С декабря 1806 года Османская империя находилась в состоянии войны с Россией, а в апреле 1807 года турецкое правительство снова направило свои войска на Балканы, на сей раз в Силистрию на Дунае, где проходила линия фронта, за которой находился агрессивный противник. В течение нескольких предшествующих месяцев Селим продолжал заниматься введением новшеств, которые должны были поднять моральный дух и боеспособность армии. Этим он вызвал очередную волну протестов против «нового порядка». Из Эдирне эти волнения перекинулись в Румелию, где тоже был введен призыв на воинскую службу и где местные аристократы поняли, как легко они могут лишиться власти, которую сосредоточили в своих руках. Тем временем в Стамбуле султан объявил о том, что во время пятничной молитвы и на церемонии приема парада он желает быть в военной форме европейского образца, которую носят войска его армии «нового порядка». Кроме того, он выразил желание, чтобы ополченцы из гарнизонов крепостей северного Босфора, охранявших подходы к Стамбулу со стороны Черного моря, тоже носили эту форму. Некоторые из его советников предупреждали, что это неудачная идея, но инспектор, ответственный за безопасность Босфора, высказал мнение, что солдаты будут носить даже такой нелепый головной убор, как шляпа, если султан пожелает, чтобы они его носили. В конечном счете это мнение и одержало верх. В понедельник 24 мая суперинтендант этих крепостей, бывший канцлер Махмуд Раиф-эфенди (которого называли «инглизом», то есть англичанином, потому что с 1793 по 1797 год он находился в Лондоне в качестве первого секретаря первого постоянного посла Османской империи в Великобритании) зачитал собравшимся солдатам указ султана, согласно которому они должны были признать «новый порядок» и принять новое обмундирование, образцы которого он и его заместитель захватили с собой.
Введение «нового порядка» так накалило страсти среди современников, что в своих сообщениях они явно искажают действительное положение дел, и даже последовательность событий в этих отчетах изложена по-разному. Но можно не сомневаться в том, что ополченцы, которые несли службу в крепостях северного Босфора, не являлись идеальным ресурсом для пополнения новой армии Селима, поскольку у них было больше общего с теми непокорными подразделениями, которые только ускорили сербское восстание. По словам одного очевидца, командир гарнизона находившейся на азиатском берегу северного Босфора крепости «Венгерский бастион» вскинул свой пистолет и выстрелил в живот заместителю Махмуда Раифа-эфенди. Считая, что их в любом случае повесят, бунтовщики решили убить и самого Махмуда Райфа, которого они обвинили в том, что именно он навязывает им все эти нововведения. Должно быть, они знали, что он убежденный сторонник реформ «нового порядка», а может быть, им было известно и о том, что он опубликовал на турецком, французском и немецком языках работу, в которой подробно объяснял суть предпринятых Селимом реформ армии и флота. Об их намерениях стало известно Махмуду Райфу, находившемуся в расположенной на противоположном берегу Босфора крепости Румели Каваги. Он бежал, но ополченцы переправились на европейский берег, схватили его и расстреляли. К тому времени, когда об этих убийствах доложили султану, взбунтовавшиеся войска сумели заручиться поддержкой янычар, которые заявили, что у них общие цели. Единственными подразделениями, способными обуздать мятежников, были немногочисленные подразделения армии «нового порядка», имевшиеся в крепостях Левент Чифтлиги, расположенной на холмах Румелийского Босфора, и Гарем, находившейся в области Усюодар, но помощник великого визиря, Кёсе («Безбородый») Муса-паша, оставшийся в Стамбуле на время отсутствия своего уехавшего на войну начальника (которым был Ибрагим Хилми-паша, ставший преемником Исмаил-паши), проявил осторожность и держал войска в казармах. В среду, к исходу дня, мятежники, которые беспрепятственно двигались вдоль берега Босфора на юг, подошли к Топхане, расположенному южнее Галаты литейному цеху, где отливали пушки. Теперь они могли добраться до дворца, совершив непродолжительную поездку на лодке.
На этом этапе кризиса султан Селим проявил нерешительность и был напуган. Когда султан принимал во дворце Топкапы нескольких командиров янычар, он отрицал, что пытался заставить босфорское ополчение стать войсками «нового порядка», и сам предложил отказаться от своего заветного плана реформирования вооруженных сил, но, когда об этом сообщили рядовым янычарам, они не поверили султану, который до этого момента отказывался распускать свою армию «нового порядка» даже несмотря на то, что она стала причиной волнений в Румелии и Анатолии. Босфорские ополченцы разбрелись по городу, привлекая на свою сторону всех недовольных. Когда толпа подошла к находившимся в городе казармам янычар, из дворца сбежали государственные чиновники, а тем священнослужителям, которые хотели найти убежище во дворце, султан посоветовал оставаться там, где они в тот момент находились, то есть в канцелярии великого визиря. Когда от оказавшихся не у дел командиров янычар, которые собрались во дворе мечети Сулеймания, требовалось приказать своим подчиненным подавить бунт, они проявили нерешительность, предложив шейх-уль-исламу Шерифзаде Сеид Мехмеду Атаулла-эфенди и главным судьям Румелии и Анатолии встретиться с янычарами в их казармах.
