Но одно чувство у них точно было – чувство досады. Это ж надо такому случиться, чтобы «наркоман», «гнилой интеллигент» и «антисоветчик» смог их переиграть!
Никакой другой реакции на статью Щекочихина в той среде не было и не могло быть. А в том, что эта статья была прочитана везде, где надо, мы нисколько не сомневаемся. Во всяком случае, ее наверняка прочитали большинство сотрудников как в Ленинградском управлении, так и в центральном аппарате.
Дальше происходят события, которые Азадовский описывал 19 октября 1994 года в жалобе на имя и.о. генпрокурора Алексея Ильюшенко и начальника ФСК Сергея Степашина:
16 октября я возвращался из Германии, где был в командировке, в С. – Петербург, где живу постоянно. В международном аэропорту г. Франкфурт-на-Майне ко мне подошел незнакомый человек, обратился ко мне по-немецки и попросил меня взять у него посылку, предназначенную, якобы, для его жены в Петербурге. Я, естественно, отказался. Последующие события в аэропорту г. Франкфурта убедили меня в том, что если бы я согласился взять «посылку», то оказался бы жертвой провокации…
Полагаю, что данная акция осуществлялась сотрудниками петербургской ФСК или бывшими сотрудниками УКГБ ЛО, ныне занятыми в других структурах. Начиная с 1978 г. указанные сотрудники вели за мной постоянное наблюдение, совершали в отношении меня и моей жены провокационные действия, прослушивали мои телефонные разговоры, негласно обыскивали мою квартиру, через своих агентов подбрасывали наркотики, незаконно отправили меня, безвинно осужденного, в колымский лагерь и т. п. и т. д. Различного рода нарушения законности в отношении меня и моей жены продолжались вплоть до 1993–1994 гг. (при вопиющем попустительстве прокуратуры).
Я многократно обращался во всевозможные инстанции с заявлениями и жалобами, требовал пресечь клевету и ложь, дать мне возможность жить и работать нормально, а главное – разобраться в обстоятельствах уголовного дела, сфабрикованного против меня и моей жены в 1980–1981 гг. ленинградскими органами. Однако несмотря на формальное прекращение уголовного дела «за отсутствием состава преступления» противоправные действия против нас продолжаются. Сотрудники бывшего КГБ, как стало ясно после инцидента во франкфуртском аэропорту, готовы пойти на все, чтобы физически уничтожить или, в лучшем случае, скомпрометировать меня.
Прошу незамедлительно принять меры по данному поводу и, в частности, установить: кто из сотрудников ФСК или бывшего УКГБ ЛО вылетал из Петербурга во Франкфурт утром 16 октября или возвратился обратно в тот же день и тем же рейсом?
Прошу объективного и компетентного расследования… Хочу обратить Ваше внимание на то, что попытка провокации во франкфуртском аэропорту совпадает по времени с появлением статьи Ю. Щекочихина в «Литературной газете» (№ 39 от 28 сентября), где подробно, на документальной основе, изложена хроника направленных против нас провокационных действий КГБ, растянувшаяся на целых 15 лет.
Что же тогда произошло, что случилось при посадке на рейс 656 «Аэрофлота» из города Франкфурта-на-Майне в город Санкт-Петербург? Откуда у Азадовского эта уверенность, что подошедший к нему в аэропорту человек был провокатором? Подробности этого инцидента изложены журналистом и писательницей Ольгой Кучкиной в «Новой ежедневной газете»:
16 октября 1994 года во Франкфуртском международном аэропорту к питерскому писателю и ученому Константину Азадовскому подошел человек и на чистом немецком языке обратился с просьбой взять сверток с лекарствами для больной жены, проживающей в Петербурге (у Азадовского мать немка, немецкий он знает в совершенстве)…
«Простите, вы видите, у меня заняты руки, я не могу взять ваш сверток», – сказал он «немцу». Тот настаивал: «Сдайте одну из сумок в багаж». – «Тогда я сильно задержусь в аэропорту, жена будет беспокоиться». И Азадовский еще раз извинился.
Служащие аэропорта торопили его с оформлением, оказалось, он последний пассажир и ждут только его. Ему еще показалось странным, что проситель пропустил всех, летящих этим рейсом, ожидая именно последнего. Краем глаза он увидел, как «немец» подошел к двоим мужчинам и что-то им сказал. Самолет не взлетал около получаса. Кто-то из нетерпеливых попросил стюардессу узнать у командира экипажа, в чем причина. Стюардесса по громкой связи объявила: «Причина техническая, ждем двух пассажиров, у них какая-то задержка с бумагами». Но Азадовский был последним! Через несколько минут в самолет вошли те двое и, не глядя, прошли мимо Азадовского. В руках у них не было никакого багажа. Теперь у Азадовского не оставалось никаких сомнений.
