Рассмотрим теперь проявления своеволия в потомстве Михаила Достоевского.
Здесь мы находим целую галерею характеров этого типа, в самых разнообразных его проявлениях. Среди детей Михаила Достоевского обращает на себя внимание Варвара Михайловна, по мужу Карепина, не отпускавшая своего сына в университет иначе как под надзором гувернантки, не позволявшая ему – студенту медицинского факультета – изучать некоторые главы по анатомии и другим предметам, в целях охраны его нравственности. Во внучатном поколении подобное же сочетание тревожно-мнительных и деспотичных черт можно видеть у племянницы В. М. Карепиной – Марии Николаевны Ставровской. Интересно, что люди, хорошо знавшие М. Н. Ставровскую, когда читали мой материал о неизвестной им В. М. Карепиной, говорили, что у них при чтении возникали многочисленные параллели с характером М. Н. Ставровской.
Зато в ответных реакциях детей на деспотичные тенденции их матерей можно заметить в этих двух семьях большие различия. Если дочь М. Н. Ставровской до конца не сдавалась и принимала все усилия, чтобы освободиться от душившего ее материнского гнета, то эпилептоидно-кроткий сын В. М. Карепиной вполне покорялся требованиям своей матери: послушно ездил в университет в сопровождении гувернантки, ставил в тупик профессоров отказами отвечать на некоторые вопросы на том основании, что ему «мама не позволяет» знакомиться с этим и т. п.
Классический образец эпилептоидного своеволия представляет собой внучка Михаила Достоевского – Наталия Александровна Иванова. В данном случае своеволие сочеталось с большим внутренним нервным напряжением, выражавшемся внешне в постоянном беспокойном стремлении к переменам места жительства. Неуживчивая, неугомонная, напряженная и своевольная Н. А. везде и всюду – на службе, в семейной жизни и даже в развлечениях – проявляла свои наклонности и способности к укрощению людей и животных. Это сказывается и в том увлечении, с которым она ездит верхом и объезжает лошадей, и в ее отношении, как заведующей больницей, к своим подчиненным, и в особенности в некоторых местах из ее писем к родным. Так, например, говоря в одном из писем о неудачно сложившейся семейной жизни своего брата, она высказывается чрезвычайно характерно: «На месте Вити я выпорола бы ее (жену брата) хорошенько крапивой и отпустила бы на все четыре стороны в чем мать родила, пришла бы скоро с повинной и была бы шелковая». Та же сила и твердость ее руки, та же властность и деспотизм выступают и в тех ее письмах, в которых она говорит о своих отношениях к фельдшерам, к домашней прислуге и т. п.
Эпилептоиды с преобладанием своевольного полюса, по самой сущности своего характера, легче других людей склонны вступать в конфликты с окружающими. Различные требования дисциплины, служебные обязанности, законодательные нормы и т. п. именно их в первую очередь могут тяготить как непосильное бремя. Поэтому из одного и того же эпилептоида, в зависимости от тех или иных внешних условий, может получиться и чрезвычайно полезный и ценный член общества, и преступник. Действительно, изучая своевольных эпилептоидов, мы находим среди них как величайших преступников, так и величайших организаторов, вождей и героев. Более того, сплошь и рядом преступность и организаторские способности могут даже совмещаться в одной и той же личности (Александр Македонский, Петр Великий и др.).
На школьной скамье своевольный эпилептоид, при неумелом педагогическом подходе, может производить впечатление трудновоспитуемого ребенка. Огромное внутреннее напряжение и связанная с ним потребность в мощных психомоторных разрядах, не находя себе естественного выхода, при отсутствии заинтересованности в работе, могут явиться причиной постоянных конфликтов с педагогическим персоналом, отказа продолжать ученье и т. п. Но когда этому избытку энергии дается возможность выхода, тот же самый ученик может проявить не только недюжинные способности к ученью, но и оказаться в своей среде хорошим организатором. Такие дети особенно нуждаются в хорошей физкультурной нагрузке, а также в возможности вдоволь побегать и порезвиться на переменах, причем в играх они обыкновенно бывают коноводами [205] . Мы находим подобного рода своевольные черты характера, например, в потомстве сестры писателя, Веры, у ее внука, Бориса Викторовича Иванова. Вот как пишет о нем одна из его двоюродных сестер: «Он из-за неподчинения внешнему порядку нигде не мог кончить гимназию. Помню, как-то дядя Витя его отдал в какой-то дорогой московский пансион, но Борис очень скоро ушел оттуда и уехал домой на Кавказ – «я дома один на один на кабана хожу, а здесь меня в паре с благовоспитанными мальчиками под надзором воспитателя по Москве водят» – смеялся он. Так он и не кончил курса, хотя был очень развитым, глубоко интеллигентным человеком».
