Любовь к подробностям, являясь одной из основных черт в семейной характерологии Достоевских, как уже упоминалось выше, играет столь же большую роль и в творчестве самого Достоевского. «Я вывел неотразимое заключение, – пишет он X. Д. Алчевской (9 апреля 1876 г.), – что писатель – художественный должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. У нас, по моему, один только блистает этим – граф Лев Толстой. Victor Hugo, которого я высоко ценю, как романиста… хотя и очень иногда растянут в изучении подробностей, но, однако, дал такие удивительные этюды, которые, не было бы его, так бы и остались совсем неизвестными миру. Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение – не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего».
Не менее значительную роль комплекс обстоятельности, хотя и в несколько иных проявлениях, играет в характерологии семьи одного из братьев Достоевского – Андрея. Здесь так же, как и в предыдущей ветви, проявления комплекса можно проследить в каждом из трех последовательных поколений, и притом, как и в предыдущей ветви, исключительно среди представителей мужского пола.
Прежде всего, что касается самого Андрея Мих. Достоевского, то он, в отношении развития комплекса обстоятельности, в частности в отношении любви к подробностям, вряд ли уступает своему отцу и своему гениальному брату. Об этом свидетельствует весь текст его обширных семейных воспоминаний, каждая сделанная им запись. Точно так же и в воспоминаниях о нем различных лиц неизменно подчеркивается его исключительная «точность и аккуратность». В этом отношении заслуживает внимания также его своеобразная система вязанья, с педантичным предварительным подсчетом числа петель в различных направлениях, которой он предавался с таким усердием. В доме его дочери (В. А. Савостьяновой) мне показывали сохранившиеся после него листы бумаги с многочисленными столбцами подобного рода подсчетов. Соответственно этому и само вязанье выполнялось им с исключительной пунктуальностью и аккуратностью.
Старший из сыновей А. М. Достоевского, Александр, был выдающимся ученым-гистологом. Укажу хотя бы, что ему принадлежит честь открытия яиц лошадиной аскариды с половинным (гаплоидным) числом хромосом. С характерологической точки зрения обращает на себя внимание та исключительная тщательность, с которой он изготовлял свои обширные коллекции микроскопических препаратов. Недаром д-р И. Э. Шавловский в некрологе об А. А. Достоевском, помещенном в журнале «Врач», называет его «одним из самых трудолюбивых и добросовестных деятелей русской науки». Вот что читаем мы в этом некрологе: «Необыкновенно изящные препараты по кариокинезу, а также по созреванию и оплодотворению яйца, в скором времени доставили покойному известность, как выдающемуся технику… Обладая, кроме необыкновенного технического таланта, еще и необыкновенным трудолюбием, покойный оставил кафедре гистологии громадное собрание превосходных препаратов, между ними многочисленные полные ряды срезов зародышей некоторых органов…» При чтении этих строк, относящихся к Александру Достоевскому, невольно вспоминаешь об его отце. Более чем вероятно, что необыкновенная по своей педантичности система вязания А. М. Достоевского и не менее необыкновенная тщательность микроскопических работ его сына суть различные проявления одних и тех же характерологических элементов.
Пример Александра Достоевского, не говоря уже о самом писателе, показывает, какую пользу может оказывать человеку, в частности писателю или ученому, комплекс эпилептоидной обстоятельности. Однако далеко не всегда обстоятельность эпилептоида повышает их рабочую ценность. Объясняется это тем, что при дальнейшем количественном усилении данной характерологической тенденции она приводит лишь к беспомощному увязанию в несущественных деталях, топтанию на одном месте, и в конечном счете к более или менее сильному понижению продуктивности. При тяжелых эпилептических расстройствах доведенная до абсурда обстоятельность может привести даже к полной утрате работоспособности.
Мы рассмотрели две ветви рода Достоевских, в которых различные проявления комплекса обстоятельности проходят от деда через сыновей к внукам [213] .
Посмотрим теперь, как обстоит дело с проявлениями эпилептоидной обстоятельности в некоторых других ветвях рода Достоевских. Проявления интересующего нас комплекса можно видеть еще по крайней мере в двух ветвях потомства М. А. Достоевского (отца писателя). Обе эти ветви проходят в детском поколении по женским линиям, через сестер писателя – Варвару, по мужу Карепину, и Веру, по мужу Иванову. Наиболее же яркие и несомненные проявления комплекса мы имеем не в детском, а лишь во внучатном поколении, среди сыновей Варвары и Веры.
