И эта популярность Щекочихина способствовала тому, что его статья, описывающая события недавнего прошлого, стала как бы символом победы человека над спецслужбами. Каждый, кто читал содержание документов КГБ, мог видеть, как готовилась и осуществлялась провокация против Азадовского и Лепилиной, и понимал, как много лет они мучились, не имея возможности доказать свою правоту и получая из года в год лживые отписки… Прямо как волшебник из цилиндра, Щекочихин предъявил миру доказательства того, что Азадовские ни в чем не виновны, что против них была разыграна такая комбинация, что сам черт бы сделал не хуже.
С чертом тягаться невозможно, но иногда происходят чудеса, когда чертовщина, державшая пятнадцать лет в своей круговерти Константина и Светлану, вдруг по мановению волшебника исчезает…
Описывая чекистскую операцию, а затем неприступность суда и прокуратуры, Юрий Петрович апеллировал к чувствам читателя, пытался донести всю бессмыслицу и в то же время бесчеловечность «специздевательств», произведенных над Азадовскими тоталитарной машиной – органами КГБ, суда, прокуратуры… Завершалась статья словами:
Эту историю я хотел закончить одним – требованием возбудить уголовное дело против всех участников этой провокации по статьям Уголовного кодекса, карающим преступления против правосудия (и прошу Генеральную прокуратуру России рассматривать эту публикацию в качестве основания для возбуждения уголовного дела).
Но потом понял, что эта история не только о том, как машина власти накатывается на человеческую личность. Нет, еще и о мужестве сопротивления истинного интеллигента.
Повторяю, не был Константин Азадовский ни диссидентом, ни правозащитником, ни отказником. Он просто боролся за честь и достоинство себя и любимого им человека. Можно согнуть интеллигенцию (сколько сгибали!) – сломать невозможно. И нечего говорить, что все это прошло, кончилось, погибло в рыночном море. Не надо! Все есть, все осталось, все в крови, все в окружающем нас воздухе! И эта история, решил я, – еще одно тому свидетельство.
Но потом подумал-подумал и решил: да нет! О другом эта история. О любви… Да, о любви!
Жили-были ОН и ОНА. Для того чтобы арестовать ЕГО, нужно было арестовать ЕЕ. На следствии ОНА оговорила себя, что это ЕЕ пакет с пятью граммами анаши был найден на ЕГО книжной полке, думая, бедная, что этим ОНА спасет ЕГО, не подозревая тогда, что нужен-то был ОН…
«Мой бесконечно родной, мой добрый и несчастный. Я ежедневно и ежечасно думаю о тебе. Сколько бы лет мы ни получили, где бы мы ни были, я всегда с тобой. Если освобожусь, сразу же найду тебя. Держись, роднуля».
Эту записку Константин написал Светлане из камеры в камеру. Ее перехватили в ленинградских «Крестах». Записка от НЕГО к НЕЙ так и осталась лежать в его уголовном деле. Тогда ОНА ее не получила.
12 октября 1994 года «Литературная газета» поместила на своих страницах комментарий к расследованию Щекочихина, написанный членом Конституционного суда РФ Эрнстом Аметистовым, который к тому времени был не только известным юристом, но и членом Московской Хельсинкской группы и одним из наиболее деятельных членов общества «Мемориал». Вот что он написал:
История, рассказанная журналистом Юрием Щекочихиным, отводит нас к годам восьмидесятым. Позади эпоха сталинских лагерей, хрущевская оттепель. История провокации против интеллигента, наглой, циничной, безнаказанной, наводит на размышления.
Больше всего волнует в связи с тем, что написал Юрий Щекочихин, продолжающийся сериал систематической безнаказанности спецслужб. Егор Гайдар на годовщине октябрьских событий 1993 года напомнил о работе наших органов, и, вместо того чтобы давать реальную информацию о состоянии дел, они сообщали о том, какие иностранные граждане и дипломаты находятся у Белого дома… Это подчеркивало их несостоятельность в контроле над ситуацией в стране. А ситуация была чрезвычайная. Но они и тогда полностью проявили свою состоятельность статуса безнаказанности.
После смерти Сталина, когда мы впервые узнали правду о преступлениях против народа, появилась надежда. Государство скажет свое слово, правосудие скажет… Что же мы получили? Зa исключением осуждения самых ярких представителей сталинского режима (их, кстати, осудили по сталинскому же трафарету «врагов народа», «агентов империализма») государство не покаялось перед народом. Череда безнаказанности продолжилась.
Офицер госбезопасности, который разрабатывал «мероприятие» против Константина Азадовского, героя «Ряженых», по-прежнему служит (ныне он возглавляет Санкт-Петербургское управление Федеральной службы контрразведки). Мы на всех перекрестках кричим о росте уголовных преступлений, разгуле мафии. Но эти преступления, даже самые гнусные, не идут ни в какое сравнение с преступлениями государственными. Последние приводят не только к ослаблению правопорядка, подрыву конституционного строя, но прежде всего к массовому безверию.
