«Устал? – повторил он. – Не устал ли я? М-да, нет, не устал: так, разве что заскорузнул. Сейчас бы испить как следует водицы из Онтавы. А вот поработали мы на славу: перебросали камней и разворотили земли больше, чем лет эдак за сто. Зато, почитай что, и кончили дело. Вы ночью-то держитесь подальше от ворот и от этого, как его, туннеля! Вода оттуда хлынет – поначалу гнилая, мутная, пока не вымоет все пакости Сарумана, а уж потом Изен прикатит чистые, свежие воды». Он еще немного постоял, ковыряя стену и так себе, для развлечения, обрушивая стопудовые обломки.
Мы принялись выбирать место, где бы это поспокойней улечься и вздремнуть, но тут пошли диковинные дела. Раздался стук копыт: всадник мчался по дороге. Мы с Мерри залегли, а Древень укрылся в тени под аркой. Выскочил огромный конь, точно серебро заблистало. Темно уже было, но я разглядел лицо всадника: оно как будто светилось, и он был в белом облачении. Я сел и уставился на него разиня рот. Хотел позвать, да язык не слушался.
Но звать не понадобилось. Он стал рядом и глядел на нас. «Гэндальф!» – выговорил я наконец едва слышным шепотом. Вы думаете, он сказал: «Ах, Пин, привет! Какая приятная встреча!»? Как бы не так! Он гаркнул: «Вставай, лодырь-бездельник Крол! Куда, разрази вас гром, подевался в этой каше Древень? Мне он сейчас же нужен. Сыщи его, да поживее!»
Древень заслышал его голос и вышел на свет: вот встретились так встретились! Меня, главное, поразило, что им хоть бы что. Гэндальф наверняка здесь и искал Древня, а тот, поди, затем и торчал у ворот, чтобы его встретить. А я-то старику рассказывал-разливался про Морию и тому подобное. Помнится, правда, он странным глазом на меня при этом глядел. Только и остается думать, что он то ли виделся с Гэндальфом, то ли что о нем прослышал, да не торопился рассказывать. У него первое дело: «Спешить не надо: поспешишь – людей насмешишь»; но спеши не спеши, а эльфы и те за Гэндальфом не поспеют.
«Кгум! Вот и ты, Гэндальф! – проговорил Древень. – Ты как раз вовремя явился. Вода, деревья, камни, скалы – это мне все под силу; а тут засел маг, и я не знаю, как быть».
«Вот что, Древень, – сказал Гэндальф. – Мне, понимаешь ли, нужна твоя помощь. Ты и так много сделал, но этого мало. Мне надо как-то разобраться с десятком тысяч орков».
Потом они оба куда-то ушли совещаться, чтоб без помех. Наверняка совещание это Древень счел поспешным и торопливым – да Гэндальф и правда очень торопился, он говорил на ходу, потом уж их слышно не стало. Минут, что ли, десять просовещались, самое большее – четверть часа. Потом Гэндальф вернулся – и, видно, отлегло у него от сердца, даже повеселел и сказал, спасибо, что рад нас видеть.
«Слушай, Гэндальф, – воскликнул я, – ты где вообще-то был? Ты остальных наших видел?»
«Где был, там меня уж нет, – отвечал он на гэндальфовский манер. – Да, кое-кого из остальных видел. Но с новостями подождем. Ночь опасная, медлить нельзя, мне еще скакать и скакать. Но с рассветом, может быть, просветлеет; увидимся – поговорим. Берегите себя и от Ортханка держитесь подальше. А пока – прощайте!»
Древень очень задумчиво проводил Гэндальфа глазами. Он, видимо, многое враз узнал и теперь медленно переваривал. Поглядел он на нас и говорит: «Хм, да вы, оказывается, не такие уж и торопыги. Рассказали куда меньше, чем могли, и ровно столько, сколько следовало. Н-да, целый ворох новостей, и никуда от них не денешься! Вот тебе, Древень, и еще куча дел!»
Мы из него все ж таки кое-что вытянули – и новостям не порадовались. Огорчались мы, правда, только из-за вас троих, а про Фродо с Сэмом и беднягу Боромира и думать забыли. Оказывается, вам предстояла великая битва, и почем еще было знать, уцелеете вы или нет.
«Гворны помогут», – сказал Древень. Потом он ушел и появился только нынче утром.
– Муторная была ночь, – продолжал Мерри. – Мы кое-как пристроились на высокой груде камней, а кругом все заволокло: мгла колыхалась над нами огромным одеялом. Парило, слышались шорохи, трески, удалялось медленное бормотание. Не иначе, сотня-другая гворнов отправилась на подмогу своим. Потом с юга донесся страшный громовой раскат, над Ристанией замелькали молнии, на миг выхватывая из темноты далекие черно-белые вершины. У нас в горах тоже гром грохотал, и долина полнилась эхом, но совсем по-другому, не похоже на отзвуки битвы.
После полуночи онты разобрали свои запруды и затопили Изенгард через северный пролом. Гворны ушли, их темень рассеялась, и гром понемногу стих вдалеке. Луна спустилась к западному хребту.