С возрастом своеволие Бориса принимает все более крайние и уродливые формы. В последние годы жизни (в возрасте около 25–30 лет) он, по описанию одной его родственницы, был «невозможный человек», гонялся за своим отцом и сестрой с револьвером и, наконец, покончил самоубийством. Конечная причина самоубийства – смерть отца и проигранный судебный процесс.
Ввиду того, что эпилептоидные характеры представлены в роде Достоевских чрезвычайно богато и разнообразно, примеры различных проявлений эпилептоидного своеволия можно было бы значительно увеличить. Но я ограничусь еще только несколькими штрихами, относящимися к потомству писателя.
Всего у Достоевского было четверо детей. Старшая дочь его умерла в грудном возрасте и, разумеется, ничего не может дать в характерологическом отношении. Все же остальные его дети оказываются носителями более или менее ясно выраженных эпилептоидиых и даже эпилептических особенностей.
Второй по старшинству идет другая дочь писателя – Любовь. В заполненном ею «Альбоме признаний» она отмечает, как одну из основных черт своего характера, наряду с веселостью, гордость. Об этом же говорят и многие другие ее ответы на задаваемые в «Альбоме» вопросы, например:
Не нужно быть тонким психологом, чтобы понять, что заполнительница анкеты менее всего способна к самопожертвованию и более всего склонна к самолюбию.
Вообще, своевольный полюс личности Л. Ф., судя по отзывам ее родных и знакомых, а также по ее письмам, носил довольно определенную окраску, в виде крайнего самолюбия, тщеславия, самомнения, неуживчивости, эгоцентризма и т. п. Остановимся хотя бы на ее эгоцентризме. Каждое событие политической, общественной или семейной жизни воспринимается ею только с точки зрения ее чисто личных интересов. В Италии начался голод – Л. Ф. тревожится, что ей нельзя будет туда ездить для лечения от различных недугов. В России вспыхнула февральская революция – Л. Ф. обеспокоена прежде всего и только судьбой своих сундуков (последние годы жизни она жила за границей). Женский вопрос Л. Ф. «не признает» (см. в № 199 ее «признания», пункт 25) и, конечно, не признает постольку, поскольку она, как очень обеспеченный человек, совершенно не заинтересована в нем материально (анкета заполнялась в конце восьмидесятых годов, т. е. в то время, когда в России зарождалось высшее женское образование).
Все эти штрихи, наряду с отзывами родственников и знакомых, достаточно обрисовывают характер себялюбия Л. Ф. Достоевской. Недаром брат ее, Федор, незадолго до смерти, высказался о своей сестре так: «Вот сестрица, должно быть, обрадуется, когда узнает, что я умер: еще одним претендентом на наследство меньше».
Третьим по старшинству идет сын писателя – Федор. Судя по тому, что о нем известно, он был гораздо мягче своей сестры и по пропорции развития различных сторон своевольного и кроткого полюсов является в значительной мере равнополярным. Во всяком случае, его едва ли можно отнести к преимущественно своевольным или преимущественно кротким. Тем не менее эпилептоидная основа его характера выражена достаточно рельефно. О многих чертах его сходства с отцом еще будет идти речь ниже.
Что касается младшего ребенка Ф. М. Достоевского – его сына Алексея, то он умер в таком раннем возрасте (2 года 9 мес.), что о его характере не приходится говорить. Отметим лишь то, что он, подобно своему отцу, был эпилептиком, причем эпилепсия даже явилась причиной его преждевременной смерти.
Перейдем теперь к проявлениям среди представителей рода Достоевских кроткого полюса. Здесь прежде всего следует отметить самого Ф. М. Достоевского. На основании всего того, что было выше сказано о его своевольно-кроткой полярности, Достоевского можно считать преимущественно кротким эпилептиком, хотя и не лишенным самых различных проявлений своевольного полюса.
Еще большее преобладание кроткого полюса можно видеть в характере племянника писателя – А. П. Карепина. Об этом «до смешного кротком, покорном и послушном» представителе рода Достоевских уже говорилось выше. Отмечу только, что на кротость А. П. Карепина накладывает своеобразный и несколько противоречивый колорит его страстное увлечение образом Дон-Кихота, этого неудачливого борца за справедливость и защитника обиженных и угнетенных. Отметим попутно, что различные авторы, писавшие о родственниках Достоевского, почему-то именно об А. П. Карепине, более чем о ком-либо другом, сообщали ошибочные сведения. Так, например, д-р Д. И. Азбукин называет его этнографом, а д-р Г. В. Сегалин, вслед за Л. Ф. Достоевской, называет его «идиотом». В подобную же ошибку, по вине той же Л. Ф. Достоевской, впадает в своей интересной работе и д-р Н. А. Юрман [206] . В действительности же А. П. Карепин был врачом и одно время (1872–1875 гг.) сотрудником «Московской медицинской газеты».
