и свежесть.
– Это все от успеха, моя дорогая! Мы вновь после стольких лет серого существования сделались опорой государства. Признаться, это редкое счастье так сладко, и господин де Талейран тоже очень доволен. Король хочет отправить его в Англию в качестве чрезвычайного и полномочного посла, а он все упирается… хотя, я думаю, это чистое кокетство. Ну садитесь же подле меня, и поговорим. Наш милый Делакруа намекнул, что вы хотели просить короля о милости?
– Нет, сударыня. Не о милости. Я хотела просить лишь о восстановлении справедливости. Мне известно, что мой отец не убивал мою мать и не застрелился сам. Я теперь в этом уверена, потому что знаю, кто их убил.
– Кто же?
– Принц Сан-Северо. Лакей, который ввел его в ту ночь в дом моих родителей и после убийства выпустил оттуда, перед смертью во всем признался. Господин Делакруа был свидетелем…
– Ах, так?
Наступило молчание. Герцогиня поднялась и стала медленно прохаживаться по комнате. Вид у нее был такой озабоченный, что Гортензия почувствовала, как от беспокойства сжимается сердце.
– Вы мне хоть верите? – с тревогой спросила она. – Я могу показать вам признание, подписанное этим человеком. Оно у меня с собой…
– Это ни к чему. Конечно же, я верю вам… хотя все, что вы рассказали, просто поразительно. Он ведь из такого хорошего дома, элегантный, воспитанный… настоящий аристократ…
– Госпожа герцогиня, он ведь и меня пытался убить, уже одно это говорит о многом. Во всяком случае, что толку рассуждать, светский он человек или нет, когда он убийца. Я жду от короля лишь справедливости. Это мое право и мой дочерний долг.
– Я понимаю. Вы хотите, чтобы принца взяли под стражу…
– Да, а потом судили, чтобы он понес заслуженное наказание. Если король человек честный, как я слышала, он поймет, что я права.
Подумав еще немного, госпожа де Дино извинилась перед своей гостьей и вышла. Но ненадолго. Вновь герцогиня появилась уже в сопровождении принца Талейрана, и Гортензия едва успела подняться и сделать реверанс.
– Полно, сударыня, полно, лучше присядьте. Госпожа де Дино говорит, вы рассказали ей что-то важное?
– Настолько важное, монсеньор, что я даже начинаю бояться, как бы люди не отказались поверить мне.
– Дело не в этом. Опасаться нужно только того, что король откажется выслушать вас. Ваше обвинение может оказаться голословным. У вас потребуют доказательств.
– Они у меня есть.
Вынув из ридикюля лист из эскизного блокнота Делакруа, Гортензия протянула его принцу. Тот прочитал и небрежно бросил на стол. А сам уперся о стол локтями.
– Посмертное признание, да? Все несчастье в том, что оно не имеет юридической силы. Надо, чтобы была разборчивая подпись его самого и двоих свидетелей.
– У меня есть один свидетель.
– Знаю, молодой Делакруа. И все-таки шансы у вас невелики. Одного свидетеля недостаточно. Кроме того, у принца сильные позиции при дворе.
– У него уже были сильные позиции при прежнем короле. Не кажется ли вам, монсеньор, что одно с другим как-то не вяжется?
Она сказала и сама ужаснулась тому, что говорит, и от этого густо покраснела. Ведь и сам Талейран во времена правления Карла X занимал пост главного камергера, а теперь тем не менее является первым советником короля французов. Он заметил, как взволновалась гостья, и впервые за все время их беседы улыбнулся.
– Политические игры, графиня, порой преподносят сюрпризы. Но у Сан-Северо вообще особый случай: его семья состоит в родстве, правда, отдаленном, с неаполитанскими Бурбонами, а к этому семейству принадлежит нынешняя королева Мария-Амелия. Кроме того…
Он вдруг умолк. Выцветшие глаза уставились на лицо Гортензии, ища ее взгляда, он пристально, в упор смотрел на нее, а сам, как бы небрежно, постукивал по носку ботинка своей тростью с золотым набалдашником. Но когда он заговорил, то так старательно выделял каждое слово, словно хотел, чтобы его непременно поняли:
– Кроме того, банк Гранье де Берни, как, кстати, и банк Лафит, немало способствовал своими средствами поддержанию июльской победы. А говоря «банк Гранье»…
– …мы говорим Сан-Северо? Не хочет ли ваше высочество этим подчеркнуть, что убийца останется безнаказанным? Что, взывая к справедливости, мой голос будет подобен гласу вопиющего в пустыне?
– Увы, это, по-видимому, так. Имеющий уши – не услышит, имеющий глаза – не увидит. Ваш враг, дитя мое, гораздо могущественнее вас. Будете нападать в открытую – вас раздавят. Во всяком случае, я не стану просить Его Величество об аудиенции, которая может стать вашей погибелью.
От огорчения и гнева Гортензии даже изменила вся ее благовоспитанность, и глаза наполнились слезами.
– Этот человек убил моих родителей, завладел моим состоянием, пытался покончить со мной, а я должна спокойно принять все это? Что же у нас за новая власть, если она не способна даже восстановить простую справедливость?
– Власть, сударыня, еще недостаточно окрепла и, возможно, так и не окрепнет никогда. Уже теперь королю Луи-Филиппу не счесть врагов, это и побежденные, но не покоренные ультрароялисты, и недовольные бонапартисты, и республиканцы, разъяренные тем, что проливали свою кровь ради новой монархии. Добавьте сюда еще тех, кто всегда будет видеть в нем лишь сына цареубийцы. И если аудиенции мне для вас не добиться, позвольте хоть дать совет: вы молоды… так научитесь ждать! Терпение… терпение, умеющее молчать, вдали от глаз и ушей кует сильнейшее оружие. Я советовал вам не нападать в открытую. Но это не означает, что нельзя нападать вообще… нападать можно, но… по-другому.
– Дядюшка! – вмешалась взволнованная госпожа де Дино. – На что вы толкаете это дитя? Не имеете же вы в виду, что она должна подстеречь Сан-Северо на темной улице, чтобы вонзить ему в сердце кинжал?
– Вы, сударыни, слишком начитались романов, да и в театры на бульваре Преступлений часто ходите, – рассмеялся Талейран. – Коль скоро госпожа де Лозарг, как я ей советую, наберется терпения, возможно, в будущем ей легче будет действовать обходным путем. Если бы, например, какой-нибудь знающий финансист обнаружил… ну, какие-то небрежности… или ошибки в деятельности этого человека, возможно, это помогло бы со временем уронить его престиж в глазах короля. Но, повторяю вам, сейчас еще слишком рано. Слишком! Целую руки, графиня…
Беседа была окончена. Направляясь в обществе герцогини к парадной лестнице, Гортензия боролась с желанием закричать, заплакать, разбить что-нибудь в этом слишком тихом доме, нарушить давящую тишину. Ждать, опять ждать?! Но чего? Пока ловкий пройдоха сделает ложный шаг? Ждать, что с ним что-нибудь случится, ждать, пока он умрет от случайного сквозняка? Ну почему эти люди не хотят понять, что у нее нет на это
