— Потом они вкушают вкус сражения.
— Для некоторых этого первого раза бывает достаточно, чтобы их сломить. Другие держатся годами, пока не теряют счет битвам, в которых сражались, но даже такой человек, переживший сотню битв, может сломаться на сто первой. Братья видят гибель братьев, отцы теряют сыновей, друзья видят, как их друзья пытаются удержать свои внутренности, после того, как их живот вспороли топором.
— Они видят как убивают лорда, который их возглавлял, а какой-то другой лорд кричит, что теперь они принадлежат ему. Их ранят, и едва раны наполовину зажили, уже получают новую. Они всегда недоедают, их обувь разваливается на куски от постоянных маршей, одежды изношены и все в дырах, и половина народа гадит себе в штаны из-за плохой воды.
— Если они хотят себе плащ потеплее, или, может быть, ржавый шлем, им нужно снять их убитого. Вскоре они начинают воровать и у живых тоже, у простых людей, на чьих землях они сражались, у точно таких же людей, какими они когда-то были. Они режут их овец и ловят кур, и находятся в полшаге оттого, чтобы начать красть и их дочерей. И вот однажды, они оглядываются вокруг и понимают, что все их друзья и родные погибли, что они сражаются под чужим командованием и под чужими знаменами, которые и узнают-то с трудом. Они не знают ни где они, ни как вернуться домой, а лорд, за которого они сражаются, не знает их имен, но он приходит, кричит им строиться в шеренги, держать линию копий, кос или заостренных мотыг, и держаться. На них несутся рыцари, люди без лица, все закованные в сталь, и металлический грохот их атаки, кажется, заполняет весь мир…
— И человек ломается.
— Он поворачивается и бежит, или отползает после битвы по телам убитых, или ускользает под покровом ночи, и находит себе какое-нибудь место, где он может спрятаться. Тогда все вспоминают о доме, которого к тому времени уже нет. И все короли, вместе с богами и лордами теперь значат для них меньше, чем кусок протухшего мяса, который позволит им прожить еще один день, или мех дрянного вина, в котором на пару часов можно утопить свой страх. Дезертир живет одним днем, от еды до еды, становясь больше похожим на зверя, чем на человека. Леди Бриенна права. В наше время странник должен остерегаться дезертиров, и опасаться их… но ему также следует их пожалеть.
Когда Мерибальд закончил, в их маленькой компании наступила глубокая тишина. Бриенна слышала только шелест ветра сквозь заросли красной ивы, и слабый крик гагары вдалеке. Она могла расслышать, как тихо и тяжело, вывалив язык, дышит пес, следуя за септоном с его ослом. Тишина все тянулась и тянулась, пока наконец, она не спросила:
— Сколько вам было лет, когда вас забрали на войну?
— Ну, я был не старше твоего паренька, — ответил Мерибальд. — Слишком молод для этого, по правде говоря, но все мои братья ушли, а я не хотел отставать от них. Вильям сказал, что я могу быть его сквайром, хоть Вилл и не был рыцарем — всего лишь слугой, вооруженный кухонным ножом, украденным в таверне. Он умер на Ступенях, так и не побывал в бою. Его сразила лихорадка, как и моего брата Робина. Оуэн умер от удара булавы, которая разбила ему голову, а его друга Джона Покса повесили за изнасилование.
— Война Девятипенсовых Королей? — спросил Хайл Хант.
— Так они называли ее, хотя я так и не увидел ни короля, ни единого пенни. И все же эта была война. Война.
Сэмвелл
Сэм стоял у окна, нервно покачиваясь, наблюдая, как за острыми рядами крыш исчезают последние лучи солнца. — «Он точно снова напился», — уныло размышлял он. — «Или встретил новую девицу». — Он не знал, ругаться ему или плакать. Дареон ведь был теперь его братом. — «Попросите его спеть, и никто не споет лучше. А попроси его что-то сделать…»
Уже начал подниматься вечерний туман, забрасывая свои серые пальцы на выстроившиеся вдоль каналов стены зданий.
— Он обещал вернуться. — Вслух сказал Сэм. — Ты тоже слышала.
Джилли посмотрела на него красными опухшими глазами. Ее немытые и нечесаные волосы закрыли лицо. Она была похожа на вырвавшееся из зарослей загнанное животное. Уже много дней они не разводили огня, хотя одичалая все равно любила располагаться возле очага, словно холодный пепел еще хранил ускользающее тепло.
— Ему не нравится сидеть с нами. — Очень тихо ответила она чтобы не разбудить малыша. — Здесь мрачно. А он любит находиться там, где течет вино и весело.
«Это верно», — подумал Сэм. — «Вино тут повсюду, кроме нашего угла». — В Браавосе было полно таверн, пивных и борделей. И если Дареон предпочел теплый очаг и подогретое вино со специями черствому хлебу и компании из хныкающей женщины, толстого труса и больного старика, кто его в этом упрекнет? — «Я мог бы. Он пообещал, что вернется до заката. Сказал, что принесет нам вино и пищу».
Он снова выглянул в окно, безосновательно надеясь на чудо увидеть спешащего домой певца. Тьма уже пала на тайный город, притаившись в переулках и на дне каналов. Добрые жители Браавоса скоро затворят окна и задвинут дверные засовы. Ночь останется в полном распоряжении бандитов и куртизанок. — «Что ж, у Дареона теперь новые приятели», — Горько подумал Сэм. Только с им подобными в последнее время и общался певец. Он даже пытался написать песню об одной куртизанке по имени Лунная Тень, которая услышала его песню у Лунного Пруда и одарила поцелуем.
— Лучше б ты попросил у нее немного серебра. — Сказал ему на это Сэм. — Нам нужны деньги, а не поцелуи. — Но певец только улыбнулся.
— Некоторые поцелуи стоят дороже желтого золота, Смертоносный.
Это его бесило еще сильнее. Подразумевалось, что Дареон не станет посвящать песни каким-то там куртизанкам. Он должен был петь о Стене и воспевать доблесть Ночного Дозора. Джон надеялся, что возможно его песни подтолкнут молодых людей принять черное. Вместо этого, он пел про золотые поцелуи, серебристые волосы, и алые, алые губки. Никто в мире не оденет черное ради алых, алых губок.
Иногда его игра пробуждала ребенка. Когда ребенок начинал хныкать, Дареон принимался кричать на него, чтобы он прекратил, тут в свою очередь начинала реветь Джилл, после чего певец убегал вон и не возвращался несколько дней. Он как-то жаловался:
— Все эти стоны и плач подмывают меня хорошенько ее треснуть, вдобавок из-за них я не высыпаюсь.
«А как бы ты плакал, потеряв собственного сына?» — едва не выпалил тогда в ответ Сэм. Он не мог винить Джилли за ее печаль. Вместо этого он честил почем зря Джона Сноу, удивляясь, когда сердце Джона успело обернуться камнем. Однажды, когда Джилл вышла набрать в канале воду, он задал этот вопрос вслух мейстеру Эйемону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
