мало впечатления. Сердце мое было ожесточено, и я продолжал себя чувствовать сильным и непреклонным пред лицом невинности и свободного прямодушия, которые она столь искусно разыгрывала.
— Но, — продолжал я с некоторой горечью, — как я уже сказал, это самые общие замечания, которые не имеют к вам особенного отношения.
— Вот результат моей нежной любви к вам, дон Карлос, — отвечала Аделаида, вытирая слезы. — Такого дурного обращения заслуживает та, кто открыто обнаруживает свои сердечные чувства перед вами, мужчинами.
Сия беспомощная попытка вывернуться чрезвычайно рассердила меня.
— Так называете вы небольшие советы, — вспылил я несколько, — которые я, мадам, преподнес вам как добрый друг? Дурное обращение? Я полагаю, маркизе фон Г** ни от кого на свете, и более всего от собственного супруга, не грозит возможность подвергнуться дурному обращению. Вы прибегли к слишком сильному выражению. Но простите мне мою непосредственность, милостивая госпожа. Никто не может судить о причинах вашего поведения лучше, чем вы сами. Я всегда как на нечто само собой разумеющееся надеялся на ваше понимание, и вы наверняка осознаете, что ваша собственная честь зависит от того, как вы блюдете мою.
— И вы находите мое поведение настолько предосудительным лишь оттого, что не можете понять его причин? Уж не ревнуете ли вы меня к дону Бернардо, в самом деле?
Последнюю фразу она сопроводила смехом, который сделал ее в моих глазах совершенно отвратительной. Я отвечал ей весьма серьезно:
— Мадам, я узнаю здесь обычаи вашей нации. Но знайте: по характеру своему я являюсь чистейшим британцем. Были бы вы всего лишь моей содержанкой, я не требовал бы от вас ничего более, как только не подвергать опасности мое здоровье. Но поскольку вы почтены рангом моей супруги, я не желаю, чтобы вы кому-либо иному, кроме меня, открывали слабости своего сердца.
Она вздернула обиженно верхнюю губу. В другое время я нашел бы это весьма милым, но теперь понимал, что она хотела мне показать, насколько я задел ее гордость. Миновало время, когда красота производила на меня впечатление, мешая осуществлению какого-либо плана. Возможно, Аделаида была также удивлена, открыв эту новую сторону в моем характере. Она погрузилась в глубокую задумчивость. Не дожидаясь, пока подадут десерт, я поклонился ей учтиво и вышел вон.
* * *
Я надеялся, что этого окажется довольно. Не может быть, думал я, чтобы Аделаида за столь короткое время успела вполне развратиться. Умная женщина едва ли отваживается на нечто большее, когда понимает, что за ней внимательно наблюдают, по крайней мере если речь не идет о пламенной страсти. Но мне казалось маловероятным, что подобная страсть пустила в сердце маркизы столь глубокие корни. Возможно, слишком большая любовь с моей стороны сделала ее равнодушной ко мне, а дон Бернардо хитростью и лестью сумел ввести ее в заблуждение. Данные ей советы, по моему мнению, должны были ей помочь снова встать на путь истинный и вновь установить меж нами согласие, не прибегая к надзору.
Но я полностью обманулся, и не прошло даже и получаса, как я имел возможность обнаружить, насколько заблуждаюсь. Я стоял еще на лестнице, собираясь направиться к себе в комнату, когда услышал, как маркиза рывком открыла дверь залы и громко сказала слуге, что в случае, если ее спросит дон Бернардо, ее ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра нет дома.
Это заявление оглушило меня, подобно удару грома. Я был уже готов сбежать по лестнице вниз, чтобы отменить приказ, но подумал, что только увеличу ту неосторожность, которую маркиза только что так непростительно проявила, и дам повод слугам о нас болтать.
Однако чем долее обдумывал я сие обстоятельство, тем глубже постигал его тайное значение. Аделаида была необыкновенно раздражительна, сейчас она чувствовала себя оскорбленной, но было совершенно ясно, что между ней и доном Бернардо существует некое скрытое понимание. При множестве обстоятельств обнаруживал я, как они обмениваются некими тайными знаками, и заметил почти неприметные договоренности, однако по неосторожности Аделаиды я заключил, что дело пока еще не дошло до развязки. Я не верил, что Аделаида принесет своего друга в жертву моей подозрительности, и подчеркнутый отказ от его визитов, несомненно, прикрывал некую тайную уловку. Только теперь я осознал, какие ужасные последствия имела их доверительная переписка; разумеется, со мной обошлись в высшей степени дурно, и в этой переписке видел я несомненную причину строптивости моей супруги и ее нерасположения ко мне.
Таковое отношение я находил незаслуженным и потому должен был приписать его хитрости и утонченным проискам дона Бернардо. Не обладай я столь безмерной гордостью и будь мне маркиза все еще столь дорога, сколь до несчастной вчерашней ночи, я бы уже лишился рассудка. Но теперь я хладнокровно обдумывал сложившиеся обстоятельства, а также то, к каким мерам мне следует прибегнуть.
Дабы полностью утвердиться в моем плане, мне надо было еще кое-что из нее вытянуть. Под разнообразными предлогами искал я возможности поговорить с Аделаидой, но она неизменно сказывалась занятой и передавала через слуг свои извинения. Из этого сделал я вывод, что она пишет ему письмо. Дон Бернардо явился вечером. Я заметил, что одна из служанок, которая уже давно казалась мне беспутной, встретила его и провела к себе. Похоже, она либо пересказала ему случившееся, либо передала записку. Через некоторое время дон Бернардо показался снова, сел на лошадь и медленно, в задумчивости уехал прочь.
Это укрепило мою решимость. Я желал либо отвезти Аделаиду обратно во Францию, либо отправить ее при необходимости в монастырь. Прежде намеревался я посоветоваться с моей матерью. Я вызвал камердинера и приказал ему подготовить наутро лошадь для недолгой поездки в Алькантару. Я хотел, чтобы маркиза, в случае если она подозревала о моем намерении, имела время для обдумывания. Сей шаг хоть и казался мне необходимым, все же был для меня по многим причинам крайне неприятен, и я бы весьма охотно его избежал.
Вечером я приказал накрыть стол к ужину в своих покоях. Обычно Аделаида приходила ко мне, но сегодня, когда она меня пригласила, я с извинениями отказался, что не могло не сыграть своей роли. Как же слабо человеческое сердце! Ее приглашение так взбудоражило меня, что я, несмотря на усталость, всю ночь не сомкнул глаз. Сотни раз хотелось мне встать и пойти к ней. Но я не знал, какой прием встречу, и это удерживало меня. Я то одевался, то вновь бросался на постель, вздыхал, сетовал на то, что она не любит меня более,
