Третий присмотрелся к её серьгам из серебра, украшенных крупными голубыми камнями, но не сумел дать ответа, который так ждала Гвендолин. Он был обязан сказать, что они идеально подчёркивают её естественную красоту, но почему-то не мог выдавить ни слова, и точно знал, что дело не в его непонимании красоты, а в том, что с серьгами было что-то не так.
Может, не с этими, а с какими-то другими. Но это точно было связано с серьгами. Третий был уверен.
— Великий Лайне… — разочарованно выдохнула Гвендолин. — Что же ты такой рассеянный сегодня? Давай, очнись, — она похлопала его по щеке, и Третий замер, почувствовав мертвенный холод её кожи. — Нам здесь торчать до самого конца, раньше родители вряд ли разрешат уйти.
— Задумался, — коротко бросил он, даже не пытаясь придумать причину получше.
Король и королева и впрямь сказали, чтобы они были на празднестве до самого конца. Третий не имел права нарушать их приказ и элементарно разочаровать их, однако никак не мог собраться. Не мог забыть холод руки Гвендолин, ощущение, что с её серьгами что-то не так. Не мог сосредоточиться на обстановке вокруг, видел лишь яркие размытые пятна, слышал голоса, говорящие на чужих языках, странную музыку. Разве король Роланд и королева Жозефина вообще любили такую музыку?
Гвендолин уверенно вела его за собой, и в момент, когда они лицами повернулись в одну сторону, сердце Третьего почти остановилось.
Серьги казались ему странными, потому что леди Эйлау говорила, что Пайпер забыла их надеть.
Холод руки Гвендолин был оправданным, ведь он убил её, переродившуюся в тёмное создание, в день Вторжения, в этом самом дворце.
А в этом зале он убил короля Роланда и королеву Жозефину, которых и не было сейчас на празднестве. Была только Розалия, сидящая на последнем, седьмом троне, целом и невредимом. Именно трон наконец позволил ему понять, что это празднество не настоящее. Седьмой трон, настоящий трон, был разрушен и находился в зале в Омаге, стены которого были покрыты именами павших. Тот же, на котором сейчас восседала Розалия, был воздвигнут Башней, который управлял Карстар — он удобно расположился рядом, на шестом троне, вторым от того, что принадлежал королеве Жозефине. Словно в издёвку Третьему.
Карстарс улыбался, не скрывая железных зубов, и мило общался с Розалией.
Третий вдруг вспомнил абсолютно всё: как прилетела ласточка леди Эйлау с посланием, как он встретил Розалию в Тоноаке, как услышал, что она — его проклятие, убивающая его… Он чувствовал боль, физическую и душевную, и не понимал, что с ним не так. Он сорвался с места, слыша, как громко ругается рванувшая за ним Пайпер, и безжалостно гнал Басона, практически игнорируя Венца, не способного выдерживать такой темп. Он злился, когда Басон, затормозив, дождался, пока Венец их догонит, и злился, когда Пайпер, успевшая отодрать юбку платья, продолжила ругаться на него. Он целовал её тогда, в оранжерее, толком не понимая, что делает, и чувствовал себя так спокойно…
Карстарс улыбался Розалии, и она смеялась, прикрывая рот ладонями.
Почему Розалия смеётся? Разве она не должна быть мертва?
Нет, она не мертва — хаос воскресил её, Третий же видел, чувствовал её, слышал и касался… Он же не просто так искал способ разорвать эту связь. Розалия была здесь, совсем рядом, и наверняка ждала, когда он поможет ей. Его не было рядом, когда она умирала в первый раз, но теперь-то он здесь.
— Розалия, — едва слышно произнёс Третий, выпуская руки Гвендолин. Она мгновенно возмутилась, но он не обратил внимания на её громкий голос. Хотел опустить руку к мечу, но Нотунга не оказалось.
Вместо него Третий ощутил пустоту и сотни голодных диких взглядов, направленных на него.
Он был в тронном зале, полном демонов, и не имел при себе оружия.
— Розалия!
