Перейдем теперь к проявлениям среди представителей рода Достоевских кроткого полюса. Здесь прежде всего следует отметить самого Ф. М. Достоевского. На основании всего того, что было выше сказано о его своевольно-кроткой полярности, Достоевского можно считать преимущественно кротким эпилептиком, хотя и не лишенным самых различных проявлений своевольного полюса.
Еще большее преобладание кроткого полюса можно видеть в характере племянника писателя – А. П. Карепина. Об этом «до смешного кротком, покорном и послушном» представителе рода Достоевских уже говорилось выше. Отмечу только, что на кротость А. П. Карепина накладывает своеобразный и несколько противоречивый колорит его страстное увлечение образом Дон-Кихота, этого неудачливого борца за справедливость и защитника обиженных и угнетенных. Отметим попутно, что различные авторы, писавшие о родственниках Достоевского, почему-то именно об А. П. Карепине, более чем о ком-либо другом, сообщали ошибочные сведения. Так, например, д-р Д. И. Азбукин называет его этнографом, а д-р Г. В. Сегалин, вслед за Л. Ф. Достоевской, называет его «идиотом». В подобную же ошибку, по вине той же Л. Ф. Достоевской, впадает в своей интересной работе и д-р Н. А. Юрман [206] . В действительности же А. П. Карепин был врачом и одно время (1872–1875 гг.) сотрудником «Московской медицинской газеты».
Эпилептоидные черты характера, с исключительной интенсивностью выраженные у А. П. Карепина, несомненно, стоят в наследственной связи с тем «эпилептическим окружением», которое мы наблюдаем среди его близких родственников. Достаточно сказать, что эпилептиками являются его отец, сестра, дядя (Ф. М. Достоевский) и двоюродный брат (младший сын Ф. М. Достоевского). Этот перечень мог бы быть дополнен случаями «родимчиков» (детская эпилепсия?) и различными проявлениями эпилептоидного характера среди его родственников.
К числу наиболее ярких и частых проявлений кроткого полюса относятся повышенная жалостливость и сострадательность к чужому несчастью, к явлениям смерти и боли. Эти черты, столь характерные для самого Достоевского и ряда его героев, достигают исключительного развития и у некоторых представителей его рода. Очень много говорят в этом отношении, например, автобиография и письма Елены Алексеевны Ивановой (внучатной племянницы писателя). «Главное чувство, которому подчинено мое настоящее «я» – жалость. Во имя этой жалости я способна на что угодно», – пишет она в самом начале своей биографии, и далее эта тема жалости проходит через все содержание ее биографии и через многие ее письма на протяжении ряда лет. Особенно это относится к тем письмам, в которых она затрагивает интимную область своих сердечных увлечений, к слову сказать довольно частых и разнообразных, но неизменно окрашенных чувством сексуальной кротости и самопожертвования. «У меня к Б. М. какая-то, я бы сказала «больная любовь», какая-то мучительная нежность и жалость, – пишет она в одном из таких писем. – Он совсем душевнобольной. Одна моя подруга, которая с ним вместе служит, говорит о нем: «он совсем пустой-пустой, словно на изнанку вывернутый». Да, у него многое, многое в душе выболело… У него от каждого пустяка выражение такого страданья на лице. Особенно какая-то скорбная складочка на подбородке. И мою душу охватывает такая мучительная жалость-нежность, что я готова на что угодно, лишь бы не видеть у него этого выражения»…
Болезненные проявления сексуальной кротости и даже мазохизма можно видеть в дневнике сестры предыдущей – Наталии. Автор дневника в интеллектуальном отношении стоит, несомненно, очень высоко, во всяком случае намного выше окружающей его среды. И вот эта одаренная, даже с искрой таланта, девушка, переживая чувство неразделенной любви, доходит до величайших степеней своеобразного самоунижения. Так, например, говоря о том, что никогда не желала бы связать собой любимого ею человека, она делает в дневнике такую запись: «…Никогда в жизни я не желала этого. Если б он даже любил меня, я бы предпочла не связывать его собой, а для любовницы он найдет себе получше меня… Лучшее, на что я рассчитывала – это просто дружеское участие. При том неуважении и презрении к себе, которое я чувствую, я никогда и не могла желать большего, так как я слишком люблю его и яснее кого бы то ни было вижу, что я ему не пара, что я его не стою». В другом месте своего дневника Н. А. пишет, что готова даже остаться жить и не кончать самоубийством, лишь бы «не причинять ему никакой неприятности»…
Своей жаждой самопожертвования, сексуальной кротостью и вообще общим тоном любовных переживаний обе сестры, Елена и Наталья, очень напоминают друг друга. И чем внимательнее вчитываешься в их дневники, письма и другие собранные о них документы, тем яснее выступает это сходство. Разница лишь в том, что у Елены никогда не затихают влияния противоположного (гордого) полюса. Обеим сестрам свойственно в высшей степени трагическое переживание чувства любви. Обе они любят с мученьем, с надрывом, любят тех, кто доставляет им одни только страдания.