Здесь возникает вопрос: что же, мы хотим мщения, охоты на ведьм? Я думаю, это не выход. Нужен закон о подобных преступлениях. После войны в Германии прошли процессы над фашистскими офицерами. Наша пресса тогда возмущалась: почему многих оправдали? Да, оправдали. В конце концов мера наказания – это дело суда. Важно другое. Была подведена черта под теми кошмарными годами. Государство покаялось перед народом. Германия очистилась. У нас подобного не было. Бериевские слуги и сегодня заявляют: «Мы действовали правильно, время было такое». Самоамнистия привела к моральному разложению нового поколения органов.
И в старом, и в новом Уголовном кодексе есть глава «Преступления против правосудия». Наименее действующая глава законов. На мой взгляд, фундамент тотальной империи спецслужб – в нарушении принципа индивидуальности наказания. Когда ты лично отвечаешь за преступление. Верность уставу – всего лишь отговорка. У каждого был выбор: написать рапорт, когда тебе предлагали сделать гадость, и жить по совести или соучаствовать в преступлении против своего народа.
Эстафету подхватила пресса Петербурга. 27 октября 1994 года в одной из самых популярных газет города – «Вечернем Петербурге» – появился очерк Нины Катерли под выразительным названием «Расправа», где с еще большим эмоциональным напором рассказывалась история Азадовских. Отталкиваясь от статьи Щекочихина и двигаясь по проложенному им следу, автор в то же время не скидывает со счетов и бытовую составляющую дела Азадовского:
Кто-то совершенно сознательно принял решение посадить двух ни в чем не повинных людей исключительно из собственных карьерных соображений. И еще, может быть, из личной неприязни к таким, как Азадовский, – слишком образованным и независимым.
Сермяжная правда состоит в том, что ведь совершенно незначительные (по меркам того времени, разумеется) причины позволили сломать людям жизни.
Посмотрим еще раз на протокол обыска: ну что такое книги Пильняка и Цветаевой? Какая в этом «клевета на советский строй»? А изъятые фотографии – «Блок в гробу», «Клюев у гроба Есенина», «труп Есенина», «труп Маяковского»… Это и есть «идеологическая диверсия»?
Другое дело – активное и постоянное общение с иностранцами, свободное владение несколькими иностранными языками (при этом без всякой пользы для спецслужб), демонстративный отказ от сотрудничества, машина «Жигули», дубленка, зарплата 384 рубля… Всего этого было вполне достаточно, даже более чем…
Важен в данном случае и «комментарий юриста», который дал для того же номера газеты «Вечерний Петербург» председатель Российского комитета адвокатов в защиту прав человека, выдающийся российский адвокат Юрий Маркович Шмидт (1937–2013):
Дело Азадовского делали руками милиции, потому что не могли «вытянуть» на 70 ст. Это был тогда один из способов убирать неугодных. У КГБ всегда находилась ширма для прикрытия – ОВИР, паспортный отдел – если нужно было, например, отказать в прописке бывшему политзэку. Когда на процессе нежелателен был тот или иной адвокат, председатель коллегии адвокатов, получивший соответствующее указание, просто отказывал ему в подписании ордера на защиту. Суды тоже были послушной игрушкой КГБ. А приказы КГБ исполнялись беспрекословно. И для милиции, и для суда, и для прокуратуры КГБ был вышестоящей организацией. Ведь начальник УКГБ являлся членом бюро обкома, а начальник ГУВД, например, всего лишь рядовым членом обкома. Председатель же горсуда был всего-навсего членом ревизионной комиссии. Так что по партийной иерархии все они обязаны были подчиняться КГБ.
А дело Азадовского осуществлялось по отработанному сценарию – как и дело Рогинского, Владимира Борисова и др. К Борисову на дачу шли с обыском, рассчитывая найти «ГУЛАГ», а не нашли ничего, кроме ржавых патронов времен войны, неизвестно кем и когда выкопанных из земли. И с досады, просто чтобы навредить Борисову, посадили на три года его брата, Олега. Ну а самого Владимира все равно позднее отправили в «психушку», а оттуда в наручниках выслали за границу. Другое дело, что и Вл. Борисов, и А. Рогинский были правозащитниками, Азадовский же политикой не занимался, вот в чем разница. И доказать его причастность к антисоветской деятельности КГБ не смог даже для самого себя. И тогда была организована провокация, сфальсифицированы улики. А это даже по законам того времени было преступлением. По сегодняшнему законодательству это ст. 176 УК России – «Привлечение заведомо невиновного лица к уголовной ответственности». Часть 2 этой статьи, где речь идет о том же деянии, соединенном с «искусственным созданием доказательств обвинения», предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от трех до десяти лет.
