«Возможно, сейчас управление страной в руках самого могущественного императора в истории Корё», – сказал восьмой принц.
И Бэк А не мог не согласиться с ним.
Но Ван Со пришлось ради этого отказаться от многого. Слишком. И Бэк А до сих пор не был уверен, стоило ли оно того.
А ещё он наконец-то понял одну вещь. Почему Хэ Су передала через него Ван Чжону шпильку с маленькой синей бабочкой, когда просила о помощи, чтобы покинуть дворец. Бэк А тогда ещё долго вертел украшение в руках, пытаясь понять тайный смысл послания. А понял только сейчас.
Та шпилька означала свободу.
Хэ Су мечтала быть свободной, как эта лёгкая бабочка над белоснежным цветком лотоса. И этот знак вместе с её словами «Я хочу» означал «Я хочу быть свободной».
Бэк А тоже хотел свободы. И не променял бы её ни на что, ни на какие блага мира, разве только на любовь… Как жаль, что Ван Со был этого безнадёжно лишён!
Неужели трон, власть и могущество могут сравниться с весенним пением ручьёв в горах, которым можно наслаждаться с возлюбленной? Или с мерцанием загадочных звёзд, чьи сказки так славно слушать вдвоём под ночным небом? Или с возможностью идти, идти, идти, куда хочешь, в поисках своего счастья, веря, что оно ждёт тебя где-то там, за поворотом, твоё безграничное счастье, таящееся в глазах цвета тёмного янтаря?
– Свободен, – сказал сам себе Бэк А и, всей грудью вдохнув воздух, наполненный ароматами молодой хвои и надежды, зашагал по дороге.
***
Даже в бесконечности жизни есть такие вехи, которые дробят время на мгновения и века, разбивая восприятие действительности на «до» и «после» этих рубежей.
Кому и миг – эпоха, кому и целая жизнь – всего лишь мимолётность.
Чхве Чжи Мон смотрел на возвышающуюся перед ним глыбу дворца, и ему казалось, что он глядит не на крыши, опоры и резные украшения стен, а на живое хищное существо, в чьих глазах ему виделся укор, осуждение и… зависть.
Дворец не желал отпускать его, зная о нём гораздо больше, чем кто-либо из живущих здесь. Этому кровожадному чудовищу было известно столько, что Чжи Мон опустил глаза, не выдержав безмолвной укоризны.
Но ему не было совестно. Он выполнил свою задачу. Пусть не без промахов, ошибок и осечек, но справился. И теперь готовился покинуть это место: ему больше нечего было здесь делать.
Ван Со, блистательный реформатор Кванджон, дальше должен был идти сам. Ему предстояло править ещё долгих десять лет, но в их туманной дали Чжи Мон не видел угрозы, с какой не смог бы справиться четвёртый правитель Корё. Встав на этот тернистый путь власти, Кванджон больше не сойдёт с него – это астроном знал наверняка. Как не сомневался и в том, что император выстоит перед какой угодно опасностью, коими полнился земной путь любого смертного, не только властителя. За эту силу и величие он заплатил слишком высокую цену, но иначе быть и не могло. Иначе просто не бывает. Ни в одном из миров. Ни в какую эпоху.
Ван Со стал тем, кем ему предначертано было стать – сильным, жёстким правителем, обречённым на ледяное одиночество. Хотя он с самого детства был одиноким и несчастным и останется таким до последнего вздоха. А островки света в его судьбе, появлению которых способствовал Чжи Мон, лишь помогали ему держаться и не сломаться в пути.
Его путь – это борьба. Борьба за трон, борьба за любовь, борьба за дружбу, борьба за жизнь. Судьба не уготовила иного для четвёртого принца Корё. Он, сам того не желая, взвалил на себя огромную ношу и стал великим человеком. Он нёс свой крест – крест императора. И пусть кто-то называл и ещё назовёт его кровавым тираном и душегубом, но иначе он не смог бы возвеличить империю и заставить её сиять. Скованный троном и долгом, Кванджон был просто вынужден скрывать слабости, быть жестоким и принимать трудные решения, на которые, кроме него, никто не был способен.
Такова цена власти – одиночество и отчаяние на грани безумия.
Такова Судьба – и никому ещё не удавалось перехитрить или изменить её.
Такова воля Небес – единственное, что имеет силу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А он, Чжи Мон, был всего лишь её скромным проводником, наблюдателем и помощником, последней соломинкой, что спасала Ван Со, когда все остальные источники помощи и света гасли во мгле безысходности.
