— Простите, господин, господин… — сказал Саша, обращаясь к Семену Ивановичу, как если бы он его не знал.
— Зовите меня — Семен Иванович, — перебил Чабрец. — Я человек штатский, со мной можно без чинов.
— Так вот, Семен Иванович, здесь, не доезжая до Эрзерума, есть Кепри-кей…
— Так, Кепри-кей… Кепри-кей… Вот он — место нам известное. Ну и что же сей Кепри-кей?
— От него к югу, — остро очиненный карандаш Саши медленно полз по карте, — идет дорога.
— Ну что вы, господин подпоручик, какая там может быть дорога?
— Простите, Семен Иванович, но в данном случае вы ошибаетесь, — мягко остановил его Саша. — Это старая турецкая военная дорога, и так как назначение этих дорог состоит в том, чтобы по ним провозить пушки, то дороги эти следуют по естественным путям, в данном случае — по руслу горной речки, вот она… Недостаток этих чудовищно извилистых дорог искупается, во-первых, тем, что они всегда идут по твердому грунту; во-вторых, хотя во время дождей и снегопадов они наполняются водой, но вода быстро стекает.
— Возле дороги всегда есть возвышенные площадки, приноровленные для стоянки пушек, следовательно годные и для машин — ведь верно?
— То, что вы говорите, это просто чудо! — сказал Семен Иванович искренне. — Что вы думаете об этом, Аркадий Иннокентьевич?
Аркадий Иннокентьевич вяло кивнул головой; предмет разговора его, очевидно, не интересовал.
— А как насчет мостов? — живо спросил Семен Иванович. — Ведь достаточно одного хлипкого моста, и машина провалится.
— Мостов совсем нет.
— Как же это может быть? Ведь тут речки? Вот здесь, и здесь, и здесь.
— Я имел честь вам объяснить; что пушечные дороги всегда проходят по руслу рек. Да чего толковать, ведь ваш отряд обслуживал армию при Эрзерумской операции…
— Имеем благодарность его высочества, — сказал Аркадий Иннокентьевич.
— Вот видите, его высочества… — И карие глаза Чабреца заиграли таким весельем, что Саша закашлялся, чтобы подавить смех, и приложил платок к губам.
— Ну, так вы должны знать, что дорога, по которой шло наступление одной из наших колонн… Вот отсюда, с севера, в обход Кепри-кея, шло по водораздельному хребту, вот здесь, по Северному Армянскому Тавру…
— Неоднократно сам проезжал по этой дороге, но ничего не знал. Вы, Аркадий Иннокентьевич, знаете эту дорогу, это через Ольты? — спросил Чабрец.
Но тот, став у окна и своей долговязой фигурой заслонив свет, ничего не ответил.
— Что это вас заинтересовало, Аркадий Иннокентьевич? — спросил Чабрец.
— Какая-то женщина разговаривает с нашим часовым, — ответил Аркадий.
— Это никуда не годится. О чем могут быть разговоры? — вставая с места, сказал Семен Иванович.
— Если разрешите, я выясню, — живо откликнулся Аркадий.
— Что ж, выясните. И кстати пришлите мне… — Он подумал. — Старостин у нас где?
— В пути.
— А Куров? Тоже в пути?
— Тоже.
— Досадно… А Василий Гаврилов?
— Кажется, вернулся.
— Пришлите-ка его сюда. Надо какого-то боевого шофера послать съездить и разведать эту дорогу. Дело-то серьезное.
— Так точно. — И Аркадий Иннокентьевич быстро исчез, видимо довольный тем, что начальник отпустил его из кабинета, где шел разговор ему неинтересный.
— Ну, теперь, Саша, мы имеем по крайней мере час для разговора. Васю Гаврилова раньше он не найдет. Это наш товарищ, и он не только разведает дорогу, но и перевезет в машине все, что нам нужно.
— Неужто такой большой груз, что требуется машина? До сих пор я его без труда провозил у себя под седлом, — сказал Саша.
— Груз — во! — И Семен Иванович развел руками. — Да и зачем подвергать вас излишней опасности, вы нам еще пригодитесь.
Они взглянули друг на друга, и столько теплоты и сердечности было во взгляде у обоих, что оба смутились.
Семен Иванович пригнулся к письменному столу и стал возиться в одном из боковых ящиков его. Там что-то щелкнуло. Из потайного отделения ящика Семен Иванович вытянул лист печатной бумаги и протянул его Саше.
— Мы перебрасываем на фронт несколько десятков тысяч этого обращения — это первомайское обращение Тифлисского комитета и Кавбюро РСДРП.
«Вы, насильственно наряженные в солдатские шинели рабочие, крестьяне, вы, оторванные от рабочих станков и сохи, покинувшие семьи в жертву голоду… — читал Саша. — Вы истекаете кровью на позициях, а за вашей спиной министры и дипломаты торгуют вашей кровью, получают взятки, продают планы, извещают неприятеля о ваших движениях. Вы, наголодавшиеся и изнуренные, подставляете груди под пули и штыки, а вас обкрадывают интенданты, подрядчики и правительство, которое думает о своих карманах, а не о ваших нуждах.
