— Сэр Ральф, — вмешалась Керис, — аббат Кингсбриджа передает вам поклон и свое пожелание провести высокое венчание, если, разумеется, этого не захочет сделать новый епископ. — Фитцджеральд милостиво кивнул, и монахиня добавила: — Но мы, кто отвечал за девочку, считаем, что она все-таки слишком молода для семейной жизни.
— Я тоже так считаю, — заметила Филиппа.
— Ты ведь знаешь, сынок, что я несколько лет ждал, прежде чем женился на твоей матери, — начал Джеральд.
Ральф не собирался в который раз выслушивать эту историю.
— В отличие от тебя, отец, жениться на леди Матильде мне повелел король.
— Может быть, подождать, сынок, — высказалась мать.
— Я ждал больше года! Когда король принял решение, ей было двенадцать.
— Нет, конечно, можно повенчаться, все как полагается, но затем вернуть девочку на год в монастырь. Позволь ей стать женщиной. А затем забирай к себе.
Тенч вспыхнул:
— Я могу погибнуть за это время, особенно если король решит вернуться во Францию. А Фитцджеральдам нужен наследник.
— Она еще дитя…
— Какое там дитя! — перебил рыцарь, повышая голос. — Посмотрите на нее! Идиотский монашеский наряд не может даже скрыть ее грудь.
— Это детская пухлость…
— У нее выросли волосы?
От такой откровенности Тилли ахнула и залилась румянцем. Керис медлила. Ральф усмехнулся:
— Может, моя матушка осмотрит ее и скажет?
Керис покачала головой:
— В этом нет необходимости. У Тилли есть волосы там, где они есть у женщины и нет у ребенка.
— Я так и знал. Я видел… — Фитцджеральд осекся, поняв, что не всем нужно знать, при каких обстоятельствах он видел обнаженных ровесниц невесты. — Я догадался, по ее фигуре, — поправился он, не глядя на мать.
В голосе монахини прозвучали умоляющие нотки, что случалось крайне редко:
— Но, лорд, она еще ребенок.
«Плевать мне на ее возраст», — подумал тот, но ответил иначе:
— У нее есть четыре недели, чтобы узнать то, что она должна знать. — Рыцарь многозначительно посмотрел на Керис: — Уверен, ты сможешь обучить ее всему.
Та вспыхнула. Разумеется, предполагалось, что монахиням ничего не известно о супружеских отношениях, но она была подругой его брата. Мод хотела предложить:
— А может быть, компромисс…
— Ты все еще не понимаешь, мама, — грубо перебил Ральф. — На самом деле никому ее возраст не важен. Если бы я собирался жениться на девятилетней дочери кингсбриджского мясника, никто и бровью не повел бы. Неужели ты не видишь, что весь сыр-бор из-за ее знатного происхождения? Все считают себя выше нас! — Заметив удивленные лица, Тенч понял, что кричит, но его понесло. — Просто никто не хочет, чтобы кузина графа Ширинга вышла замуж за сына обедневшего рыцаря, и все пытаются отложить свадьбу в надежде, что меня прежде убьют на войне. — Ральф вытер губы. — Но этот сын обедневшего рыцаря бился при Креси и спас жизнь принцу Уэльскому. Что важно королю. — Лорд Тенч осмотрел присутствующих: высокомерно — Уильяма, презрительно — Филиппу, яростно — Керис и потрясенных родителей. — Так что придется вам смириться. Ральф Фитцджеральд — рыцарь и лорд, товарищ по оружию самого короля. И он женится на леди Матильде, кузине графа, — нравится вам это или нет!
Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем новый лорд повернулся к Дэниелу:
— Можешь накрывать обед.
53
В весенний день 1348 года Мерфин проснулся будто после ночного кошмара, который уже не мог вспомнить. Напуганный, слабый, он открыл глаза и оглядел комнату, освещенную лучами яркого солнца, проникающими через приоткрытые ставни, — высокий потолок, белые стены, красная плитка. Реальность медленно вернулась. Он в спальне, у себя дома, во Флоренции. Болен.
Началось все с кожной сыпи — темно-красных прыщей сначала на груди, затем на руках, дальше по всему телу. Потом под мышкой появился болезненный фурункул — бубон. Поднялся жар, Мерфин обливался потом, извиваясь в постели и комкая простыни, будучи уверен, что умрет. Больше всего мучила страшная, неутолимая жажда, такая, что хотелось с открытым ртом броситься в реку Арно.
Болел не только он. Жертвой эпидемии стали тысячи, десятки тысяч итальянцев. Слегла половина рабочих с его строительства, большинство слуг. Почти все умирали дней за пять. Болезнь называли «la moria grande» — «большая смерть». Но он выжил.
