К тому времени, как Антоний отправился в Рим, все эти поиски тоже не привели ни к чему. Нигде не видели повозок, никакие корабли в море не выходили. Деньги словно бы испарились, пропали.
Поскольку было уже слишком поздно, чтобы вызывать к себе Гая Октавия, Антоний пропарил свой больной крестец в минеральной бане, потом принял ванну вместе с изголодавшейся по нему Фульвией, посмотрел на спящего Антилла, плотно поел, запил обед обильным вином, лег в постель и уснул.
Долабелла, как ему сообщили утром, на несколько дней уехал из города. Авл Гиртий появился, когда Антоний завтракал, и тоже был в плохом настроении.
— Антоний, зачем ты привел в Рим вооруженных солдат? — недовольно спросил он. — В городе спокойно, а у тебя нет диктаторских привилегий. Пошли слухи, что ты хочешь арестовать освободителей, оставшихся тут. Они уже приходили ко мне! И пишут теперь Бруту и Кассию, что ты затеваешь войну!
— Я не чувствую себя в безопасности без охраны, — проворчал Антоний.
— Ты боишься? Кого? — удивился Гиртий.
— Гая Октавия! Змеи, таящиеся в траве, невелики, но бывают опасны.
Гиртий плюхнулся в кресло.
— Гая Октавия? — Не в силах сдержаться, он рассмеялся. — Да брось ты, Антоний! Вот уж действительно нашел кого опасаться!
— Этот маленький cunnus украл в Брундизии деньги Цезаря, которые тот брал с собой для войны.
— Вздор! — воскликнул Гиртий и засмеялся громче.
Появился слуга.
— Господин, пришел Гай Октавий.
— Вот и спросим его, — хмуро сказал Антоний, ничуть не успокоенный реакцией Гиртия.
Гиртий! К сожалению, нельзя было враждовать с этим самым преданным и самым влиятельным сторонником Цезаря в Риме. Он имел огромный вес в сенате и в следующем году должен был стать консулом.
Ботинки на толстой подошве явились для них обоих сюрпризом. Они совсем не вязались с образом змеи, притаившейся в травке. Этот спокойный юноша в тоге со странными притязаниями — и угроза? Стоило ли брать эскорт в несколько сотен вооруженных солдат? Гиртий бросил на Антония выразительный насмешливый взгляд, откинулся на спинку кресла и приготовился наблюдать за битвой титанов.
Антоний не потрудился ни встать, ни протянуть руку.
— Октавий.
— Цезарь, — спокойно поправил его Октавиан.
— Ты не Цезарь! — рявкнул Антоний.
— Я — Цезарь.
— Я запрещаю тебе называть себя так!
— Это мое имя по закону об усыновлении, Марк Антоний.
— Нет, пока не примут lex curiata о твоем усыновлении, а я сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет. Я старший консул, и я не стану спешить с созывом лиц, обладающим правом узаконить твое новое положение. Фактически, Гай Октавий, если я на что-то еще способен, ты никогда этого не дождешься!
— Легче, легче, Антоний, — мягко заметил Гиртий.
— Ну уж нет! Эй, вонючий маленький педик, кем ты себя возомнил? Кому ты осмеливаешься дерзить? Бросать вызов?
Антоний орал. Октавиан стоял спокойно, широко открыв глаза и словно не видя того, кто орет. В позе, в лице ни страха, ни напряжения. Левая рука придерживает складки тоги, правая вольно опущена. Кожа абсолютно сухая.
— Я — Цезарь, — повторил он. — И как Цезарь, я хочу получить ту часть состояния Цезаря, которая должна быть передана народу Рима.
— Завещание не утверждено, и ты ничего не получишь, — фыркнул Антоний. — Заплати народу из тех денег, что Цезарь брал на войну.
— Прошу прощения? — удивился Октавиан.
— Ты украл эти деньги в Брундизии, из хранилища Оппия.
Гиртий выпрямился в кресле, глаза его блеснули.
— Прошу прощения? — повторил Октавиан.
— Ты украл деньги, взятые Цезарем на военные нужды!
— Уверяю тебя, я их не брал.
— Управляющий Оппия опознает тебя.
— Он не может меня опознать, потому что мы с ним не виделись.
— Ты отрицаешь, что пришел к управляющему Оппия, назвался наследником Цезаря и потребовал тридцать тысяч талантов?
Октавиан весело улыбнулся.
— Edepol! Какой умный вор! Ручаюсь, что он не представил никаких документов, подтверждающих его полномочия, потому что даже у меня таковых не имелось. Вероятно, управляющий Оппия сам все украл. Боги, боги, какой конфуз! О Марк Антоний, я очень надеюсь, что ты все же найдешь эти деньги!
— Октавий, я могу подвергнуть пыткам твоих рабов.
— Со мной в Брундизии был только один раб. Это облегчит твою задачу… если ты и вправду решишься меня обвинить. Когда, кстати, произошло это ужасное преступление? — холодно спросил Октавиан.
— В тот день, когда был сильный дождь.