Международный союз восстанавливается. Интернационал выходит из жестоких испытаний стойким и укрепленным на позиции классовой борьбы и призывает пролетариат к международной солидарности, к борьбе под красным знаменем против международной буржуазии, за социализм.
Война войне — его клич!»
Саша дочитал и невольным движением хотел спрятать за пазуху листовку, но Семен Иванович протянул руку, и Саша покорно отдал ему листовку.
— У вас их будет целый тюк, — сказал Семен Иванович.
— Хорошо, — согласился Саша. — Кто это писал?
— Мне неизвестно, а тот, кто прислал в нашу армию этот подарок, он вас знает и велел вам поклон передать. Вам он известен под ласковым именем — Алеша.
— Алеша? Товарищ Джапаридзе? Он разве в Баку? — в изумлением и радостью спросил Саша, схватив за рукав Семена Ивановича. — Но ведь он был в ссылке на Енисее?
— Бежал из ссылки, побывал в Петербурге и вернулся в Закавказье. Он ведет работу в действующей армии, и вы, может быть, увидите его.
— Едва ли, уж очень мы с Жердиным в глухом углу оказались.
— Кстати, о Жердине, Алеша знает Жердина по Баку и просит устроить ему встречу с ним.
— Сейчас товарищу Николаю будет очень затруднительно держать связь с фронтом, — озабоченно сказал Александр. — До этого передвижения, находясь непосредственно в составе корпуса, мы были прекрасно связаны с Александрополем. А теперь, когда отряд генерала Мезенцева оказался на крайнем левом фланге позиций нашего корпуса, Жердин как бы привязан к своей батарее… Я уже месяц не могу попасть в Александрополь. Как там Лена Саакян? — спросил он с беспокойством.
Семен Иванович вздохнул и ничего не ответил. Саша оглянулся на дверь и вынул из широкого рукава своей черкески тетрадку.
— Вот, — сказал он. — Я сделал то, что вы мне в прошлый раз поручили… Вот здесь на первой странице воззвание от имени одной из наших артиллерийских батарей, а дальше крестиками обозначены подписи солдат. Каждый ставил этот крестик собственноручно, и под каждой группой крестиков проставлены цифры и буквы ее обозначающие. Вот пять «эс» «бе». Это значит — пятый стрелковый батальон. Три «и» «ер» — это третья инженерная рота. И так далее.
И Саша, еще раз взглянув на дверь, прочел вполголоса:
«Деды, отцы, братья и сестры! Взываем к вам с позиций. Примите меры к прекращению войны, нужен мир, мы здесь на позициях погибаем, время уже закончить пролитие крови, война нам ничего не несет хорошего, кроме нищеты… Пусть будет тот проклят, кто против мира!»
— И все? — спросил Семен Иванович.
— Но вы говорили, чтобы покороче, — покраснев, сказал Александр.
— И написано коротко, и по языку видно, что писали сами солдаты, и от души писали… Но нет тут одной мысли…
— Война войне? Да? — тихо переспросил Саша.
— Значит, сами понимаете? Мы не за мир вообще и не за то, чтобы преступники, затеявшие эту страшную войну, выбрались из нее, не получив возмездия за преступление. Мы за революционный выход из войны, который указывает Ленин. Здесь, в этом тюке, который я вам передаю, есть и статьи Ленина. Я вижу, у вас в тетради еще что-то записано.
— Веду запись событий армейской жизни в том духе, как вы сказали, — ответил Саша. — Вот здесь о том, как сто восемь солдат нашей донской дружины ответили молчанием на приветствие есаула Воронова в знак протеста против мордобоя и обворовывания солдат, — все солдаты отданы под суд. Здесь вот о шестнадцатой роте девятнадцатого Туркестанского стрелкового полка, эта рота лучшая в полку, — за одну неделю боев в зиму этого года из двухсот двадцати человек осталось восемьдесят… Все время, пока шли бои, рога оставалась без снабжения. Когда же их вывели из боев и выяснилось, что продукты на роту на каждый день выписывались и разворовывались интендантами, то рота высказала протест, и всю ее отдали под военный суд.
— А как с Воеводиным? — тихо спросил Дьяков. — Удалось что-нибудь выяснить?
— Расстреляли уже несколько месяцев тому назад, — так же тихо ответил Саша. — Я с большим опозданием получил сведения о некоторых подробностях этого злодейства. Следствие и суд над теми двумя ротами Кавказского пограничного полка, которые отказались идти в бой, производил известный изверг генерал-лейтенант Яблочкин. Суд был скорый. Наш товарищ Воеводин был расстрелян и умер с возгласом: «Война войне!» Яблочкин так взбесился, что церемониальным маршем пропустил полк по могиле Воеводина. После этого военно-полевой суд расстрелял еще восемь человек — все члены нашей организации. Но двое большевиков в полку сохранились, они продолжают работу, в организации сейчас пятнадцать человек… Вы не записывайте, Семен Иванович, у меня в этой тетради все записано, я ведь для вас ее вел.