Но и для него пришла пора покинуть императора: луна неотвратимо приближалась к солнцу.
Чжи Мон в последний раз окинул взором дворец, зная, что увидит его теперь только в электрическом освещении, опутанным проводами и камерами наблюдения. Встретится уже не с живым существом, а с мумией, застывшим музейным экспонатом. От этой мысли стало легче, словно ему предстояло стать свидетелем возмездия, и он улыбнулся.
Вот и всё.
Пора.
За спиной он услышал шаги императора и, кивнув дворцу на прощание, двинулся навстречу Кванджону.
Тот в сопровождении свиты возвращался из храма. Несмотря на возраст мужской зрелости и полного расцвета – ведь что такое сорок лет? – его поступь была тяжёлой, словно он нёс на себе грехи и тяготы всей своей жизни, а может, так оно и было на самом деле.
Приблизившись к императору, Чжи Мон обомлел. Он видел его каждый день и всё никак не мог привыкнуть. На него с бесстрастного, застывшего лица смотрели подёрнутые пеплом глаза, абсолютно мёртвые. В этих глазах больше не было ни жизни, ни желаний, ни малейшей искры чувств и эмоций. Если правду говорят, что глаза – зеркало души, то вместо души у Кванджона зияла чёрная дыра. Страшная пустота, затягивающая в своё бездонное жерло всю радость и тепло, что вспыхивали рядом. Глаза императора не отражали свет, в них меркло всё, не оставляя ни проблеска надежды.
Почувствовав, как по его спине побежали мурашки, Чжи Мон вздохнул. Ему придётся оторвать от себя Кванджона Ван Со, как пришлось в своё время отрывать Тхэджо Ван Гона и Хеджона Ван Му, а также многих других, счастливо миновавших эту кровавую тёмную эпоху, но нуждавшихся в помощи в иных мирах, в иные времена.
Это всё. Ему придётся.
Из-за гор показалась нетерпеливая луна.
– Ты так сильно хочешь уйти? – проговорил Кванджон одними губами.
На его лице не шевельнулась ни одна мышца, даже ресницы не дрогнули, когда он смотрел на астронома. Но сердце его, которое Чжи Мон чувствовал, как своё собственное, билось жалобно и часто.
С трудом заставляя себя не слышать его сиротливых стонов, звездочёт кивнул:
– Да, Ваше Величество.
– Но ты обещал мне другое, – всё так же ровно возразил Кванджон. – Ты же сам говорил, что ты – человек императора.
– Это так, – с печальной улыбкой признался Чжи Мон. – Однако у меня был лишь один король. Он был мне другом и братом. Он был истинным монархом.
Брови Кванджона дёрнулись к переносице, но тут же вновь застыли на холодной маске его лица. О ком он подумал, о Тхэджо или Хеджоне, астроном не собирался выяснять. Значения это уже не имело. В душе императора, иссушённой страданиями и потерями, жил и до сих пор имел значение только один человек. Его человек. Его женщина.
– Говоря о госпоже Хэ Су, – вслух продолжил свои мысли Чжи Мон, – я не думаю, что она была из этого мира. Обратив взгляд в прошлое, вы и сами это поймёте. Вам нужно забыть её. Не желая отпускать прошлое, вы не сможете достичь будущего.
Чжи Мон знал, что это его «нужно забыть» подействует на Кванджона ровно наоборот. И сам не понимал, зачем это ему сказал. Однако о своих словах не жалел.
Он ни о чём не жалел. Но всё помнил. И покидал эту эпоху отнюдь не с лёгкой душой. Когда он уже направлялся к воротам, с каждым шагом приближаясь к долгожданной свободе, перед его глазами вдруг возникла давняя картина, врезавшаяся в его память на все оставшиеся времена: юные принцы Корё, ещё счастливые, ещё открытые этому миру и друг другу. Ещё живые и светлые души, которые не очернило время, борьба за власть и яд дворцовых интриг.
Такими он и будет их помнить. Каждого из них. И куда бы ни пришлось ему идти, каждого заберёт с собой, в своём сердце.
Чжи Мон сделал всё, чтобы Судьба не оступилась. Всё, что от него зависело. И он всегда знал. Он знал всё с самого начала, которое никогда не было самым началом, и до конца, который никогда не станет самым концом.