Что касается ветви Карепиных, то о чисто эпилептоидном характере внука М. А. Достоевского, А. П. Карепина, неоднократно говорилось выше. Что касается комплекса обстоятельности, то он проявился у него в вязком многословии речи: «Он всем и каждому навязывал свои длинные рассказы о чем угодно, с мельчайшими подробностями, подчас без всякой причинной связи одного рассказа с другим» – читаем мы в коллективной характеристике, даваемой ему группой знавших его лиц. Интересно, что в данном случае опять упоминаются «мельчайшие подробности», повышенный интерес к которым проходит красной нитью через всю семейную характерологию Достоевских.
О своеобразном «недержании речи», в котором проявился у А. П. Карепина комплекс эпилептоидной обстоятельности, можно судить и по некоторым другим относящимся к нему воспоминаниям.
Таким образом, в данной ветви мы имеем несомненные проявления комплекса обстоятельности у деда (М. А. Достоевского) и внука (А. П. Карепина). Естественно возникает вопрос, что представляет собой в отношении интересующего нас признака мать А. П. Карепина – Варвара Мих., урожд. Достоевская. К сожалению, мы здесь наталкиваемся на большие трудности, столь вообще нередкие в генеалогическом исследовании и обусловленные главным образом неполнотой материала.
Кроме генеалогического метода наследственность у человека изучается еще путем посемейных исследований, когда обследуется не какой-либо один род на протяжении ряда поколений, а большое количество отдельных, хотя бы и совсем маленьких семей (минимум в два поколения), в которых встречается интересующий исследователя признак. Большие перспективы открывает также изучение близнецов, в особенности таких, которые произошли из одного яйца. Однако все эти пути не могут сравниться с тем недоступным для антропогенетика методом, который имеется в руках биологов-экспериментаторов, производящих по своему желанию любые опыты и наблюдения над животными и растениями.
Что касается генеалогического метода, то одним из его недостатков является то, что сплошь и рядом приходится собирать сведения о людях уже давно умерших, восстановление психофизического облика которых может натолкнуться на непреодолимые трудности. Поэтому, как и во всяком генеалогическом наследовании, и в нашем материале, наряду с более или менее определенными характерологическими образами, встречаются и такие случаи, на которых приходится ставить знак вопроса. В значительной мере такой неполнотой страдает и материал о В. М. Карепиной. Как мы видели выше, эпилептоидные элементы, в форме своевольно-кроткой пропорции с преобладанием своевольного полюса, восстанавливаются относительно нее с довольно большой ясностью. К сожалению, нельзя этого же сказать относительно наличия или отсутствия в ее поведении проявлений эпилептоидной обстоятельности. Правда, в собранных о ней материалах попадаются отдельные штрихи, позволяющие предполагать в ее характере наличие интересующего нас комплекса, но с уверенностью настаивать на этом едва ли возможно. В архиве Достоевского при Пушкинском Доме хранится ее письмо к своему гениальному брату, в котором она очень издалека, многоречиво и вязко просит его, как о величайшем одолжении, похлопотать о более скором представлении ее сына к ордену. По ее мнению, Ф. М. Достоевскому, как общепризнанному писателю, нетрудно будет этого добиться. В более поздние годы у нее развивается болезненная расчетливость: она, будучи владелицей нескольких доходных домов, отказывает себе в обеде, не отапливает квартиру и т. п. Весьма возможно, что эта исключительная расчетливость В. М. Карепиной является своего рода эквивалентом тех характерологических элементов, которые у ее отца и сына проявились в различных формах эпилептоидной обстоятельности и мелочности. В частности, что касается отца В. М. Карепиной, то его обстоятельность также носила окраску если не скупости, то, во всяком случае, повышенной расчетливости (эпизод со сломанной ложкой и др.). О сходстве некоторых проявлений эпилептоидной мелочности со скупостью можно судить по многим наблюдениям; в частности, цитированный выше проф. О. Бумке описывает нередкие среди эпилептиков проявления мелочности в виде, например, собирания всякого сора на улице, так как он может «иметь цену».
