– Да я же полчаса стою как дурак…
– Я в этом не сомневаюсь.
– У меня авария, а тебе шутки.
– У меня сегодня вторая авария. Если мне с каждым плакать, то глаза высохнут, – тебе же хуже будет – а рация охрипнет от мокрости. Кого тебе?
– Старшего механика. Поскорей, пожалуйста.
– Сотая доля секунды! – ехидничал граммофонный голос дежурной Тони. Потом слышно было, как она крикнула – Иван Васильевич! У Федулова авария. – И пока все ожидали механика, Тоня спросила: – Вася?
– А? Я, – ответил Федулов и оглянулся на нас.
– Раскис? «Ава-ария-а»! – И слышно, как она стучала по столу, подражая ему. – Не капризничай, Федулочка: Иван Васильевич вылечит.
– Не вылечит так скоро. Дело серьезное, – все еще угрюмо возражал Федулов.
– А ты ляжь вверх животом на пашню и кричи: «Караул!» Ей-богу, поможет.
Федулов улыбнулся и снова посмотрел в нашу сторону.
– Тебе шутки, а у меня в одном «ДТ» двадцать процентов всей силы отряда.
– Что там у тебя стряслось? – послышался в рации голос старшего механика.
– Картер пробило. Нижнюю головку шатуна, в третьем, разорвало.
– Не может того быть! – воскликнул механик. – Сейчас выезжаю. Через двадцать минут буду.
Я подошел к рации и вызвал:
– «Урожай»!
– Я «Урожай», – ответила Тоня. – Кто?
– Луков.
– Здравствуйте, Владимир Акимыч!
– Здравствуй, Тоня! Позови-ка быстренько старшего агронома Михаила Петровича.
– Он здесь. Собирается уезжать. Сию минуту!
– Я слушаю, – вскоре отозвался Михаил Петрович.
– Дизельный вышел из строя суток на двое. Делаю перегруппировку отряда: два «ХТЗ» прекратят культивацию, дадим каждому по одной сеялке и будем продолжить перекрестный в течение суток. В графике делаю соответствующее изменение.
– Свет для ночного сева будет на обе сеялки?
– Отвечай, Василий Васильевич, – обратился я к Федулову.
– На одну не будет, – ответил он.
– Сделаешь свет, – сказал Михаил Петрович.
– Да ведь фары нету! – воскликнул Федулов.
– Возьмешь в восьмом отряде и сделаешь свет, – повторил твердо Михаил Петрович, а мне сказал: – с перегруппировкой согласен, вносите изменение.
Потом все притихло.
Федулов как-то смущенно повел могучими плечами, провел по черным волосам ладонью ото лба к затылку и задумчиво посмотрел в окошко.
Катков, наоборот, чуть просветлел и обратился ко мне:
– А Михаил Петрович толковый агроном! Сразу понимает дело, с полслова понимает.
Федулов зашел за будку, будто спрятался, но не прошло и двух минут, как оттуда рявкнул заведенный мотоцикл. Федулов выехал из-за будки и сквозь треск мотора крикнул:
– Доеду в восьмой отряд. У них один трактор стоит, фару возьму на ночь. Приедет механик – снимайте головку. Вернусь быстро.
– Подожди-ка, Вася, – сказал Катков, сделав ему знак заглушить мотор.
Стало снова тихо.
– Ты сперва напиши трактористам распоряжение, а то уедешь, а я буду с ними договариваться полчаса. Пиши.
Федулов положил блокнот на бачок мотоцикла, написал распоряжение и вручил его Каткову. Затем он умчался, а Катков посмотрел на часы и сказал:
– Без десяти восемь. Едем?
Я не ответил и смотрел на Илью Семеновича Раклина. Тот как сидел на гусенице, так и заснул, откинув голову и прислонившись к капоту двигателя. Костя заметил мой взгляд и сказал:
– Он уже две ночи не спавши. И третья не предвидится. Так вот, меж делом, заснет на ходу…
– А ты? Ты же подсменный.
– На втором дизеле тракторист болен. Мы втроем на двух тракторах: днем сеем, а ночью культивируем… И сам Федулов сегодня ночью работал, не спал ни вот столечки. – И Костя показал самый кончик ногтя.
– Ты-то тоже не спал сегодня?
– Я – что, я могу, – угрюмовато ответил он и вздохнул, глядя на кусок головки шатуна, который продолжал держать в руке. – Вот горе-то наше! И надо же ей лопнуть сегодня! Подождала бы недельку… Ведь оно ж вон сколько кругом не сеяно!.. Смотрите, – Костя протянул мне кусок головки шатуна. – Раковина, заводской дефект. Я тут ни при чем.
– А сколько, по-твоему, придется стоять?
– Да сколько? Картер в эмтээс везти надо. Гильзу новую надо. Поршень, шатун. Если все это есть, то… кто ее знает, а если нету, то тогда я уж и не знаю.
Катков рванулся в будку, и оттуда было слышно, как он говорил по рации:
– «Урожай»! «Урожай»? Тоня! Узнай срочно: есть ли для дизеля запасные детали – гильзы, шатуны, поршни.
Через несколько минут Катков вышел из будки.
