— Уезжайте из Рима, пока страсти не улягутся, — посоветовала Сервилия. — Если ваши лица не будут мелькать перед глазами, народ их забудет. — Она фыркнула. — Через два года вы сможете выдвинуть свои кандидатуры на консулов, и никто не вспомнит, что Цезарь убит именно вами.
— Это было не убийство, это был необходимый поступок! — крикнула Порция.
— А ты заткнись, — спокойно оборвала невестку Сервилия.
Она могла себе позволить быть снисходительной, ибо уверенно выигрывала в этой войне. Порция сама преподносила ей победу на блюдечке, свихиваясь все сильнее и сильнее.
— Уехать из Рима — значит признать себя виновными, — сказал Кассий. — Мы должны выстоять.
Брута раздирали противоречия. Он соглашался с Кассием, но в глубине души жаждал удалиться от матери, чье настроение не улучшилось после того, как она дала отставку Понтию Аквиле.
— Я подумаю, — сказал он.
«Подумать» значило поговорить с Марком Антонием, который выглядел так, словно любая из оппозиций ему нипочем. В результате сенат, полный креатур Цезаря, повернулся к Антонию как к своей новой путеводной звезде. Успокаивало и то, что Антоний действительно любыми способами защищал освободителей. Он был явно на их стороне.
— Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? — спросил Брут, устремив на него печальный, как всегда, взгляд больших карих глаз. — В наши намерения не входит бороться с тобой, вернее, со справедливым республиканским правительством. Лично я оцениваю твою отмену диктаторства весьма позитивно. Но если ты чувствуешь, что правительству наше отсутствие лишь поможет, тогда я уговорю Кассия покинуть Рим.
— Кассий в любом случае должен уехать, — нахмурился Антоний. — Прошла уже треть срока его преторства по иностранным делам, а он еще не решил ни одного вопроса нигде, кроме Рима.
— Да, я понимаю, — согласился Брут, — но ведь со мной дело другое. Как городской претор, я не могу уехать из Рима более чем на десять дней кряду.
— Мы найдем способ обойти это, — успокоил его Антоний. — Мой брат Гай выполняет твои обязанности с мартовских ид. Это не тяжело, поскольку ты издал отличные, по его словам, указы. Он может продолжить вести дела за тебя.
— И как надолго? — спросил Брут, чувствуя, что его подхватывает течение, которому невозможно сопротивляться.
— Строго между нами?
— Да.
— По крайней мере еще месяца на четыре.
— Но, — воскликнул пораженный Брут, — это ведь значит, что Алоллоновы игры в квинктилии пройдут без меня!
— Не в квинктилии, — мягко поправил Антоний. — Теперь этот месяц в честь Юлия зовется июлем.
— Ты хочешь сказать, что это название останется в силе?
Блеснули мелкие зубы Антония.
— Конечно.
— А Гай Антоний захочет провести Аполлоновы игры от моего имени? Естественно, я профинансирую их.
— Конечно, конечно.
— И он поставит пьесу, которую я укажу? У меня есть идеи.
— Конечно, дружище.
Брут решился.
— Тогда, может быть, ты попросишь сенат освободить меня от моих обязанностей на неопределенное время?
— Завтра же утром. И правда, так лучше, — сказал Антоний, провожая Брута до двери. — Пусть народ без вас погорюет по Цезарю. Своим присутствием вы только напоминаете всем о потере.
— Я все думал, сколько еще Брут продержится, — сказал Антоний Долабелле в тот же день, но позднее. — Число освободителей в Риме стремительно тает.
— За исключением Децима Брута и Гая Требония, они все — ничто, — презрительно заявил Долабелла.
— Я согласен с тобой. Но Требоний, удравший в провинцию Азия, уже не проблема, а вот Децим меня беспокоит. Он выше прочих и по способностям, и по рождению, и мы не должны забывать, что по указу Цезаря он должен через год стать консулом вместе с Планком. — Антоний нахмурился. — Он очень опасен. И как один из наследников Цезаря может заполучить какую-то часть его клиентов. Особенно в Италийской Галлии, там их хоть отбавляй.
— Cacat! И правда! — вскричал Долабелла.
— Цезарь обеспечил полное гражданство тем, кто живет по ту сторону Пада, а когда Помпей Магн перестал быть патроном, заграбастал клиентов, живущих и по эту сторону Пада. Ты готов спорить, что Децим не уговорит их примкнуть к нему?
— Нет, — серьезно ответил Долабелла. — Я не поставлю на то и сестерция. Юпитер! Я думал, что в Италийской Галлии нет легионов, а ведь она напичкана ветеранами Цезаря! И лучшие из них те, кому уже выделена земля, и те, у кого есть семья. Италийская Галлия всегда поставляла Цезарю самых надежных солдат.
