заправлял Штаден, отворилась, и Басман-отец вдохнул полною грудью свежий утренний воздух. Уж скоро в нём подымется и пыль, и жар, но нынче – раздолье.
Алексей опёрся плечом о дверной косяк, с похмела глядя пред собой. Широко зевнув, Басман растёр себе лицо, приходя в чувство. Подле кабака стояла бочка – накануне, во время грозного ливня, собралось в ней дождевой воды до самого краю. Басман умыл лицо своё, исполнившись живительной бодрости. Он обернулся к кабаку, окидывая взглядом братию, спящую вповалку. Ещё вчера Алексей приметил славную девчушку – Алёну, да притом немец дал знать, чтобы опричники не посягали на неё. Немудрено, что нынче девка лежала подле Генриха. В их ногах храпел здоровенный пёс. Будучи спущенный с цепи, не нашёл он места нигде лучше, как у ног хозяина своего. Басман-отец затворил дверь да вышел на крыльцо, как вдруг оклинут был.
– Доброго здравия, батюшка, – молвил Фёдор, вытирая лицо своё расшитым полотенцем да закидывая его за плечо.
– Ах ты чертяга, не ложился? – спросил Басман, всё же малость вздрогнув от неожиданности.
– Подремал маленько, да и полно мне, – пожав плечами, ответил Фёдор.
Алексей принялся глядеть на сына своего, отчего-то по-новому. Гордость грела сердце отцовское, покуда глядел на доброго молодца, на стать его, на крепость.
– Эво какой жених завидный! – усмехнулся Алексей, похлопав сына по щеке.
Фёдор усмехнулся, радуясь отцовской гордости.
– Тять? – спросил юноша, потянувшись.
– Ась? – молвил Басман, вновь отходя к бочке с водой.
– А ты любишь маму-то? – спросил Фёдор, чуть склоняя голову.
Басман-отец усмехнулся, вновь умывши лицо водою. Фёдор снял полотенце с плеча, и старый воевода принял то. Утеревшись, Басман потрепал сына по голове, а суровый лик воеводы озарился едва ли не ребяческою радостью.
– До свадьбы – Бог мне судья, не шибко-то. Видная бабёха, ничё не сказать, да и что с того? Видимо-невидимо их на Руси – бери не хочу! Но как же, чёрт бы меня драл, всё переменилось, токмо она родила мне тебя. Вот Бог мне судья, Федь! И ты Варьку пущай сейчас не больно-то любишь, но помяни моё слово, ох всё переменится, как она тебе Фёдоровичей народит!
Фёдор улыбнулся, внимая речи отца да отведя взор свой к востоку, где уж небо светлело и светлело.
– Но это! – добавил Алексей, обрушив руку на плечо сына. – Гляди мне – ублюдков безродных не плоди мне!
– Не тревожься за то, не тревожься! – усмехнулся юноша, опустив взгляд наземь.
Добрый настрой опричника лишь самую малость омрачился, как случалось всякий раз, как речь заходила об ублюдках Глашиных. Не смел Фёдор испрашивать того у отца родного. И всяко гнусно саднило сердце его, ибо ходили слухи об том, как Басман-отец впрягается за детвору босоногую, безродную. Видел Алексей перемену в облике сына своего.
– А ну-ка, сына, подь сюды, – молвил старый воевода да как прижал со всей силы к сердцу отцовскому.
Ежели и хотел было Фёдор что молвить, так отложил до следующего раза. Заместо того обнял батюшку своего в ответ, да крепко-крепко, боясь отпустить.
* * *
Воротившись в Кремль, Фёдор направился в свои покои переменить одёжи, дабы поспеть к заутрене. Едва подходя к своим покоям, Басманов не смог сразу признать ту, что ожидала его.
– Кто посмел? – сведя брови, молвил опричник.
Рука его уж сама собою опустилась на рукоять шашки. Дуня мялась, не в силах сразу молить боярина о заступничестве. Суровый тон его лишь боле тревоги нагнал на её изуродованное лицо. Шрам рассёк Дуне лицо от брови до самого подбородку, и с того увечия заплыл глаз девушки. Она приоткрыла уста и тихо-тихо молвила:
– Царица, Фёдор Алексеич, – неловкий поклон её подкосил шаткую позу, и девушка опёрлась о стену, чтобы устоять на ногах.
Басманов скрестил руки на груди, глубоко вздыхая. Губы его в негодовании поджались.
– Она меня на дух не переносит… – пролепетала Дуня, теребя скромненькое платье своё. – Того и гляди, забьёт до смерти, боярин…
– Полно! – цокнул Фёдор.
Нынче раболепство этой девушки лишь раздражало опричника.
– Не горюй, – молвил Басманов, поглядев на девку перепуганную.
Дуня закивала, боясь прогневать опричника.
– Поедешь в имение наше с батюшкой, – молвил Фёдор, проходя в свои покои. – Заодно и передашь весточку матушке.
– Храни вас Бог, Фёдор Алексеич! – пылко взмолилась Дуня.
– А пока будь ниже травы, тише воды, и царице на глаза не попадайся! – напутственно молвил опричник, распахнув ворот рубахи.
Раскланялась Дуня да и вышла прочь.
Глава 2
– Это ж надо, Фёдор Алексеич! – усмехнувшись, молвила наконец царица.
Выдался славный день – ясное небо ласкало Москву в своём тепле. Редкие облака мирно плыли по небу, следуя в одни им ведомые дали. Царица Мария просила к себе Фёдора Алексеевича, и непременно его одного, дабы опричник сопровождал её на прогулке. Басманов вёл под уздцы царскую лошадь, покуда Данка вольно резвилась без хозяина. Фёдор украдкою, с тихой завистью глядел, как любимица его предаётся ретивости. Уж извалялась лошадь в траве, местами пожелтевшей к осени, и пронеслась вдоль высоких белых стен Кремля, и всё удаль не угасала в ней. Царская же гнедая лошадь плавно ступала, не резвясь и не суетясь, точно подобилась во всём нынче нраву госпожи своей. Услышав возглас Марии, Фёдор вскинул бровь да пожал плечами.
– Не подскажете ли, Фёдор Алексеич, вам лет сколько полных? – молвила царица чуть погодя.
– Уж семнадцать весною исполнилось, – ответил юноша.
Голос его был лёгок да беззаботен.
– А царю-батюшке, Иоанну Васильевичу нашему ненаглядному, уж… уж что получается? Четвертый десяток пошёл? – Мария чуть вскинула голову, укрытую расшитым платком к небесам, якобы уж силилась припомнить. – Стало быть, вдвое старше владыка тебя?
– Стало быть, – просто молвил Фёдор, пожав плечами.
Едва он молвил то, как усмехнулся, мотнув головою, подняв лицо к небу.
– И впрямь так, – добавил Басманов, пресветло улыбаясь своим мыслям.
Фёдор принялся тихо насвистывать простецкую песенку, которую сызмальства выучился играть да петь. Мария слушала игривую, ладную мелодию, как вдруг прервала её тяжким вздохом, в коем звучало премного горького сожаления.
– Забила бы тебя, будь ты не из братии, – молвила царица да мечтательно оглядела знакомые окрестности Кремля. – Как драла всякую дрянь, забывшую о стыде.
– Нам обоим же, премудрая государыня, доподлинно известно, что того вам не даст свершить владыка, – ответил опричник, и лукавая улыбка вновь озарила его уста.
– А сам-то ты будто не видишь, что странная дружба ваша. Держит тебя государь подле себя и одаривает щедро, и уж не думается ли тебе, что попросту по доброте душевной? Уж будто бы больно полюбился ты ему? –
