к размышлениям и, возможно, несколько растопила его обледенелое сердце. Он ненавидел и презирал людей, однако тем скорее им помогал; невзирая на слезы и страдания, шагал он через обломки и трупы к своей великой цели совершенства. Это было основой Союза. Не узнали ли Братья в доне Бернардо родственную душу?
Смерть Альфонсо дала его мерзнувшей в жилах крови некоторый новый разбег. Он сразу же принялся за чтение записок Альфонсо; проглотив их на одном дыхании, он начал ревностно их штудировать, дабы постичь дух Ордена и усвоить по возможности все, что он там для себя открыл. Никогда не был он столь холоден и немногословен, как в это время; когда просил я его отдать мне записки, он отвечал неизменно:
— Я должен их теперь переварить, позвольте мне сначала привести мою систему в порядок.
Некоторое время спустя дон Бернардо сделался более веселым, его визиты к нам участились, и когда он заставал лишь меня и Аделаиду, то вел непринужденный разговор о наших открытиях. Из его высказываний можно было понять, что он позаимствовал некоторые идеи, в которых все более и более утверждался. Мы знали его склонность вечно во всем сомневаться и все обдумывать, и теперь нам было ясно, что он наконец все испытал.
Граф фон С** уверился, что Альфонсо его провел. Подозревая истину более, чем мы поначалу могли себе представить, он несколько отдалился от моей супруги. Но его пылкое сердце боролось против отточенного ума, и исход борьбы был все еще не ясен; прося у Аделаиды прощения, он поклялся ей на коленях в нерушимой дружбе, что показалось мне весьма подозрительным: моя жена уже научила меня наблюдать графа под иным углом. Я был все еще его искренний, пылкий друг, но не доверял его порывистой страстности; он был несчастлив как разочарованный любовник и недоволен мной, чего я уж никак не заслужил. Нельзя было предвидеть, на что он окажется способен с течением времени.
С—и и мой тесть, казалось, позабыли начисто все неприятные впечатления прошлого. Никогда еще двое людей, разделенных возрастом, не сходились столь неразлучно вместе; еще ни один закоренелый человеконенавистник не обращался так быстро в веселящегося сладострастника, чем старый барон. Они неустанно делали выходы, и не было сомнений, никто еще не имел в Париже более обширного круга знакомых, чем эти двое. Собственно, их были готовы носить на руках.
Помимо нашей воли они втянули нас в водоворот развлечений. Мы должны были участвовать в бесчисленных визитах, пиршествах, ассамблеях и посещать всевозможные игорные общества. Мы не могли этому противостоять и потому, сделав хорошую мину при плохой игре, позволяли вести нас, куда им было угодно. Аделаида повсюду обнаруживала свой талант; она блистала во всем, за что бы ни принималась, и всегда становилась против воли первой персоной; дон Бернардо, по моим наблюдениям, выглядел значительно смягчившимся, и потому я без забот предался развлечениям.
Собирались в основном у герцогини Б—у, в то время модной красавицы Парижа. Каждый вечер сходились мы за ужином; у каждого имелось что-либо рассказать, за столом можно было увидеть гостей из самых разных стран и сделать множество забавных наблюдений.
Например, там были два странных помещика, лорд Т—д из Дербишира[243] и господин фон Р*** из Маркграфства[244]; оба представляли собой редчайшие карикатуры, неотесанные, но чересчур ученые и, возможно, по этой причине не слишком разумные.
Последний из них вскоре сделался примечателен благодаря случаю, который заставил смеяться пол-Парижа; мне известна эта история, поскольку она началась с того, что фон Р*** принялся ухаживать за моей Аделаидой.
Аделаида, не желая лишить нас возможности позабавиться, не старалась его отпугнуть; напротив, она обращалась с ним с тонким кокетством, которое нам постоянно подавало пищу к новым шуткам. Он писал ей стихи как утонченный любовник, почитал даже меня достойными удивления виршами. Мы не сговариваясь платили ему одной и той же монетой: я не читал его стихов, а Аделаида над ними смеялась. Наконец сделался он слишком назойлив и стал в тягость всему обществу. Граф фон С**, который все еще оставался неравнодушен к Аделаиде, стал к нему ревновать и, желая отделаться от него, придумал, как заставить соперника навсегда покинуть Париж.
Господин фон Р*** имел обыкновение посещать одну книжную лавку, где он целый день проводил за болтовней, а также просматривал названия всех находившихся там книг, ища анекдоты. Однажды следом за ним в лавку вошла пожилая дама[245] вполне обычной наружности, поздоровалась с ним доверительно и сказала, что должна перемолвиться с ним с глазу на глаз парой слов.
Бедный господин фон Р***, мечтатель по натуре, самовлюбленный франт и к тому же еще незадачливый стихоплет, уже мнил себя на седьмом небе. Его воображение полностью возобладало над крохами благоразумия, и он принялся фантазировать, что некая молодая особа сгорает от любви к нему. Не будь она дамой, он не приблизился бы к ней ни на шаг даже ради спасения ее жизни, ибо господин фон Р***, хотя его подлинный отец был неизвестен, ничем иным не гордился так, как своими предками.
Итак, он откликнулся на ее предложение с превеликой готовностью и выразил желание следовать за ней, куда бы она его ни повела. Одна улица сменяла другую, и через некоторое время господин фон Р*** полностью перестал понимать, в какой части города он находится. Наконец достигли они переулка, грязнейшего в Париже.
По природе своей не слишком отважный, он робел все более и более, углубляясь в лабиринт переулков; но несмотря на то, что от страха его уже прошиб холодный пот, он уверенным голосом отвечал подбадривающей его матроне, что ничего не боится.
Господин фон Р*** обладал счастливейшей способностью все находить само собой разумеющимся, что прочим честным людям, вероятно, очень нравилось. Уже за несколько улиц перед той, которая пользовалась дурной славой и к которой он теперь приближался, все прохожие наблюдали за ним с очевидным удивлением; и едва он свернул в небезызвестный переулок, как все окна открылись и множество молодых дам стали глядеть на него, шепчась за веерами, и иные даже разглядывали его в бинокль; те же, что стояли в дверях и были несколько постарше, улыбались ему с приятнейшей миной, покашливали и кланялись, когда он проходил мимо. Однако это не заставило господина Р*** задуматься, не лгали ли ему зеркала, ибо он понимал, что не может сделаться большим красавцем, нежели был, по его мнению, прежде.
Ему уже не терпелось говорить учтивости, поскольку сладостные надежды переполняли его, —