Даже как-то неловко, что наше повествование начинает скатываться к сюжету, более напоминающему книжки «про шпионов». Все было вроде понятно – ну, антисоветский элемент, ну, за ним следили, ну, подкинули ему улики, ну, упекли его в тюрьму вместе с его женщиной… Ну, потом чекисты сами же дали себя разоблачить…
Конечно, сама фабула, когда тайное становится явным, уникальна для дел с участием госбезопасности. Но тут совсем другой уровень – воистину «как в романах»: Франкфурт, аэропорт, таинственный настойчивый незнакомец, сверток с «лекарством», задержка рейса, тягучее ожидание…
Но все-таки: что же было в том свертке? Может, правда лекарства? Не показалось ли Константину Марковичу что-то фантастическое? Или им потихоньку овладевала мания преследования? Да и как, интересно, должен воспринимать реальность человек, который к тому времени уже 15 лет только и делал, что отвлекался от своей профессиональной деятельности на военные действия против ветряных мельниц?
Но почему-то думается, что именно настороженность, ставшая второй натурой, уберегла тогда Константина Марковича от больших неприятностей. Что могло быть в свертке? С учетом того, что мы уже знаем, практически нет выбора, даже есть доля гарантии: обычные наркотики. Вид их не имел значения – трава ли, порошок, ампулы… Скорее всего, та же анаша.
И как бы красиво это выглядело, если бы на досмотре – во Франкфурте или в Петербурге, где его встречали бы с нескрываемым чувством «торжества справедливости», – пограничник обратился бы к нему с вежливым вопросом: «Что у вас в свертке? Покажите, пожалуйста». Азадовский рассказал бы про немца с лекарствами… Вот тогда бы и выяснилось, что двое господ, ожидавших решения «проблем с документами», готовы свидетельствовать: никакого немца они не видели, зато точно помнят, что Азадовский вошел в терминал уже со свертком, опаздывал, «оглядывался, нервничал»… В общем, хорошо изученный «бродячий сюжет».
А еще красочнее могло получиться, если бы его остановили немецкие пограничники (предупрежденные о «мужчине со свертком» анонимным звонком). Это было бы совсем триумфально: член Германской академии, судимый в свое время за хранение наркотиков, обвиняющий злодеев-чекистов во всех смертных грехах, взят с поличным немецкими спецслужбами…
Но этого не случилось. Реакция Азадовского, как мы видим, была быстрой и адекватной. Ведь, однажды пропутешествовав от Крестов до Сусумана, он совершенно не тяготился ностальгией по колымским пейзажам. Тем более что для его беспокойства и настороженности была и реальная причина. Именно в то время подразделение по борьбе с терроризмом в петербургском отделении ФСК возглавлял один из его «злых гениев» – тот самый оперативник 5-й службы, для которого дело «Азефа» было первой серьезной победой в борьбе с «идеологическими диверсиями». Ольга Кучкина в своей статье так прямо и пишет: «Да, да, тот самый Кузнецов А.В., раскрутивший против Азадовского, по существу, преступное дело».
30 ноября 1994 года Азадовскому был отправлен ответ, подписанный «начальником подразделения» ФСК РФ Г.К. Крайновым:
Константин Маркович!
По поручению Директора Федеральной службы контрразведки Российской Федерации Ваша жалоба от 19 октября 1994 года о якобы продолжающихся провокациях и преследованиях со стороны сотрудников ФСК России рассмотрена и подтверждения не нашла.
Федеральная служба контрразведки, созданная Указом Президента России от 21 декабря 1993 года, в своей деятельности строго руководствуется Законами Российской Федерации и Положением о ФСК, которое было опубликовано в средствах массовой информации.
И ни слова о конкретных обстоятельствах, подробно изложенных в жалобе Азадовского. Впрочем, он и не сомневался в подобном ответе, хотя и не ожидал столь высокого стиля. Чтобы добиться расследования этого инцидента, Азадовский 12 ноября, находясь в Мюнхене, обратился в соответствующий отдел Министерства иностранных дел ФРГ и изложил свою версию относительно причин произошедшего.
В дополнение к письму Азадовского 22 ноября 1994 года из Кельна в адрес МИДа Германии направил свое отдельное ходатайство Лев Копелев – он также в меру сил старался разъяснить немецким властям возможную подоплеку инцидента:
