ее вырвали из парижского пансиона. Тогда она впервые вступила в старинный укрепленный город. Теперь же овернская душа ее раскрылась навстречу строгой, но такой родной и близкой красоте…
Путь был нелегким. На этот раз Фелисия ехала в обычном дилижансе, к тому же еще битком набитом. Почтовой каретой было бы, конечно, лучше, но там на пятнадцать дней вперед распродали все места, а Гортензия спешила. И все-таки за неделю путешествия у нее было время подумать, по крайней мере когда стихала болтовня попутчиков. Думы ее от одиночества становились невеселыми. Не хватало Фелисии. Гортензия сама не захотела, чтобы подруга ехала с ней в Овернь. Это была ее собственная война. Она могла затянуться, а Фелисии в такой глухой провинции было бы просто нечего делать. Ее жизнь была связана с борьбой, в которую она вновь с головой окунулась, ведь многие были недовольны приходом к власти нового короля Луи-Филиппа.
Фелисия отомстила Карлу X, но не Австрии, отнявшей у нее мужа. Провожая подругу до дилижанса, она дала ей немного денег и намекнула, что очень скоро – вот только уговорит Талейрана позаботиться об интересах наследников Анри де Берни – сама она отправится в Вену к полковнику Дюшану.
– И, конечно, не откажусь от особняка в Париже, чтобы вам, когда захотите, было куда вернуться. Но если вам вдруг придет охота приехать ко мне в Вену и пуститься в наполеоновскую авантюру, знайте, что я остановлюсь в гостинице «Кенигин фон Остеррайх».
Они тепло расцеловались, пообещав друг другу вскоре увидеться, форейторы взмахнули кнутами, и громоздкий экипаж тронулся с места. Вот знакомая фигурка Фелисии скрылась за поворотом, и Гортензии стоило большого труда сдержать подступившие к глазам слезы.
Но минутная слабость быстро прошла. Ведь в конце пути ее ждала встреча с Жаном, и от одной мысли об этом радужнее казалось полное опасностей будущее. Первым порывом ее было выйти из дилижанса на перекрестке Сен-Флура и Шод-Эга, откуда начиналась дорога, ведущая в Комбер, ведь там нашел приют князь волков, но, поразмыслив, Гортензия решила, что чем раньше она сразится с маркизом, тем лучше будет для всех. Ей, конечно, хотелось увидеться с Жаном, но не менее страстно жаждала она встречи с сыном, надеялась забрать его, оставить у себя. И за такое счастье была готова пойти на любой риск.
За последние месяцы изменился ее характер, другой стала сама ее душа. Молодой напуганной девочки, над которой издевался Фульк де Лозарг, не было и в помине, и теперь маркизу противостояла женщина, твердо решившая, защищая себя, воспользоваться всеми видами оружия, которые только предоставит ей судьба.
Притулившаяся на валу гостиница «Европа» оказалась даже более комфортабельной, чем можно было ожидать в этом суровом краю. То был прочный дом с толстыми стенами, каким не страшны здешние ураганные ветры. Отполированная до блеска мебель тоже выглядела солидно, а обитые ситцем стены в комнатах и белоснежное белье добавляли ко всему дух особой утонченности и благородства.
Гортензия, как приехала, назвалась своим собственным именем, чем сразу вызвала переполох. Явился с поклонами сам хозяин заведения поприветствовать госпожу графиню и справиться о «господине маркизе», которого «что-то давно не было видно».
– А ведь он только что вернулся из Парижа. Разве он не проезжал здесь по пути домой?
– Бог с вами, госпожа графиня! Должно быть, господин маркиз остановился на почтовой станции, если, конечно, не поехал прямо в замок. Не скажете ли ему, что он просто осчастливил бы нас, окажи он нам честь воспользоваться нашими услугами?
– Не премину. Да, пока не забыла: когда у вас тут базарный день?
– Да ведь… завтра, мадам, как обычно… по субботам.
Несколько странный вопрос явно удивил трактирщика, однако Гортензия не сочла нужным объяснять ему, что надеялась застать там фермера Шапиу со своим осликом. Гортензия рассчитывала добраться до места с ними и таким образом сэкономить на экипаже.
Из окон ее комнаты видны были луга с голубыми цветами вдалеке. Из маленького окошка взгляду открывались необъятные просторы, где-то у горизонта высились горы Маржериды, и Гортензия в ожидании ужина залюбовалась мирным зеленым пейзажем в мягких лучах заходящего солнца. Невдалеке, за глубоким оврагом и холмами в колючках сосен и лиственниц, возвышались башни Лозарга, там простирался и волчий край. Замок ее сына и королевство любимого… Засмотревшись, Гортензия так погрузилась в свои невеселые мысли, что горничной пришлось трижды постучать, прежде чем гостья ее услышала.
За общий стол идти не хотелось, она попросила, чтобы ужин ей подали в комнату, и с удовольствием приступила к ароматному овернскому пюре из овощей, а потом и к пирогу с черникой, к которому подали кувшинчик шантюргского вина. Ужин снова напомнил ей о вкусной кухне Годивеллы, казалось, сама Овернь дружески ей подмигнула, и Гортензия угощалась на славу. Покончив с едой, она позвонила, чтобы унесли грязную посуду и принесли письменные принадлежности.
Гортензия долго писала в желтом свете большой масляной лампы, и было уже совсем поздно, когда она перечитала четыре странички, заполненные крупным четким почерком: так писать ее учили еще в монастыре. Усталость уже давала о себе знать. Довольная, Гортензия сложила листки, достала из сумки зеленую палочку сургуча, растопила ее в пламени лампы и запечатала письмо в трех местах, а сверху поставила еще и оттиск со своего перстня с выгравированным гербом Лозарга – подаренного ей при помолвке. Только после этого она легла, задула лампу и сразу же уснула.
Поднялась графиня спозаранку, сходила в собор к заутрене и отправилась на улицу Дюбрей к мэтру Мерлену, нотариусу, который в прошлом году оформлял ее брачный контракт. Пробыла она у него довольно долго.
Когда Гортензия вышла на площадь Арм, там уже давно начался базар. Она прошлась вдоль клеток с птицей, сложенных горками круглых сыров, корзин с овощами: капустой, морковью, луком-пореем. Как раз наступила пора грибов, повсюду были разложены крупные боровики с золотисто-коричневыми шляпками, и над площадью витали ароматы плодоносящих полей.
Под крахмальными чепцами сияли здоровьем загорелые цветущие лица крестьянок, мужчины же, в широченных блузах и широкополых черных, а кое у кого и позеленевших от старости крестьянских шляпах, то тут, то там сходились поболтать, и тогда над их головами вился дымок трубок. Но напрасно Гортензия искала в толпе богатырские плечи и подвыпившую физиономию папаши Шапиу – его нигде не было видно.
Решив, что он, наверное, еще не приехал, она пошла назад, к собору, собираясь подождать там. Хотя сдержанные овернцы старались и виду не подать, как охота им поглазеть на эту модно одетую приезжую даму,