В тех случаях, когда характерологический материал оказывается достаточно полным, удается установить не только проявления преобладающего полюса, но и противоположные тенденции своевольно-кроткой полярности, как это уже было сделано выше по отношению к Ф. М. Достоевскому. Так, например, в личности своевольного отца писателя легко можно заметить характерные проявления кроткого полюса, хотя бы в его ханжеской религиозности, в тех «благоговейных слезах», которые он так часто и охотно проливает в своих письмах к жене, благодаря «Господа, подателя всех благ, за Его неизреченные милости» и т. п. Точно так же несомненное влияние обоих полюсов своевольно-кроткой полярности сказывается в его родительских наставлениях своим сыновьям. Говоря о подчинении «неизменному уставу воинской службы», он мотивирует необходимость этого тем, что «тот, кто не умеет повиноваться, не будет уметь и повелевать».
С другой стороны, как ни кроток и послушен племянник писателя, А. П. Карепин, но, присматриваясь к нему даже по тем отрывочным материалам, которые имеются в нашем распоряжении, можно заметить в его характере несомненные тенденции к своеволию и деспотизму. При том же эти тенденции носят не менее своеобразную окраску, чем его анекдотическая кротость. Я имею в виду, прежде всего, его болезненностранную ревность к своей воображаемой будущей невесте. Впоследствии эта ревность нашла себе реальное выражение в его отношении к своей жене. В. С. Нечаева с большим основанием высказывает предположение, что этот племянник писателя изображен им в «Вечном муже» в образе Павла Павловича Трусоцкого. За это говорит и внешняя кротость Трусоцкого, и его болезненная деспотичная ревность к своей будущей невесте, и его планы жениться на совсем юной девушке. Впрочем, некоторые штрихи этого образа, по-видимому, взяты Достоевским и от других лиц, в том числе от своего отца (например, его болезненная подозрительность, в частности эпизод с поисками любовника под кроватью – см. с. 52).
Вообще, если мы обратимся к творчеству Достоевского, то увидим, что в созданных им типах выступание обоих полюсов в одном и том же характере сказывается сплошь и рядом с исключительной силой. При этом в одних характерах преобладающую роль играют элементы кротости, в других – своеволия. Подобные проявления биполярности можно наблюдать, например, в поведении Раскольникова, Шатова, Дмитрия Карамазова и др. Дмитрий Карамазов и Катерина Ивановна, как про них в романе говорит Хохлакова – «оба губят себя неизвестно для чего, сами знают это и сами наслаждаются этим». Про Версилова («Подросток») сын его пишет: «Он был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря, минутами, на поражающее как бы смирение его передо мною». Про ту самую Наташу Ихменеву («Униженные и оскорбленные»), которая с таким экстазом готова была принять всякую муку от любимого ею Алеши, автор, анализируя их отношения, пишет несколькими страницами ниже: «Наташа инстинктивно чувствовала, что будет его госпожой, владычицей, что он будет даже жертвой ее. Она предвкушала наслаждение любить без памяти и мучить до боли того, кого любишь, именно за то, что любишь, и потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая…»
В некоторых случаях развитие обоих полюсов, как своевольного, так и кроткого, может быть настолько интенсивным, что придает личности своеобразную характерологическую пестроту. Пестрота эта отнюдь не носит характера «золотой середины». Наоборот, подобная встреча противоположных тенденций придает личности противоречивую и даже болезненную окраску. В отличие от преимущественно кротких и преимущественно своевольных такие характеры можно назвать равнополярными.
Отмечу попутно, что понятие равнополярности относится не только к эпилептоидным характерам, но и к шизоидным и циклоидным. Таким образом, могут быть равнополярные циклоиды, в психической жизни которых и депрессивный и гипоманиакальный полюсы выражены с одинаковой или почти с одинаковой интенсивностью. То же самое можно сказать и относительно равнополярных шизоидов.