Его терзало смутное воспоминание, что в бреду он принял важное решение, но не мог вспомнить какое. Так, сосредоточиться. Чем напряженнее он думал, тем меньше помнил; наконец мысли оборвались. Мерфин сел в постели. Страшная слабость, в голове все плывет. На нем чистая льняная рубашка, и зодчий с любопытством подумал, кто же ее надел. Через какое-то время больной встал.
Свой четырехэтажный дом с внутренним двориком, ровным фасадом вместо традиционных нависающих верхних этажей, закругленными окнами и классическими колоннами он вычертил и построил сам семь лет назад. Соседи назвали его «pagaletto» — «маленький дворец». Кое-кто из богатых флорентийцев попросил его построить pagaletto и им. Так начался взлет.
Во Флорентийской республике не было ни князя, ни герцога, а правили грызущиеся между собой знатные семейства. В городе работали тысячи ткачей, но богатели купцы. Они строили большие дома, и Флоренция стала городом, где талантливый молодой архитектор мог неплохо заработать.
Мерфин подошел к двери и позвал жену:
— Сильвия, ты где? — За девять лет Фитцджеральд освоил тосканское наречие.
Затем он вспомнил, что Сильвия тоже болела. Да и трехлетняя дочь Лаура, которую они звали Лоллой. От страха у него зашлось сердце. Жива ли Сильвия? А Лолла? В доме тишина. Архитектор вдруг осознал, что мертвая тишина и в городе. По наклону падающих в комнату солнечных лучей он определил, что сейчас утро. Тогда где же крики уличных торговцев, конский топот, грохот колес, отдаленный гул тысяч голосов?
Хозяин спустился вниз и, тяжело дыша от слабости, толкнул дверь в детскую. Кроватка Лоллы, маленький сундучок для ее одежды, коробка с игрушками, маленький столик с двумя крошечными стульчиками. И ни души. Фитцджеральд взмок со страха. И тут услышал шорох. В углу на полу Лолла, одетая в чистое платьице, играла с маленькой деревянной лошадкой, у которой сгибались ноги. Мерфин слабо вскрикнул от облегчения. Услышав отца, девочка подняла голову и без выражения сказала:
— Папа.
Мерфин поднял дочь и прижал к себе.
— Ты жива, — прошептал он по-английски.
Из соседней комнаты вышла нянька Лоллы Мария, седовласая женщина лет пятидесяти.
— Хозяин! Вы встали! Вам лучше?
— Где хозяйка?
У Марии скривилось лицо.
— Мне очень жаль, хозяин. Хозяйка умерла.
— Мама ушла, — сказала Лолла.
Мерфина словно ударили. Помертвев, он передал дочь Марии, медленно развернулся, вышел из комнаты и спустился по лестнице на piano nobile — парадный этаж. Смотрел на длинный стол, пустые стулья, коврики на полу, картины на стенах. Как будто чужой дом.
Фитцджеральд встал перед изображением Девы Марии и ее матери. Итальянские художники превосходили английских, да и всех остальных, и автор придал святой Анне черты Сильвии. Гордая красота, безупречная смуглая кожа, тонкое лицо, но художник разглядел в высокомерном взгляде карих глаз тлеющую страстность.
Как трудно привыкнуть к мысли, что Сильвии больше нет. Он вспоминал ее красивую грудь, гибкое тело, которым не уставал восхищаться. И это тело, некогда столь близкое, теперь лежит где-то в земле. Представив это, Мерфин разрыдался.
«Где же ее могила?» — с горестью подумал он и вспомнил, что во Флоренции больше не хоронили. Боясь выходить из дома, люди просто заворачивали тела и выносили на улицу. Городские воры, нищие и пьяницы приобрели новое ремесло. Их стати называть трупоносцами — becchini, — и бродяги неплохо зарабатывали, снося тела в братские могилы. Мерфин может так и не узнать, где похоронили Сильвию.
Свадьбу отпраздновали четыре года назад. Глядя на портрет жены в красном монашеском облачении, зодчий вдруг с болью спросил себя, а действительно ли он ее любил? Фитцджеральд очень нежно относился к Сильвии, но это не было всепоглощающей страстью. Англичанин оказался единственным во Флоренции, у кого достало духу посвататься к вольнодумке и острословке, которую все боялись, несмотря на богатство отца. За это девушка очень привязалась к нему, хотя и не упускала случая проверить его любовь. «О чем ты думаешь?» — часто спрашивала жена, и он чувствовал себя виноватым, потому что вспоминал Кингсбридж. Потом она стала спрашивать иначе: «О ком ты думаешь?» Имя Керис ни разу не прозвучало, но Сильвия говорила: «О женщине. Я вижу по твоему лицу». Скоро итальянка начала говорить об «английской девушке». Например: «Ты вспоминаешь свою английскую девушку». И всегда оказывалась права. Но кажется, смирилась. Мерфин был верен ей. И обожал дочь.
