и задержек в разрешении нам кредитов и поставок, считаю долгом высказать нижеследующие соображения. Последняя декларация Временного правительства не вполне рассеяла опасения здешнего правительства и печати в том, что совершившийся в России переворот, идейно сблизивший ее с союзниками, в то же время вызвал различие во взглядах на практические последствия победы, которая будет одержана общими силами. Наряду с заявлением о «полном соблюдении обязательств» декларация содержит указание на то, что Россия «не лишит народы их национального достояния и не займет силою иностранной территории». В этом заявлении правительство и печать усматривают отказ от права на Константинополь и иные территориальные приобретения, выговоренные соглашением, и указание на готовность России заключить мир «без аннексий». Между тем, представляется несомненным, что ни Англия, ни Франция, ни Италия не могут принять этого принципа и отказаться от сохранения за собою земель, уже завоеванных или тех, которые они хотят оставить за собою по мирному договору. Я воздерживаюсь от официальных заявлений; в объяснениях же моих с здешними представителями прессы и общественного мнения буду руководствоваться Вашими указаниями; весьма желательно было бы иметь подлинный русский текст декларации. То, что русские левые партии называют Вашим «империализмом», толкуется здесь как подлинно государственная точка зрения на истинные жизненные интересы России. Но я не могу не высказать убеждения, что только вполне определенное заявление правительства о том, что Россия твердо намерена в согласии с союзниками обеспечить безопасность Черного моря и свободный выход через Проливы, — сможет вселить уверенность, что принцип «мира без аннексий» принимается нами не безусловно, поскольку не противоречит нашим жизненным интересам.
Набоков.
325. Российский посол в Париже Д. П. Извольский министру иностранных дел П. Н. Милюкову
Телеграмма
№ 317. 12/25 апреля 1917 г.
Весьма доверительно.
Вчера разговор мой с Рибо коснулся также общего военного[812] и политического положения[813]. На мой вопрос об истинном положении дела на здешнем фронте председатель совета министров с полною откровенностью и видимой грустью ответил, что он лично «наполовину» доволен результатами предпринятого наступления. «Не могу скрыть, — сказал он, — что были сделаны ошибки и что генералу Нивелю ставятся в упрек напрасные и слишком большие потери». Досаднее всего, что печать слишком громко возвестила о начале наступления и вызвала слишком большие надежды, сменившиеся в публике чувством разочарования. Ныне ясно, что настоящее наступление не может дать решительных результатов; оно будет продолжаться прежде всего с целью закрепления взятых позиций: но оно не может привести к окончанию войны, которое будет зависеть не только от материальных, но и от моральных факторов. В этом последнем отношении следует отметить настойчивую агитацию наших противников в пользу мира, что указывает на крайнюю их усталость. В том же направлении происходит агитация и в некоторых здешних кругах — главным образом, газетных, — при этом поочередно указывается на желательность и возможность завести переговоры о мире с Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. Вопрос об австро-венгерских мирных предложениях[814] обсуждался на совещании в Савойе[815], где было предложено, что пойти навстречу этим предложениям было бы нежелательно и опасно. Почву для мира с Австрией нельзя найти уже потому, что Италия не может допустить никакого умаления своих требований. Я заметил на это, что не вижу возможности и для России найти почву для соглашения с Австрией. Дело о привлечении Болгарии находится всецело в руках русского правительства; он, Рибо, искренно сочувствует этой попытке, но относится скептически к возможности ее успеха[816]. Наконец, Турция, несомненно, проявляет страстное желание мира, но на этом пути препятствием являются данные России обещания касательно Константинополя; Россия недавно еще раз подтвердила свое требование о присоединении Константинополя, и Франция останется безусловно верною своему обещанию. Даже если бы Россия отказалась от Константинополя и если бы Германия обязалась возвратить ей все занятые ею части ее территории, то и это вряд ли подвинуло бы дело мира, ибо после принесенных жертв и беспримерных опустошений, произведенных германцами на французской территории, Франция не могла бы удовлетвориться даже возвращением ей Эльзаса и Лотарингии, а обязана требовать достаточно гарантий для будущего. Все это приводит Рибо к убеждению, что ни ход военных действий на здешнем театре, ни открытие каких бы то ни было мирных переговоров не способны привести в близком будущем к миру. Считаю долгом в заключение оговорить, что длинная беседа (моя) с Рибо носила непринужденный характер и что на вышеизложенные слова, воспроизведенные мною со всею возможною точностью, следует смотреть не как на формальные заявления, а как на отражение общего настроения престарелого французского премьера.
Извольский.
326. Российский министр иностранных дел П. Н. Милюков послу в Париже А. П. Извольскому
Телеграмма
№ 1703. 17/30 апреля 1917 г.
Лично.
Доверительно.
Приезд Альбера Тома совпал с возобновлением настояний совета рабочих депутатов перед правительством о превращении изданного правительством воззвания к гражданам о целях войны в дипломатический документ, который бы послужил поводом к пересмотру взглядов союзников на задачи войны. Вызванный на обмен мнений с Керенским и Черновым, Тома заявил, что официально французскому правительству воззвание неизвестно, чем укрепил в своих собеседниках желание довести официально воззвание правительства до сведения союзных держав. В моем частном и конфиденциальном разговоре с Тома я обратил его внимание на то, что воззвание имеет характер компромисса между двумя течениями, что официальное обращение к союзникам было бы невозможно без выяснения точного смысла воззвания и что в случае, если бы воззвание было объяснено как предложение союзникам отказаться от «аннексий и контрибуций», я не думаю, чтобы Тома мог признать возможность такого пересмотра в качестве французского министра. Тома ответил, что он вновь поговорит с Керенским и изложит ему официальную точку зрения своего правительства на невозможность пересмотра. Это было сделано, но практического успеха уже не имело. Между тем, Палеолог, осведомившись стороною о происходящих трениях, сообщил своему правительству, как он сам мне сказал при свидании, о желательности сделать немедленно формальное заявление о невозможности пересмотра союзных соглашений. Сделанное вовремя, такое заявление могло бы принести пользу в смысле выяснения положения, но в настоящее время оно опоздало. В виде компромисса Тома несколько дней тому назад предложил мне передать воззвание правительства союзным государствам. Я ответил, что сделаю это лишь в том случае, если буду уверен, что содержание воззвания не вызовет никаких недоразумений, в частности относительно нашего согласия будто бы отказаться от Проливов. Вчера я вновь видел Тома и, со своей стороны, указал ему на возможность передачи воззвания союзникам с моей препроводительной бумагой[817], которая устранит возможность истолкования воззвания во вред нам. Этот возможный для меня
