к вешалке. Повозился там недолго. Громко защёлкнулся замок входной двери.
— Ну, что — доволен? — Вера со слезами на глазах, встала и понесла заснувшего у неё на руках Димасика за перегородку. Никита услышал оттуда её дрожащий голос.
— «Нам ничего не надо»? Может быть, ты — такой гордый, что тебе, и в самом деле, ничего не надо! Но сколько ещё лет должно пройти, чтобы ты научился думать обо мне и о сыне? Или этого никогда не случится: ты всегда любые решения будешь принимать, не оглядываясь на нас? Тебе ничего не нужно, но нам с Димкой нужно многое, по крайней мере, чтобы нормально питаться…
Никита тяжело поднялся, вышел в коридор. Стал натягивать лыжные ботинки. Он не слышал, как подошла Вера.
— Ты куда?
— Одень Димасика. Я погуляю с ним.
— Ему через час ужинать.
— Мы вернёмся.
Он спустился в старом грохочущем лифте, в который едва втиснулся с коляской, со своего пятого этажа. Не сразу сумел протолкнуться на улицу через узкую дверь парадной. Подумал вдруг, что никогда не помогал Вере преодолевать эти неожиданные препятствия… Он катил своего сынишку впереди себя и злился на весь мир. И на неведомо откуда взявшегося отца, и на жену, которая впервые не поддержала и не поняла его. Он вспомнил, как объявил Вере о своём желании поступить в ординатуру, как растерянно она взглянула на него, как влажно блеснули её глаза. Но тогда она согласилась с ним, поняла. А сейчас почему-то взбунтовалась. Виноватым он себя не чувствовал, хотя и признавал в душе, что вёл себя очень глупо, как-то по-детски.
Но постепенно успокоился. Слабый мороз и лёгкий февральский снег в синих сумерках подняли настроение. Димасик завертелся в коляске, надо было возвращаться.
Вера не услышала, когда они пришли и не вышла навстречу. Надо было восстанавливать отношения. Извиняться Никита не умел ещё с детства, даже понимая, что виноват. За это его часто ругала мама. Зато он умел находить повод для примирения: руки у него были умелые, а в старой квартире всегда было что-то, что требовало починки или ремонта — он вдруг менял прокладки в давно капающих кранах, смазывал машинным маслом скрипучую дверь, или ремонтировал постоянно отваливающееся колесо детской коляски…
— Мама, мы пришли…
Ответа не последовало. Никита удивился.
— Ты где?
— Я здесь… — раздался Верин голос, и Никита только сейчас увидел раскрытую настежь дверь кладовки. Была в их коммунальной квартире такая клетушка без окон. Мама когда-то рассказывала ему, что в тяжёлые послевоенные годы, когда большинство домов Ленинграда были разрушены бомбами, возвращающиеся после блокады жители города селились даже в подвалах, и в этой каморке тоже кто-то жил несколько лет. Сейчас она была забита всяким хламом, без которого невозможно существование любого семейства. Сюда Быстровы парковали и коляску сынишки.
Вера, наконец, появилась в коридоре — раскрасневшаяся, лохматая, озабоченная. И в то же время, какая-то неожиданно деловая. Помыла руки в кухне, высвободила сына из коляски, и ушла с ним в спальню.
Никита ничего не понял. Сняв куртку, не удержался и заглянул в кладовку. Войти туда было невозможно. Широкие полки вдоль стен были пусты. А всё, что прежде лежало, стояло и было просто свалено на них, находилось на полу, загораживая всё свободное пространство.
— И что у нас за революция?
— У меня есть идея. — Ответила возбуждённо Вера из-за перегородки. — Потерпи немного. Покормлю Димасика, уложу спать, и всё подробно тебе расскажу.
Никита почувствовал облегчение — судя по всему, выяснения отношений не будет. Надо отдать должное Вере — она не любила семейных сцен также, как и он. Психологи утверждают, что все конфликты в семье надо «проговаривать», но вот у них всё наоборот. Они никогда не выясняют отношения. Просто меняют тему, стараясь забыть недоразумения. И это у них до сих пор получалось.
Наконец, они сели рядом у стола. Вера положила перед мужем раскрытую газету с напечатанными в конце объявлениями о приглашении на работу. Она давно стала покупать эти газеты, надеясь найти что-то для себя, такую работу, которую можно было бы выполнять дома без ущерба для ребёнка…
— Читай… Вот здесь.
Никита прочитал объявление, обведённое красным карандашом. В нём некто предлагал соискателям присоединиться к его артели по выращиванию грибов-вёшенок. Обещал обеспечить всем подсобным материалом, включая грунт и грибницу.
Никита прочитал и фыркнул.
— Ты что, собираешься выращивать вёшенку?
— Да! — Твёрдо ответила его жена. — Это совсем несложно. Я позвонила этой женщине, ну, которая это объявление разместила. У неё в компании уже пять семей, которые неплохо на этом зарабатывают. Она всё объяснит и научит. Я всё продумала. Этой работой можно заниматься в любое свободное время, хоть ночью. Мы расположим грибницу в кладовке, на полках, места там много, там постоянная температура и влажность. От тебя потребуется только организация достаточного освещения.
Никита слушал её, снисходительно улыбаясь.
Вера понизила голос.
— Я тоже должна что-то делать для нашей семьи. Ты бьёшься в поисках работы, а я только наблюдаю. Я больше не могу так.
— Верусенька, доктор мой милый… Ты собираешься разводить грибочки в одной квартире с младенцем? Ты слишком давно проходила микробиологию и забыла, что грибы — очень опасный аллерген.
— Я всё прекрасно помню. — Обиделась жена. — Я буду очень осторожна. Дверь в кладовку будет всегда закрыта, я буду постоянно мыть руки.
— Вера, — повысил голос Никита. — Забудь! Мицелий будет порхать по всей квартире, сколько бы ты не закрывала дверь.
И, резко сменив тему, он очень коротко рассказал ей о результатах своих встреч с Борисом в горздраве и с однокашником в больнице. Не давая жене слишком расстраиваться, закончил.
— Хватит бестолку шататься по городу. Завтра пойду оформляться в поликлинику. Я звонил в нашу, которая в соседнем дворе. Там есть одна вакантная ставка хирурга, они меня с радостью возьмут. Деньги, конечно, не весть какие, и придётся до первой зарплаты ещё посидеть на макаронах с картошкой, но потом станет немного полегче. А пока я устроился на работу в ателье «Кодак». Видела в соседней парадной в подвале? Сегодня в ночь выйду в первый раз. Буду там работать по ночам, а днём — в поликлинике. Посмотрим, что получится. А пока давай-ка поужинаем нашей любимой картошечкой с мамиными солёными огурчиками, а потом разберём весь хлам в кладовке. Половину надо было давно выбросить за ненадобностью, остальное уберём на антресоль над кухней, которая тысячу лет стоит пустая. Свободная кладовка нам пригодится в будущем, когда у Димки появятся громоздкие игрушки и велосипед.
Закончив свой монолог и, не давая