– Все есть, – сказал он.
Костя повеселел. Он зашел вперед трактора, похлопал по радиатору и сказал, как живому:
– Ну, ты, инвалид! Ничего, ничего.
На душе стало немного легче, и мы с Катковым помчались переводить «ХТЗ» на сев. По дороге встретилась нам автопоходная мастерская. Наверно, механик разыскал ее в массиве по радио и направил сюда. Нам стало веселее. Митрофан Андреевич прибавил скорость и по-мальчишечьи крикнул:
– Держись, Владимир Акимович!
В ушах засвистело. Борозды пошли вкруговую. Автоколея, по которой мы ехали, набегала на нас узкой лентой и проваливалась под мотоцикл, как молниеносный конвейер, а та колея, что рядом, бежала в противоположную от нас сторону. Никаких толчков – так мягок в езде «ИЖ-49».
Митрофан Андреевич что-то подпевает в тон мотоциклу, но что – разобрать трудно. А телеграфные столпы несутся к нам редким частоколом. Каждый из них, проскакивая мимо мотоцикла, кажется, чуть сваливается в сторону, и звук мотора ударяет о столб хлестко и тонко: «ж-жих!» – и проскочил, «ж-жих!» – и проскочил.
Но вот близ дороги стоит трактор. Тракторист кончил загон пахоты и, видно, собирается переезжать в другое место. Мы остановились около него. В средине загона пахота была отличной – черная пашня лежала без единой полоски огрехов, но края пахоты пестрели «облизами», треугольнички незапаханной стерни, похожие на балалайки, и канавки от небрежных заездов уродовали вид пашни. Иной бригадир, глядя на такое, будет кричать на все поле, выходить из себя, а бывает – что там греха таить! – и выражаться начнет черным словом, для крепости. «А как, – думал я, – отнесется к этому Катков?»
Митрофан Андреевич сдвинул фуражку на лоб.
– Та-ак…
Он бросил пристальный взгляд на тракториста, ухмыльнулся и с хитроватой веселостью крикнул:
– Здорово, Леня-а! Как спалось?
– Я пахал ночью, – ответил Леня. Малый он молодой, лет девятнадцати, над губой пушок, вымазанный с одной стороны автолом. Невысокого роста, плотный, он смотрел недоверчиво на Каткова. – Вон сколько напахал. Во! А вы – «спалось»!
– Значит, все отлично?
– Отлично. Пахота – во! – Леня поднял большой палец и вытер рукавом лицо, отчего оно стало еще грязнее.
В его покрасневших добродушных глазах исчезла искорка недоверчивости, они прямо-таки подкупали, и мне стало жаль юношу. Боялся я острого на язык Каткова. Только, как оказалось, напрасно боялся.
– А что я хотел у тебя спросить?.. – продолжал Катков серьезным тоном.
– Что?
– Если я сошью тебе первейший из всего колхоза кожух… Черной дубки или хромовой, как шелк, выделки, из самой лучшей овчины… – Он щелкнул пальцами и вытянул ладонь, будто кожух уже висел у него на руке.
– Ну?
– Подожди, я договорю. Сошью такой вот кожух, а воротник и опушку сделаю из старой, дохлой, полинялой козы… Будешь носить такой кожух?
– Не. Не буду. Это, может, дурачок какой будет носить. А зачем портить дорогой кожух? Лучше уж не шить совсем.
– А ты-то именно так и сделал! Сшил дорогой кожух, а опушку – от облезлой козы. – И он показал Лене на «балалайки», канавки, валики, в общем, на всю «опушку».
Леня слегка покраснел, сделал движение локтями, будто почесал бока, и не нашел ничего ответить.
– Ну хорошо. А как ты думаешь – моя учетчица примет от себя такую пахоту? Нет, не примет. И я акт не подпишу.
– Значит, пропахал задаром всю смену? – нерешительно спросил Леня.
– Благо, ты первый сезон работаешь, а то бы припечатал я тебе расход. Теперь уж и не знаю, как быть…
– Что Владимир Акимыч скажет, так и будет. – И он пошел к мотоциклу, посвистывая, будто и не интересно ему знать, что я скажу Лене.
– Опаши края хорошенько, – сказал я. – Сейчас опаши, пока старший агроном не проезжал. А в следующий раз без контрольной борозды не начинай пахоты.
– Сперва поперек краев борозды пройди, а потом и начинай. Плуг будет сразу входить в пашню. И… опушкой не будешь портить кожух.
Леня улыбнулся.
– Опашу. Прямо сейчас я опашу. – Он облегченно вздохнул.
Мы поехали дальше. Я оглянулся и увидел, что Леня держал в руке шапку и смотрел нам вслед. Ну, этот еще молод, начинающий. А ведь многие трактористы, научившись отлично обрабатывать землю, не считают нужным заправить края пахоты или сева, привести в порядок дорогу около пашни. Едешь потом близ такого посева и видишь: в середине – отличный хлеб, а с краю – бурьяны да канавы. Вьются бригадиры полеводческих бригад над этим вопросом, спорят, доказывают, настаивают, но «балалайки» нет-нет да и выскочат над дорогой. Ну и здорово же придумал Катков с кожухом!
