Сергей Буров чувствовал, что напряженные до предела связки вот-вот порвутся, как туго натянутая струна. Но он также чувствовал и то, что тысячи людей, ставших пленниками на своей земле, слушают, жадно впитывают каждое его слово. Они долго ждали, и теперь хотели дела, хотели вновь увидеть смысл в своем существовании. И он, пусть и не без помощи своего врага, сейчас мог сделать их жизнь не бессмысленной тратой времени.
— Пока мы здесь считаем дни, снаружи, за колючей проволокой, творится хаос! Армия распущена, милиция разбежалась без приказа, на волю вырвались тысячи уголовников, уже успевших разграбить армейские арсеналы, вооружившихся до зубов, собравшихся в огромные банды, чувствующие сейчас свою безнаказанность. Наши дома, семьи, наших близких, которые ждут нашего возвращения, некому сейчас защищать! Американцы устранились от проблемы! Но они готовы дать нам в руки оружие, дать нам свободу, если мы присягнем на верность новой власти, посаженной ими в Кремле! Создается новая полиция, которой и предстоит поддерживать порядок на нашей земле! Я лично не готов доверить это дело чужак или бывшим бандитам, которые хотят вдобавок к оружие получить еще и полную власть над всеми, кто безоружен! Мы не смогли защитить свою страну от внешнего врага, так нужно встать на пути врага внутреннего!
Голос генерала Бурова дрожал, вибрировал, то ли от напряжения, то ли от волнения. Тараса Беркут поймал себя на мысли, что пытается запечатлеть в памяти каждое услышанное слово. Он словно забыл, что Россия — это еще не квадрат земли, обнесенный проволочным забором с вышками по углам. И там, за периметром, кто-то еще надеялся и ждал, что их защитят, позволят ночами спокойно спять в своих дома. Кто-то, от кого не зависела победа или поражение России в недавней стремительной войне. И он, майор Российской Армии, командир отдельного отряда специального назначения Тарас Беркут, мог вернуть простым людям, русским, своим соотечественникам, это сладкое чувство покоя, мирного неба над головой.
— Формирование отрядов полиции начинается прямо сегодня, — продолжал взывать к слушавшим его в абсолютном молчании, неестественном для многотысячной толпы, военнопленным, своим сослуживцам. — Я прошу всех, кому еще не безразлична судьба России, кому есть, что защищать в этой стране, откликнуться! Мы будем служить не власти, которая ничем не лучше и не хуже той, что сдала нашу страну! Вы, все мы, будем служить своей стране, своему народу, тем, кто нам дорог по-настоящему! Используйте тот шанс, что дает нам судьба, пусть и представшая в облике победившего нас врага! Я уж не ваш командир, я не вправе приказывать вам, и потому прошу сейчас — не будьте безразличными к тому, что ждет нашу великую родину!
Буров замолчал, как бы дав время своим солдатам вдуматься в сказанное им. Ответом генералу было лишь многоголосое дыхание, и командующий, выждав минуту, не более того, продолжил:
— На раздумья вам дается час! После этого те, кто готов и дальше служить своей стране, должны подойти к северным воротам. Там вам оформят документы и организованными группами направят в тренировочные лагеря, чтобы после краткого курса подготовки вы могли вернуться в строй. Тех же, кто откажется, просто отпустят на свободу. Без оружия, без будущего. Возвращайтесь в свои дома, к своим семьям. Вас никто за это не осудит, сейчас над вами нет ни начальников, ни командиров. Решать вам, и отвечать будете только перед самими собой! Повторяю еще раз, бойцы — у вас всего час на размышления. Время пошло! А теперь разойдись!
— Р-р-разойдись!!! — Подхватили в десяток голосов командиры батальонов и рот, на которые поделились привыкшие к иерархии пленные. Строй оставался неподвижным еще несколько секунд, а затем дрогнула, рассыпаясь по плацу бесформенной толпой.
Тарас Беркут вывалился из шеренги, двинувшись, было, к своей палатке. Он уже все решил для себя, и теперь оставалось только выждать час, чтобы явиться в указанное место. Но по пути спецназовец увидел в толпе знакомое лицо. Замер, вглядываясь, шаря глазами по людской массе, а затем уверенно двинулся к тому, кого не очень-то ожидал увидеть здесь.
Олег Бурцев отстоял всю речь генерала. Оказавшись в первой шеренге, он видел командующего, вышедшего в одиночку перед строем, слышал каждое слово. И когда все закончилось, уверенно двинулся к палатке, много дней подряд служившей домом бывшему гвардии старшему сержанту. Но Олег никогда, ни на мгновение не забывал о доме настоящем, где его ждали и ждут. Неторопливо шагая в общем потоке, Олег не заметил подошедшего к нему человека и вздрогнул рефлекторно от неожиданности, услышав над самым ухом:
— Здорово, сержант! И ты здесь?! Черт возьми, как же я тебя раньше то не увидел?
— Товарищ майор?!
Олег удивленно окинул взглядом коренастую фигуру спецназовского командира, того, с кем бывшего сержанта однажды уже сводила судьба в ущелье на грузинской границе. Он не забыл, как они вместе ползали по камням под пулеметным огнем, как не забыл и сам майор того, кто своим телом принял предназначавшуюся ему, Беркуту, пуля снайпера.
— Черт возьми, даже и не думал! — Беркут от души хлопнул Бурцева по плечу, и от такого удара бывший отнюдь не дистрофиком старший сержант едва устоял на ногах. — Как же угораздило тебя? Помню, ты уже к «дембелю» готовился?
— Как раз отправки ждали на аэродроме, в Грозном, когда началось. Там такая каша заварилась! Черт, весь город же кровью залили…
Олег вздохнул, вспоминая, как приходил в себя, контуженный, оглушенный, на набережной Сунжи, а мимо потоком шли американцы — пешком, на машинах, на пролетавших низко-низко над головой вертолетах. Русский для них был что пустое место. На сержанта не надели наручники, его даже не били, так, пару раз отвесили пинка да разок приложили прикладом. Их оказалось там человек двадцать, русских солдат и офицеров, в большинстве своем раненых или контуженных, и всего один американец присматривал за ними. Но что могли сделать безоружные, измученные, не понимавшие, что происходить и где они находятся люди против штурмовой винтовки, ствол которой всегда был нацелен на гурьбу пленников.
Олег был десантником, был бойцом, одним из лучших, какие только защищали Россию, и не мог свыкнуться с мыслью о плене. Но всякий раз, когда он собирался с силами, сжимал волю в кулак, готовясь наброситься на конвоира, вцепиться ему в глотку руками, зубами, сержанту начинало казаться, что американец, не отрываясь, смотрит именно на него. Смотрит и ждет, когда русский дернется, чтобы со спокойной совестью нашпиговать того свинцом. И Олегу стало страшно… и стыдно. И стыд этот, осознание своей слабости, до сих пор терзали его, мешая спать по ночам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
