– Ах, на виселице! – процедил он, и вселял невольную дрожь его дико исказившийся голос. – Слабоумный выродок! Твой Дом Эорла – навозный хлев, где пьяные головорезы вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье ползает среди шелудивых псов! Это вас всех заждалась виселица! Но уже захлестывается петля у вас на горле – неспешная, прочная, жестокая петля. Что ж, коли угодно, подыхайте! – Он с трудом овладел собой, и речь его зазвучала иначе. – Но будет испытывать мое терпение. Что мне до тебя, лошадник Теоден, до тебя и до кучки твоих всадников, которые только удирать и горазды! Давно уж я понапрасну предлагал тебе участь, которой ты недостоин, обделенный разумом и величием. И сегодня предложил ее снова лишь затем, чтобы увидели путь спасения несчастные, увлекаемые на верную погибель. Ты отвечал мне хвастливой бранью. Что ж, будь по-твоему. Убирайтесь в свои лачуги!
Но ты-то, Гэндальф! О тебе я скорблю паче всего – скорблю и, прости, стыжусь за тебя. С кем ты ко мне приехал? Ведь ты горделив, Гэндальф, – и недаром: у тебя светлый ум, зоркий и проницательный глаз. Ты и теперь не хочешь выслушать меня?
Гэндальф шевельнулся и поднял взгляд.
– А ты что-нибудь забыл мне сказать, когда мы прошлый раз виделись? – спросил он. – Или, может быть, ты хочешь взять свои слова обратно?
Саруман помедлил, как бы раздумывая и припоминая.
– Обратно? – удивился он. – Что взять обратно? В тревоге за тебя, в заботе о твоем же благе я пытался помочь тебе разумными советами, а ты пропустил их мимо ушей. Я знаю, ты немного заносчив и непрошеных советов не любишь – и то сказать, своим умом крепок. Должно быть, ты ошибся и неверно меня понял – да попросту не дослушал. А я был кругом прав, но, видимо, слегка погорячился – и очень об этом сожалею. Я пекся лишь о твоем благе, да и сейчас зла на тебя не держу, хоть ты и явился с гурьбою невежд и забияк. Разве можем мы с тобой поссориться, разве дано нам такое право – нам, соучастникам верховного древнего ордена, главнейшего в Средиземье! Мы оба равно нужны друг другу – нужны для великих и целительных свершений. Отринем же пустые раздоры, поймем один другого и не будем путать посторонних в дела, которые им не по разуму. Да будут законом для них наши обоюдные решения! Словом, я готов немедля забыть о прежних неурядицах, готов принять тебя, как и должно. А ты – ужели не смиришь ты свою гордыню, не поступишься обидой ради общего блага? Поднимайся, я жду!
Такая сила обольщенья была в этой последней попытке, что завороженные слушатели оцепенели в безмолвии. Волшебный голос все переменил. Они услышали, как милостивый монарх журит за просчеты своего горячо любимого наместника. Они тут были лишними: как нашалившие и невоспитанные дети, подслушивали они речи старших, для них загадочные, однако решающие их судьбу. Да, не чета им эти двое – мудрецы, властители, маги. Конечно же, они поладят между собой. Сейчас Гэндальф войдет в башню и там, в высоких покоях Ортханка, два седовласых чародея поведут беседу о делах, непостижных простому уму. А они останутся у запертых дверей ждать наказанья и дальнейших повелений. Теоден и тот невольно, как бы нехотя подумал: «Да, он предаст и покинет нас – мы пропали».
Но Гэндальф засмеялся, и наваждение рассеялось как дым.
– Ах, Саруман, Саруман! – смеясь, выговорил он. – Нет, Саруман, ты упустил свой жребий. Быть бы тебе придворным шутом, передразнивать царских советников – и, глядишь, имел бы ты под старость лет верный кусок хлеба и колпак с бубенцами. Ну и ну! – покачал он головой, отсмеявшись. – Поймем, говоришь, один другого? Боюсь, меня ты не поймешь, а я тебя и так вижу насквозь. И дела твои, и доводы памятны мне как нельзя лучше. Тюремщиком Мордора ты был прошлый раз, и не твоя вина, что я избег Барад-Дура. Нет уж, коли гость сбежал через крышу, обратно в дом его через дверь не заманишь. Так что не жди, не поднимусь. Слушай-ка, Саруман, в оба уха, я повторять не буду. Может, надумаешь спуститься? Как видишь, твой несокрушимый Изенгард лежит в руинах. Не зря ли ты уповаешь и на другие твердыни? Не напрасно ли к ним прикован твой взор? Оглянись и рассуди, Саруман! Словом, не надумаешь ли спуститься?
Тень пробежала по лицу Сарумана; он мертвенно побледнел. Сквозь маску его угадывалось мучительное сомнение: постыдно было оставаться взаперти и страшно покинуть убежище. Он явственно колебался, и все затаили дыхание. Но холодно скрежетнул его новый голос: гордыня и злоба взяли свое.