А по Изенгарду расползались потоки, повсюду вскипали колдобины, черный паводок бурлил в лунном свете. Вода впивалась воронками в сарумановские шахты и скважины, оттуда вырывались столбы пара; свист, шипение, дым валил клубами. Вспыхивали разрывы. Длинный сгусток тумана змея змеей оплел Ортханк; он стал будто снежный пик, огнисто-рдяный внизу и лунно-зеленый сверху. А вода все прибывала; Изенгард кипел, точно кастрюля супа на огне.
– Прошлой ночью Нан-Курунир изрыгнул нам навстречу мутное облако дыма, – сказал Арагорн. – Мы опасались, не Саруман ли это измыслил какое-нибудь новое злодейство.
– Ну да, Саруман! – фыркнул Пин. – Ему уж стало не до смеха: он, поди, задыхался в собственном смраде. Ко вчерашнему утру онтские воды затопили все хитрые провалы, и расстелился плотный вонючий туман. Мы в ту самую караульню и сбежали – и натерпелись там страху. Вода прибывала; по туннелю мчалась река – того гляди, захлестнет, и поминай как звали. Мы уж думали: все, сгинем, как орки в норе; нашлась, спасибо, винтовая лесенка из кладовой, вывела поверх арки. Там мы уселись на камушке над паводком и глядели на великую изенгардскую лужу. Онты подбавляли и подбавляли воды, чтобы загасить все огни и залить все подземные пещеры. Туман прибывал, густел – и склубился в огромный гриб, с милю, не меньше, высотой. Вечером над восточным взгорьем опрокинулась исполинская радуга, и такой потом хлынул грязный ливень, что и заката видно не было. А в общем было довольно тихо, только где-то вдали тоскливо подвывали волки. Ночью онты остановили наводнение и пустили Изен по старому руслу. Тем все покамест и кончилось.
– И вода стала опадать. Небось там в пещерах есть нижние подвальные ярусы. Вот уж не завидую Саруману: из любого окна, смотри не смотри, ничего путного не увидишь, одна грязь да гадость. Мы тоже взгрустнули – кругом ни души, ни тебе онта, и новостей никаких. Так мы и проторчали всю ночь над аркою без сна, в холоде и сырости. Казалось, вот-вот что-нибудь такое приключится: Саруман-то в башне сидит! Ночью и впрямь поднялся шум, будто ветер свищет в долине. Вроде бы онты и те гворны, что уходили, вернулись назад, но куда они подевались, даже не спрашивайте – не знаю, и все тут. Промозглым туманным утром спустились мы вниз, огляделись, а кругом опять никогошеньки. Ну вот, пожалуй, и нечего больше рассказывать. После всей этой катавасии нынче тише тихого. А раз Гэндальф приехал, он и вообще порядок наведет. Эх, соснуть бы сейчас!
Помолчали. Гимли выколотил и заново набил трубку.
– Мне вот что еще интересно, – сказал он, запаливши трут и затянувшись, – про Гнилоуста. Ты сказал Теодену, что он в башне с Саруманом. Как он туда попал?
– Забыл рассказать, – спохватился Пин. – Нынче утром он пожаловал. Только это мы разожгли очаг, немного позавтракали – глядь, ан Древень тут как тут. Слышим: гудит, топочет и нас кличет.
«А, – говорит, – вот и вы, ребятки, ну как, не скучаете? А у меня для вас, – говорит, – новости. Гворны возвратились. Там, в Ристании, все хорошо и даже очень не худо! – смеется и хлопает лапищами по ляжкам. – Покончено, – говорит, – с изенгардскими орками-древорубами. К нам сюда с юга едут и скоренько будут здесь – кое с кем вы, пожалуй, не прочь будете свидеться!»
Только он это сказал, как раздался цокот копыт. Мы кинулись к воротам, я глаза растопырил, жду Гэндальфа с Бродяжником во главе победного воинства, но не тут-то было! Из тумана выехал всадник на заморенном коне и виду довольно-таки неприглядного. А за ним – никого. Выехал он из тумана, увидел, что здесь творится, разинул рот и аж позеленел от изумления. Совсем растерялся, сперва даже нас не заметил. А когда заметил, вскрикнул и вздыбил коня, но Древень шагнул раз-другой, протянул свою длинную руку и вынул его из седла. Конь метнулся и умчался, а его Древень отпустил, и он сразу хлоп на брюхо. Ползает и говорит: «Я, – говорит, – Грима, приближенный советник конунга, меня, – говорит, – Теоден послал к Саруману с неотложными вестями. Все, – говорит, – испугались ехать, кругом ведь гады-орки рыщут, я один вызвался. Ужас, – говорит, – что претерпел, до смерти устал, сутки голодаю. За мной, – говорит, – волки гнались, я, – говорит, – к северу крюка дал».
Я примечаю, как он косится на Древня, и думаю: «Все врет». А Древень посмотрел на него медленно-медленно: тот чуть в землю не вдавился. Потом Древень говорит: «Кха, кхм, а я тебя давно поджидаю, сударь ты мой Гнилоуст. – Тот совсем съежился и ждет, что дальше будет, а Древень-то: – Гэндальф уже побывал здесь, я все про тебя знаю и знаю даже, куда тебя девать. Гэндальф сказал, чтоб все крысы были в одной крысоловке: давай поспешай. Хозяин Изенгарда теперь я, а Саруман сидит у себя в башне; ступай к нему, раз у тебя такие неотложные вести».
