественника и журналиста Генри Мортона Стэнли — «самоуверенного, невзрачного на вид маленького человека с сильным гнусавым американским акцентом», как описала его королева. А иногда королева давала указание сдвинуть мебель в гостиной, чтобы на освободившемся пространстве устроить танцы под веселую музыку оркестра Кертиса. Причем танцевала и сама королева, несмотря на боли в суставах и хромоту. «У нас была кадриль, — радостно сообщала она в октябре 1890 г., — и я танцевала с Эдди! А после этого у нас были вальсы и польки».
Однажды вечером на вилле Клара в Бавено королева поинтересовалась у Уильяма Дженнера, как он провел свой день, и с удовольствием выслушала его забавный рассказ о том, как он вместе с фрейлейн Бауэр, некрасивой и неловкой немецкой гувернанткой принцессы Беатрисы, присоединился к какой-то группе людей, которые приняли их за мужа и жену и поэтому фактически усадили в одно кресло. Живо представив себе доктора и гувернантку прижатыми друг к другу в одном кресле, все присутствующие с трудом сдерживали себя, чтобы не рассмеяться. Однако когда девятнадцатилетняя Луиза все же не выдержала и громко расхохоталась, все тут же взорвались гомерическим смехом. «По моим щекам потекли слезы, — вспоминал позже Генри Понсонби, — и это еще больше развеселило королеву. Никогда еще я не видел, чтобы она так много смеялась». А когда леди Черчилль наивно спросила, чувствовал ли он себя достаточно комфортно, все просто повалились на пол от смеха. «Я смеялся над Дженнером, который закрывал салфеткой рот, чтобы сдержать себя, — продолжал он, — смеялся над Мэри Биде (леди Биддалф), беззвучно хохотавшей рядом со мной, и над перекошенным от смеха лицом сэра Томаса Биддалфа».
Так же весело и заразительно они смеялись, когда лорд Дафферин рассказал им об одном наивном американце, который спросил свою английскую хозяйку: «Сколько вам лет? Как долго вы замужем? Я бы хотел взглянуть на вашу свадебную кровать». Заливаясь от смеха, королева подняла салфетку, словно пытаясь защитить принцессу Беатрису и своих фрейлин, которые сидели на другом конце стола.
А однажды во время обеда старый, глухой и чрезмерно болтливый адмирал долго рассказывал королеве, как они подняли затонувшую неподалеку от южного побережья канонерку и попытались отбуксировать ее в Портсмут. Стремясь во что бы то ни стало остановить бесконечный поток совершенно неинтересных деталей, касающихся этой спасательной операции, Королева попыталась изменить тему разговора и спросила его о том, как поживает его сестра. Глухой адмирал не расслышал вопроса и ответил невпопад: «Ну, мадам, я собираюсь перевернуть ее, хорошенько осмотреть поврежденный зад и как следует отдраить его». Королева «положила на стол нож и вилку, закрыла лицо салфеткой и забилась в беззвучном истерическом хохоте, поминутно вытирая слезы»[83].
Однажды вечером в апреле 1888 г., когда королева находилась в Берлине, вокруг нее собралось много интересных и веселых людей, которые смешили ее до слез. После этого у всех сложилось впечатление, что королева ведет себя совершенно естественно, много шутит, обладает веселым нравом и беззаботно реагирует даже на самые сложные проблемы. Она рассказала им историю о том, как в шестнадцатилетнем возрасте умирала от скуки во время исполнения «Мессии» Генделя в кафедральном соборе Йорка, потом вместе со всеми заразительно смеялась над рассказом Бернарда Маллета о том, как его жена пыталась писать картину в Брюгге, а местные мальчишки бросали в нее камни и плевали на холст. Три года спустя она так же беззаботно веселилась во время званого ужина и даже шутила по поводу своего преклонного возраста (78 лет), говоря при этом, что «ощущает себя довольно молодой, и если бы не этот несчастный возраст, она бегала бы до сих пор».
Многие гости королевы единодушно отмечают, что эти формальные ужины часто были смертельно скучными и тоскливыми, но на самом деле они таковыми не являлись даже тогда, когда хозяйка пребывала в подавленном настроении и не реагировала на происходящее. Реджиналд Бретт, секретарь министерства труда, сын и единственный наследник первого лорда Эшера, рассказывал своему сыну об одном из таких ужинов:
«Для Меня этот ужин был весьма забавным и приятным. Я сидел неподалеку от королевы, между герцогиней Коннотской и молодой герцогиней Гессенской, Викторией Мелитой (дочерью герцога Эдинбургского), которую звали просто Даки... Сперва они были слишком скованными и стеснительными, однако потом все развеселились, и к концу ужина в столовой стоял невообразимый шум. Королева была чрезвычайно живой, веселой, часто смеялась и довольно остроумно шутила. Словом, она вела себя просто чудесно».
Несколько месяцев спустя Бретт, который после смерти отца стал лордом Эшером, снова был приглашен на ужин к королеве и остался им весьма доволен.
«Королева была в хорошем расположении духа и много говорила со мной как во время ужина, так и после него. Я сидел почти рядом с ней между принцессой Беатрисой и леди Дадли. Последняя выглядела очень хорошо и казалась слишком молодой для того, чтобы быть матерью всех этих Уардов! (семерых детей). В самый разгар ужина королеве принесли телеграмму, в которой содержались какие-то неприятные вещи относительно Англо-бурской войны. Королева заметно побледнела, а через некоторое время пришла в себя и даже спросила меня, не видел ли я ее новый портрет работы Ангели. Узнав, что я не успел этого сделать, она приказала принести его из коридора. Он действительно был очень хорош»[84].
