Но главное противоречие такого положения состояло в том, что даже генералам и офицерам центрального аппарата МО и ГШ никто убедительно и внятно не мог растолковать, где же та золотая середина нашей ядерной доктрины, которой надо придерживаться. Из-за этого эмоции людей часто брали верх над трезвым осмыслением реального положения дел.
И тут в ход пускался уже явно политический аргумент: если мы не способны поддерживать наш ракетный щит в надлежащем состоянии из-за хронического дефицита финансовых средств, то кто в этом повинен? Ответ был ясен — режим, который довел нас до жизни такой. Противники этой точки зрения были в явном меньшинстве и принадлежали преимущественно к верхушке МО и ГШ. Их ловко выстроенные логические схемы полностью совпадали с кремлевскими. И тут часто невозможно было отделить конъюнктурность доводов от истинной профессиональной убежденности людей. А генеральская лукавость на Арбате давно считалась одной из форм лояльности к власти, способствующей продвижению по службе и получению новых званий…
… Когда депутаты Госдумы попросили Сергеева дать квалифицированные разъяснения по поводу парижских заявлений Ельцина, сделанных 27 мая 1997 года, и по СНВ-2, министр, по признаниям свидетелей, «выглядел неуверенным, его аргументация была очень слабой».
В последние годы не только Сергеев оказывался в положении, когда надо было демонстрировать полное единство взглядов с президентом — Верховным главнокомандующим по ядерной проблематике (даже если это противоречило здравому смыслу). Еще со времен Горбачева Кремль начал вынуждать Арбат политическую лояльность ставить впереди честных профессиональных расчетов.
Те генералы, которые поступали наоборот, попадали в немилость и, в конце концов, нередко расставались с должностями. Кто хотел удержаться, наступал на горло собственным принципам и часто говорил совсем не то, что думал. Генеральское приспособленчество к взглядам Верховного главнокомандующего способствовало успешному служебному «выживанию». Так возникало в душах людей раздвоение, при котором личные меркантильные расчеты оттесняли на второй план высшие государственные интересы…
Политики и военные продолжали спорить о том, должна или не должна Государственная дума ратифицировать Договор СНВ-2. А в МИДе уже вовсю велись с американцами нерекламируемые переговоры о содержании и условиях подписания СНВ-3. И только очень узкий круг людей в окружении президента, премьера правительства и министра обороны знал, что ратификация СНВ-2 уже не имеет для Кремля почти никакого значения: фактическое выполнение этого Договора шло полным ходом. И когда Ельцин ошарашивал мир новым своим решением о сокращении СНВ, нельзя было понять: он пророчески видел то, «что временем закрыто», острее всех понимал драматизм положения или просто выдавал очередную порцию неосмотрительных «сенсаций»…
ИГРЫ
Много раз доводилось мне быть свидетелем яростных споров между специалистами-ракетчиками по поводу масштабов и сроков ядерных сокращений. За десять последних лет ни разу не слышал, чтобы кто-то упорно стоял на том, что нам не надо урезать свои ядерные арсеналы. Споры были совсем о другом: почему эту проблему политики и некоторые высшие генералы решают узким кругом, почему информация предоставляется неполная?
Меня поражало, что даже наши элитные специалисты из «ядерного» управления Главного оперативного управления Генштаба, Национального центра по уменьшению ядерной опасности (НЦУЯО) не могли убедительно доказать, почему в том или другом случае мы идем на уступки американцам. Иногда создавалось впечатление, что какая-то неведомая зомбирующая сила властвует над сознанием людей и побуждает их смиренно принимать и пропагандировать решения, иногда очень похожие на предательство…
Но есть еще на Арбате много людей, неподвластных идеологическому гипнозу: часто от сослуживцев из НЦУЯО я слышал гневные речи по поводу того, что «нас опять оставляют в дураках». И то были не просто эмоции: люди доставали из сейфов тексты документов, договоров, соглашений, актов проверок, президентских указов, постановлений правительства, директив министра, начальника Генштаба и оперировали исключительно фактами. Более того, многие из них были членами различных консультативных групп, инспекторских комиссий, выезжали в США на проверку ядерных объектов, участвовали в подготовке текстов договоров…
И чем больше я вникал во многие конфиденциальные вопросы ракетно-ядерной проблематики (а занимаемое служебное положение предоставляло мне здесь широкие возможности), тем очевиднее становилось, что это сложно устроенный «чемодан с двойным дном». Я все чаще убеждался, что обнародовалась преимущественно та информация, которая была выгодна узкому кругу высших политических чинов. А «неудобные» сведения (которые, в частности, касались наших просчетов в обеспечении обороны России, в том числе и в ракетно-ядерной сфере) обычно имели гриф «совершенно секретно» и огласке, естественно, не придавались.
Но предстояло еще много повариться на Арбате, во многие кремлевские, правительственные и другие государственные тайники заглянуть, чтобы понять: за всем этим стоит некий «политический бартер».
Было время, когда я, как, наверное, и тысячи других арбатских полковников, с недоверчивой ухмылкой встречал страстные речи лидеров непримиримой оппозиции о том, что мы свои инициативы в области сокращения стратегических наступательных вооружений, свою ракетную мощь втихаря обмениваем на денежную поддержку наших экономических реформ Западом, на новые инвестиции и кредиты, на протекцию России при ее попытках вступить в престижные международные торговые и финансовые клубы…
Со временем пришло иное видение проблемы. И я уже не ухмылялся и согласно не кивал головой, когда слышал злые отповеди какого-нибудь кремлевского или мидовского чиновника «отмороженным коммунякам» или националистам, которые якобы «ничего в этом не смыслят и чрезмерно сгущают краски».
Да, и такое случалось. Политика часто состоит из умышленных преувеличений или, наоборот, нарочитого замалчивания сути и масштабов проблем.
Но многие годы находясь по ту сторону генштабовской двери, где царит культ строгих расчетов, тысячу раз проверенных фактов и цифр, а не митинговых эмоций, я убедился в том, что доставшееся России от Союза «ракетно-ядерное наследие» все чаще превращается в военно-политический товар. И тут существовал свой бизнес — уступки оппонентам были одной из форм выживания режима, который всеми силами пытался прицепить ржавую и разваливающуюся телегу российской экономики к блистательной колеснице Запада.