— О, это отводит от меня обвинения! Мой раб в тот день не мог двигаться, измотанный морской болезнью, а у меня в довершение к приступу астмы просто раскалывалась голова. Отдай мне должное и зови меня Цезарем.
— Я никогда не назову тебя так!
— Должен предупредить тебя, Марк Антоний, поскольку ты старший консул, что после Аполлоновых игр я намерен устроить игры в честь Цезаря, и обязательно в том же июле. С этим сообщением, собственно, я к тебе и пришел.
— Я запрещаю проводить эти игры.
— Эй, ты не можешь этого сделать! — возмутился Гиртий. — Я, как друг Цезаря, готов вложить в это чествование свои деньги и надеюсь, ты тоже вложишь в него деньги, Антоний! Мальчик прав, он наследник Цезаря и должен почтить его память.
— Уйди с глаз моих, Октавий! — рявкнул Антоний.
— Меня зовут Цезарь, — уходя, поправил Октавиан.
— Ты был невыносимо груб, — упрекнул Гиртий. — Орал, бесновался. Ты даже не предложил ему сесть.
— Я с удовольствием предложил бы ему сесть на кол.
— И ты не можешь отказать ему в lex curiata.
— Он сможет получить свой lex curiata только после того, как вернет деньги Цезаря, взятые им из казны на поход.
Гиртий опять рассмеялся.
— Вздор, вздор, вздор! Такие деньги совсем непросто украсть. Нужно затратить несколько рыночных интервалов, чтобы все спланировать, организовать и исполнить, Антоний. Ты ведь слышал Октавиана. Он всего за день до преступления прибыл из Македонии и был очень плох.
— Октавиана? — хмуро переспросил Антоний.
— Да, Октавиана. Нравится тебе или нет, его зовут теперь Гай Юлий Цезарь Октавиан. Конечно, я не буду звать его Цезарем, но Октавианом почему же не звать? «Октавиан» значит «кем-то усыновленный». В данном случае Цезарем, — пояснил Гиртий. — Он удивительно хладнокровен и умен, признай это.
Гиртий вышел в перистиль дворца Антония на Каринах. Там находился эскорт старшего консула. Среди ветеранов стоял и Октавиан, улыбающийся, как Цезарь, жестикулирующий, как Цезарь, и, кажется, столь же остроумный, как Цезарь, потому что все хохотали, пока он говорил низким проникновенным голосом, очень похожим на голос Цезаря, хотя слов разобрать было нельзя. Но интонация ошеломляла, и тем больше, чем дольше Гиртий вслушивался в нее.
Прежде чем Гиртий успел подойти к группе, Октавиан ушел, очень знакомо махнув всем рукой.
— Каков паренек! — вздохнув, сказал один ветеран, вытирая выступившие от смеха слезы.
— Ты видел, Авл Гиртий? — спросил другой, тоже с повлажневшими глазами. — Копия Цезаря, только юного, а?!
Что за игру он затеял? Гиртий был удивлен. Сердце его вдруг упало. Ведь ни один из этих людей уже не будет пригоден к несению службы, когда Октавиан войдет в силу. На что же он рассчитывает? Хочет заполучить их сыновей? Неужели он способен строить столь долгосрочные планы?
Потеря денег, взятых Цезарем на войну с парфянами, очень расстроила Марка Антония, чего он, естественно, никому не хотел показывать, особенно таким людям, как Гиртий. Земельный вопрос не являлся непреодолимой проблемой. Землю всегда можно было законно изъять из личного владения и объявить государственной. Даже самые влиятельные всадники восемнадцати старших центурий, которых (наряду с многими сенаторами) это чувствительно бы ущемило, после смерти Цезаря вели себя тихо, и их жалобы были не очень слышны. И вовсе не собственные долги внушали ему тревогу.
Удручало Антония то, что с тех пор, как Цезарь перешел Рубикон, в армии появились новые веяния. Теперь каждый солдат каждого легиона за участие в мало-мальски серьезном сражении ожидал получить большой куш. Но на этом все не кончалось. Когда Вентидий набирал в Кампании два новых легиона, каждый рекрут потребовал тысячу сестерциев наличными просто за то, что он записался в войска. Государству теперь предстояли неизбежные траты не только на вооружение армии. По крайней мере десять миллионов сестерциев необходимо было заплатить немедленно. А ведь шесть отборных легионов все еще маялись в Македонии, но их представители находились в Теане и недвусмысленно намекали на появившиеся проблемы. С отменой парфянской кампании стоило ли продолжать службу? Будут ли трофеи, отнятые у даков, равноценны трофеям, которые можно было бы отбить у парфян? Как мог Антоний сказать им, что и дакийских трофеев не будет, ибо они вернутся в Италию, чтобы укрепить его власть? Прежде чем сообщить эту новость, он должен найти хорошие деньги и прямо в Брундизии заплатить по десять тысяч сестерциев каждому из возвращенных солдат. Не считая дополнительных премий центурионам, что составит триста миллионов сестерциев. А где их достать?