Она вскинула голову, всматриваясь в наверняка пёструю толпу гостей, и, Третий был уверен, нашла его. Её голубые глаза распахнулись, рот уже приоткрылся, но следом на него навалились тьма, хаос, когти и клыки, впившиеся в тело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он отбивался голыми руками и магией, вопившей от ужаса, чувствовал, как кривые острые зубы отрывают куски его плоти, но упрямо продолжал звать Розалию. Ему лишь нужно добраться до неё и вытащить из этого зала. Она не могла быть связана с Карстарсом, хаосом или кем-либо ещё. Если придётся, Третий тут же свяжет её с собой, но она не останется здесь одна.
Его не было рядом, когда она умерла, но теперь он здесь и не позволит умереть ей ещё раз.
Однако когда что-то подтолкнуло его под рёбра, боль, чужие рычания и крики исчезли.
Перед ним вновь была Гвендолин, на этот раз в рубиновом платье с глубоким декольте, с кроваво-красными амальдинами в ожерелье, серьгах, диадеме и кольцах, с широкой улыбкой на лице и блеском в голубых глазах того же оттенка, что отличал всех Лайне. Прямой нос, высокие острые скулы — она была воплощением всей красоты, что когда-либо могла воплотиться в ком-то, в чьих жилах текла кровь Лайне, и гордилась этим.
Она сжала его ладонь. Третий почувствовал что-то липкое, скосил глаза и увидел, что его руки были по локоть в синей крови.
Наверное, поэтому Гвендолин и была во всём красном — чтобы кровь великанов было лучше видно.
Он отдёрнул руки, задыхаясь от боли, раскалывающей голову и разрывающей сердце, и в первую секунду даже не почувствовал, как тварь вонзила зубы в его плечо. Другая тварь схватила ногу, разодрала одежду, кожу сапог и вырвала клок мышц.
Они набрасывались на него, рыча и визжа, рвали на кусочки, игнорируя крики, полные боли и отчаяния, добавляли к старым шрамам новые снова и снова, пока он пытался отбиться голыми руками и магией и пробраться к Розалии. Ему нужно лишь коснуться её, чтобы убедиться, что она жива. Разумеется, он знал, что она жива, он верил в это всем сердцем, но должен был убедиться.
Всего лишь одно прикосновение.
Когда твари прекращали пировать над его телом, он вновь оказывался в зале, где проходило празднество, и танцевал с Гвендолин. Каждый раз её платье было другим: сиреневым, как цветы в саду королевы Ариадны; жёлто-оранжевым, как полоса заката; синим, как глубины морей, о которых им рассказывал Киллиан в детстве; чёрным, как мех на воротнике его плаща, над которым так старалась Фламер.
Фламер. Фея, протеже Даяна, удовлетворявшая все капризы леди Эйлау по части красивых нарядов. Она помогла Пайпер подготовиться к вечеру во дворце Тоноака и даже одобрила штаны под юбкой, которую Пайпер потом безжалостно оторвала.
Пайпер, которая поцеловала его просто потому, что захотела этого. Он не понимал, как подобное желание может быть таким сильным, что заставляет человека совершать что-то столь безумное, но хотел выяснить. Хотел коснуться тёплой, как солнце, кожи Пайпер и почувствовать лёгкий вкус сладости на её мягких губах.
Он хотел, чтобы этот кошмар закончился, и изо всех сил пытался вырваться из него.
Третий танцевал с Гвендолин, лицо которой было слишком красивым для принцессы, умершей из-за его слабости, и пытался прорваться к Розалии. Каждый раз тварей будто становилось больше. У него не получалось завладеть чужим оружием, Нотунг не появлялся, и никого, кроме Гвендолин и Розалии, из Лайне здесь не было, и потому он сражался голыми руками и магией, которая вопила и требовала, чтобы он бежал.
Магия никогда не требовала, чтобы он бежал. Даже в Башне, когда твари истязали его, пытались разделить с Арне, тот ушёл так глубоко, что до него невозможно было достучаться, но не требовал бежать. Арне знал, что Третий справится, они справятся, однако сейчас что-то было не так.
Разве это не точно такая же Башня? Они выбрались из одной, выберутся из другой. Нужно лишь приложить больше усилий.
Третий и прикладывал, и вскоре, спустя неизвестное количество попыток, перестал чувствовал боль. Твари валили его на мраморный пол, прокусывали шею, отрывали конечности, но он неизменно возвращался к началу до тех пор, пока не почувствовал что-то странное, тёплое и знакомое.