Поскольку великий визирь и главнокомандующий янычар уехали на войну, иметь дело с ополченцами и ставшими их союзниками янычарами пришлось прежде всего шейх-уль-исламу, помощнику великого визиря, Кёсе Муса-паше и заместителю главнокомандующего янычар Мехмеду Ариф-аге. Годом ранее и Сеид Мехмед Атаулла-эфенди, и Кёсе Муса проявляли сочувствие к восставшим против «нового порядка» жителям Эдирне. Именно после тех событий Атаулла-эфенди был назначен на пост шейх-уль-ислама (как консерватор, который мог сделать реформы более привлекательными). На самом деле то, что Кёсе Муса не приказал войскам «нового порядка» подавить Босфорский мятеж в зародыше, избавило от кровопролитного противостояния, но в то же время лишило султана возможности принять военное решение.
В том, как развивался этот мятеж, не было ничего нового. Площадка для парадов была заполнена взбудораженными янычарами, а также оружейниками и ополченцами. Котлы, в которых янычарам готовили пищу, были вынесены на площадь и опрокинуты, что было традиционным жестом неповиновения султану. Результатом проходивших в казармах дискуссий стал список из двенадцати высокопоставленных чиновников, которых мятежники обвинили в своих обидах. Некоторые из бунтовщиков отправились на ипподром, чтобы потребовать выдачи этих чиновников. По пути они убили писаря янычарского корпуса, который оказался настолько безрассудным, что предложил им умерить свой пыл. Командиры янычар попытались успокоить толпу, но мятежники хотели заполучить в свои руки чиновников из списка, распустить армию «нового порядка» и уничтожить все следы ее существования. Испытывая страх, султан Селим согласился выполнить эти требования и пообещал вернуться к системе султанской пехоты и кавалерии, которая преобладала в годы правления султана Сулеймана I.
Когда слухи о неминуемом расформировании войск «нового порядка» достигли казарм в Гареме и Левент-Чифтлиги, обожаемые Селимом войска просто побросали свои посты и разбрелись по округе. Некоторых из правительственных чиновников, имена которых были внесены в список мятежников, были обнаружены там, где они скрывались, доставлены на площадку для парадов и убиты. Ради собственного спасения султан казнил других чиновников в своем дворце, а их головы послал янычарам. Вечером того же дня взбунтовавшиеся солдаты объявили, что нужно обеспечить безопасность престолонаследников (кузенов Селима и сыновей султана Абдул-Хамида I, Мустафы и Махмуда, которым тогда было уже более двадцати лет), намекая на то, что Селим может причинить им вред. По словам очевидца тех событий, воззвание, которое султан зачитал в канцелярии великого визиря и на площадке для парадов янычар, заставило прослезиться даже мятежников:
У меня нет детей. Принцы — это мои сыновья и свет моих очей. Упаси меня Всевышний стать причиной угасания и гибели государства, а также владычества и чистоты Османской династии, вероломно их умертвив. Я никогда не мог и подумать об этом. Молю Всевышнего о том, чтобы такой день никогда не настал. Пусть Всевышний дарует им долгую жизнь!
Был четверг 28 мая. И священнослужители, и командиры янычар (которые все это время настойчиво старались отделить себя от рядовых) полагали, что сентиментальный призыв, с которым Селим обратился прошлой ночью, положил конец этому мятежу: ведь султан согласился с требованиями мятежников, армия «нового порядка» распущена, а многие из государственных чиновников, упомянутых в списке двенадцати, уже убиты. Они считали, что солдат Босфорского ополчения можно усмирить с помощью денег, а их командиров по традиции наградить халатами и чинами. Однако когда это было предложено ополченцам, их командир Кабакчи («Продавец тыкв») Мустафа выразил несогласие, заявив, что у них есть еще одно требование: смещение султана Селима и возведение на трон принца Мустафы. Они больше не считали Селима ни своим светским, ни своим духовным лидером. В ответ на вопрос о дальнейшей судьбе Селима говорившие от лица ополченцев сообщили шей-хуль-исламу, что они не намерены причинять ему вред, и напомнили о том, что после низвержения в 1730 году султан Ахмед III мирно доживал свои дни во дворце. Тотчас были прочитаны те места из Корана, в которых говорится о престолонаследии, вознесены соответствующие молитвы, а с находившейся внизу площадки для парадов раздался одобрительный возглас многочисленной толпы: «Так тому и быть!» Шейх-уль-ислам Атаулла-эфенди побоялся в одиночку идти во дворец, чтобы передать Селиму известие о его смещении и совершить церемонию возведения на трон. Согласившись идти в сопровождении 2000 человек, он направился во дворец, находясь в центре толпы, которая по мере продвижения увеличивалась. Дворцовые ворота были закрыты, поэтому внутрь было передано письмо, адресованное главному черному евнуху. В этом письме сообщалось, что мятежные солдаты не разойдутся до тех пор, пока Селим не спустится вниз и не принесет клятву верности новому султану Мустафе IV.