— Именно. Более того, я слышал, что легионеры, решившие под орлами Цезаря громить парфян, возвращаются восвояси. Мои отборные легионы еще не затронуты этой волной, но другие девять уже теряют когорты, которые пробираются в Италийскую Галлию. И не через Брундизий, заметь. Они идут через Иллирию.
— Ты хочешь сказать, что Децим набирает войско?
— Если честно, не знаю. Я только могу сказать, что мне следует не спускать глаз с Италийской Галлии.
Брут уехал из Рима девятого апреля, но не один. Порция и Сервилия настояли на том, чтобы он взял их с собой. После очень тяжелой ночи, проведенной в главной гостинице Бовилл (четырнадцать миль по Аппиевой дороге от Сервиевой стены), Брут решил, что с него достаточно.
— Я отказываюсь терпеть все это дальше, — сказал он Сервилии. — Завтра сделай свой выбор. Или я нанимаю экипаж и ты едешь к Тертулле в Антий, или я велю кучеру вернуть тебя в Рим. Порция едет со мной, а ты — нет.
Сервилия криво улыбнулась.
— Я поеду в Антий и подожду, пока ты не признаешь, что без меня ничего не можешь решить верно, — сказала она. — Без меня, Брут, ты — полный олух. Посмотри, во что ты превратился с тех пор, как прислушался к дочке Катона, вместо того чтобы посоветоваться со своей матерью.
Итак, Сервилия вернулась к Тертулле в Антий, а Брут, прихватив Порцию, поехал от Бовилл к своей вилле на окраине небольшого латинского городка Ланувий. Откуда, если посмотреть в сторону гор, была прекрасно видна великолепная вилла Цезаря, покоящаяся на массивных столбах.
— Я думаю, избрав своим наследником восемнадцатилетнего юношу, Цезарь поступил очень умно, — заметил Брут Порции за обедом.
— Умно? А мне кажется, глупо, — ответила Порция. — Антоний сделает из Гая Октавия фарш.
— В том-то и дело, что Антонию это не нужно, — терпеливо возразил Брут. — Как бы я ни презирал Цезаря, он допустил одну-единственную ошибку, отпустив своих ликторов, а в остальном… Порция, Порция, постарайся понять! Цезарь выбрал столь молодого и неоперившегося птенца, чтобы никто даже из тех, что страшатся собственной тени, не посчитал его за соперника. С другой стороны, этот юноша обладает всеми деньгами и имуществом Цезаря, но, вероятно, еще лет двадцать ни для кого не будет представлять опасности. Он получит достаточно времени, чтобы окрепнуть и возмужать. Вместо того чтобы выбрать самое высокое дерево в лесу, Цезарь посадил семя на будущее. Его состояние будет питать это семя, обережет росток и позволит ему развиваться, никого не провоцируя, ни у кого не вызывая желания подступиться к нему с топором. Этим самым он говорит Риму, что со временем появится другой Цезарь. — Он вздрогнул. — Парень должен иметь много общего с ним и обладать множеством качеств, которые Цезарь в нем разглядел и которыми восхитился. Итак, через двадцать лет появится другой Цезарь. Из лесной чащи. Да, очень умно.
— Говорят, Гай Октавий — женоподобная неженка, — сказала Порция, целуя мужа в нахмуренный лоб.
— Я очень сомневаюсь в этом, моя дорогая. Я знаю Цезаря лучше, чем моего зачитанного Гомера.
— И ты собираешься покорно снести эту ссылку? — строго спросила она, вновь забираясь на свою излюбленную лошадку.
— Нет, — спокойно ответил Брут. — Я послал Кассию письмо, что намерен составить заявление от нашего имени, адресованное всем италийским сообществам и городам. В нем будет сказано, что мы действовали в их интересах и просим поддержки. Я не хочу, чтобы Антоний думал, что мы беззащитны, раз нам пришлось покинуть Рим.
— Хорошо! — сказала довольная Порция.
Не всем городам и селам Италии Цезарь был так уж любезен. В каких-то районах его нововведения привели к потере общинных земель, в других вообще не любили римлян, не испытывали особенного доверия к ним. Поэтому заявление двух освободителей было хорошо принято в некоторых местах, им даже пообещали поставлять рекрутов, если они поднимут оружие против Рима и против всего, за что ратовал Рим.
Такое состояние дел тревожило Антония, особенно после того, как он сам уехал из Рима в Кампанию, чтобы решить там вопросы с нарезкой земельных участков для ветеранов. Самниты этого плодородного региона принялись поговаривать о новой всеиталийской войне под руководством Кассия и Брута. Антоний послал Бруту письмо, в котором резко порицал то, что он и Кассий сознательно или несознательно способствуют мятежу, и грозил им судом за измену. В ответ Брут и Кассий сделали еще одно публичное заявление, умоляя строптивые районы Италии не набирать никаких рекрутов и все оставить как есть.