– Не надумаю ли спуститься? – с издевкой промолвил он. – И отдаться безоружным на милость разбойников и грабителей, чтобы лучше их слышать? Мне и отсюда вас хорошо слышно. Не одурачишь ты меня, Гэндальф. Ты думаешь, я не знаю, где укрыты от глаз подвластные тебе злобные лешие?
– Предателю всюду чудится ловушка, – устало отвечал Гэндальф. – Но ты зря боишься за свою шкуру. Если б ты и вправду меня понял, то понимал бы, что останешься цел и невредим. Напротив, я-то и могу тебя защитить. И оставляю за тобой решающий выбор. Покинь Ортханк своею волей – и ты свободен.
– Чудеса, да и только! – осклабился Саруман. – Вот он, Гэндальф Серый – и снисходителен, и милостив. Еще бы, ведь без меня в Ортханке тебе, конечно, будет куда уютней и просторней. Вот только зачем бы мне его покидать? А «свободен» – это у тебя что значит? Связан по рукам и ногам?
– Тебе, наверно, из окон видно, зачем покидать Ортханк, – отозвался Гэндальф. – Вдобавок сам подумай: твои орды перебиты и рассеяны, соседям ты стал врагом, своего теперешнего хозяина обманул или пытался обмануть, и, когда его взор сюда обратится, это будет испепеляющий взор. А «свободен» у меня – значит ничем не связан: ни узами, ни клятвой, ни зароком. Ступай, куда знаешь, даже… даже, если угодно, в Мордор. С одним условием: ты отдашь мне ключ от Ортханка и свой жезл. После ты их получишь обратно, если заслужишь; они берутся в залог.
Лицо Сарумана посерело, перекосилось, и рдяным огнем полыхнули глаза. Он дико, напоказ расхохотался.
– После! – вскрикнул он, срываясь на вопль. – Еще бы, конечно, после! После того как ты добудешь ключи от Барад-Дура, так, что ли? Добудешь семь царских корон, завладеешь всеми пятью жезлами и достанешь головой до небес? Как бы не так! Немного ж тебе надо, и уж без моей скромной помощи ты обойдешься. Я лучше займусь другими делами. А пока что, несчастный глупец, проваливай-ка подобру-поздорову и, если я тебе вдруг понадоблюсь, приходи отрезвевши! Только без этой свиты – без шайки головорезов и жалкого охвостья! Прощай! – Он повернулся и исчез с балкона.
– Вернись, Саруман! – повелительно молвил Гэндальф. И к общему изумлению, Саруман появился снова, точно вытащенный; он медленно склонился к чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В морщинистом, дряхлом лице его не было ни кровинки, а рука, сжимавшая внушительный черный жезл, казалось, истлела до костей.
– Я тебе не дал разрешенья уйти, – строго сказал Гэндальф. – Я с тобой разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль. Как много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и безумствовать. Но ты избрал свою участь – грызть капкан, в который сам себя загнал. Что ж, оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет пути. Разве что с востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы. Саруман! – воскликнул он, и голос его властно загремел. – Гляди, я уж не тот Гэндальф Серый, кого ты предал врагам. Я – Гэндальф Белый, отпущенный на поруки смертью! А ты отныне бесцветен, и я изгоняю тебя из ордена и из Светлого Совета! – Он воздел руку и молвил сурово и ясно: – Саруман, ты лишен жезла!
Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его упал к ногам Гэндальфа.
– Теперь иди! – сказал Гэндальф, и Саруман вскрикнул, осел и уполз. И грянулось что-то сверху, тяжелое и блестящее: в перила, едва не задев Сарумана, возле виска Гэндальфа, на лестницу. Перила дрогнули и рассыпались вдребезги, лестница с треском брызнула огнистым снопом искр. А брошенный шар промчался вниз по ступеням: черный, хрустальный, багровеющий изнутри. И покатился к колдобине – там его успел перехватить Пин.
– Подлый негодяй! – воскликнул Эомер. Но Гэндальф пожал плечами.
– Нет, – сказал он, – это не Сарумановых рук дело. Брошено из другого, из высокого окна. Гнилоуст, я так думаю, с нами прощается, но неудачно.
– Потому неудачно, что он толком не знал, в кого метит, в тебя или в Сарумана, – предположил Арагорн.
– Может, и так, – согласился Гэндальф. – Хороша подобралась парочка! Они же заедят друг друга: слова страшнее всего. Впрочем, поделом вору и мука. Но если Гнилоуст выйдет из Ортханка живьем, ему изрядно повезет… Ну-ка, ну-ка, маленький, оставь шарик! Меня бы сначала спросил! – воскликнул он, резко обернувшись и увидев Пина, который медленно всходил по лестнице, точно нес непосильную тяжесть. Он сбежал ему навстречу и поспешно отобрал у хоббита темный шар, обернув его полой плаща. – Дальше мое дело, – сказал он. – Н-да, Саруман бы, пожалуй, не стал такими вещами швыряться.
