запустение. Он обветшал, и развалившиеся стены открыли мне тайные ходы, которые наверняка использовал Альфонсо. Здание, властвовавшее над моими обстоятельствами, явило мне наглядно свой костяк, но теперь, когда все покровы были сброшены, прошлое утратило свои красивые, обманчивые очертания. Замок дона Педро с его исчезновением превратился в руины, и нигде не находил я памятников былого счастья. Ни следа моих слез, ни одной беседки, где я столь сладостно предавался размышлениям и где мысли мои были либо стеснены, либо ясны; даже ручей, куда я бросал лепестки, пересох.
Все как будто подготавливало меня к грядущим событиям. Я погрузился в свою прежнюю меланхолию, Аделаида была склонна к меланхолии еще более, чем я, и ее раздумья объединялись с моими; но сколько бы мы ни мечтали, то всё были мечты, которые открывают духу возвышеннейшие надежды.
Дон Бернардо посещал нас, и вскоре наши разговоры свелись к одному-единственному предмету. Все вокруг словно наполнилось неведомым светом, но и сами себе мы казались неведомы.
Дон Бернардо на некоторое время исчез и потом вдруг явился к нам однажды утром сразу после своей поездки, в более веселом, чем обычно, настроении.
— Завтра вечером, Карлос! — сообщил он приветливо. — Завтра вечером, Аделаида!
Так как мы поручили ему все уладить, нам сразу стало понятно, о чем идет речь. Силы покинули мою нежную супругу; подхватив ее, я заметил, как трепещет ее тело. Нежная краска залила ее взволнованное лицо; в полуприкрытых глазах мерцала радость при виде новой занимающейся зари.
Вечером следующего дня мы отправились в путь верхом. Старый одичавший лес встретил нас вновь своими ужасами. Я указал своей супруге на хижину Якоба. Все прошедшие события живо предстали передо мной, но в них уже не было ничего, что порождало бы во мне страх.
Дон Бернардо вел нас более удобным путем, чем тот, по которому шли мы со стариком. Алое солнце погружалось в разбросанные повсюду кустарники, оставляя после себя мягкий сумрак, который, смешиваясь с удлиняющимися тенями меж серых обломков скал, замшелыми каменными дубами, колоннадами елей и сосен, развалинами старых зданий и запущенными парками, придавал всем предметам и нам вместе с ними некое возвышенное величие. Чем менее отчетливым виделось нам мирозданье, чем более пустым и отдаленным становилось пространство, тем быстрее возрастала наша душа, чтобы вместить самое себя.
Аделаида была наделена мужественным духом; однако при этом она не теряла женственности и оттого не могла хладнокровно идти навстречу событию, о котором еще недавно она не могла думать без трепета. Хотя мы и подбадривали ее, но сердце ее билось все чаще, и она то краснела, то бледнела по нескольку раз за минуту, не могла прямо сидеть на лошади, и было заметно, как поводья дрожат в ее руках.
Наступила ночь, мы спешились. Лошадей пришлось привязать к деревьям. Я взял свою жену под руку, и мы последовали за доном Бернардо, который, после недолгих поисков, нашел узкую тропку. Вокруг стояла тишина, ветер веял почти неслышно, и едва слышно было наше затаенное дыхание и глухой стук сердец. Только вдали раздавался тихий рокот, похожий на сдержанную речь, и в кустах тут и там вспыхивали огни. Все напомнило мне о моем первом смятении в этих ужасающих окрестностях.
Сцена переменилась, и мысли мои возвратились незаметно к истории графа фон С**. Я узнал кусты, которые он мне столь живо описал; лесной ручей тек по старому каменистому ложу, возбужденная, разыгравшаяся фантазия заставляла меня в каждом светлом пятне видеть лающую левретку. Наконец достигли мы небезызвестной лужайки, пересекли ее и вошли в темную беседку.
Аделаида чувствовала, как сильно бьется мое сердце под ее рукой.
— Что с тобой, милый Карлос? — ласково спросила она.
Я успокоил ее, но воспоминания о Франциске мучили меня, и — ах! — пламенный поцелуй, которым она наградила графа, горел на моих устах.
Внезапно всполохи пламени осветили беседку. Мы увидели, что стоим перед входом в аллею. Там толпилось множество людей, одетых с небывалой роскошью. Глухой, величественный напев слившихся воедино голосов нарушил жуткую тишину, тьма внезапно ожила. Это было празднество Элевсинских мистерий[249].
Шествие жрецов и жриц медленно потянулось из теснящейся толпы. Они были облачены в длинные белые одеяния, волосы, украшенные венками, спадали волнами безыскусных локонов. Я узнал большинство знакомых мне апостольских лиц, которым я дивился при моем первом приеме. Все приветствовали меня весело небесными улыбками, небесным смехом, проходя мимо с факелами. То были мои братья, которые с восторгом праздновали мое возвращение.
Меж жрецами, несшими таинственно прикрытые корзины, сразу же заметил я Розалию. Она взглянула на меня, зардевшись нежным румянцем, и слезы залили ее лицо. Примирительно взглянула она на мою супругу. Аделаида понимающе сжала мне руку и шепнула тихо:
— Это она?
Наконец к шествию присоединился дон Бернардо. Мы доверительно последовали за ним; вдали показался замок. Я все узнавал на своих прежних местах. Мы прошли по длинному коридору и, пока я подбадривал трепещущую Аделаиду, вступили в залитый светом зеркальный зал.
Вновь были заняты места на стоящих на возвышении стульях. Почтенный старец обнял меня, и все мои братья обняли и расцеловали меня за ним вослед. Дон Бернардо и моя супруга принесли клятву. Смешались слезы и кровь. Никогда и никому не доводилось слышать бессмертные слова, подобные тем, что говорились здесь! Мы потупили глаза свои в землю, и едва вновь подняли взор, как покровы спали. Мы увидели вещи непостижимые и несказанные; музыка доносилась до нас из иного мира, небесные лица проплывали мимо нас, все чаяния сбылись, и самые смелые надежды заставили действительность умолкнуть.
Второй отрывок
Вновь я должен взяться за перо, которое, завершив последний отрывок мемуаров, отложил уже было навсегда. Казалось, все закончилось тогда столь счастливо. Я, обладатель самой верной и прелестной из жен, множества примечательных, единодушных, преданных друзей, находился у чистого источника возвышенных идей, у цели всех моих желаний. Ничто, мнилось мне, не изменит вновь мою судьбу, человеческое счастье будто бы в первый раз пустило прочные, недвижные корни. Но как раз когда я вознамерился наслаждаться своим счастьем, предательское время уготовило в тишине новые испытания.
Есть люди, чья жизнь никогда не пребывает долго в покое. Если приходят иногда часы наслаждения или довольства в помощь истощенным силам, то лишь затем, чтобы подкрепить их для противостояния новым ударам. Некая невидимая рука не слишком щедро рассыпает повсюду цветы и предоставляет случаю их распределять.
Мои обстоятельства были именно таковы. Часто казалось,
