— Эта бежевая лошадка — моя, — прервала она Джоанну. — Правда, поначалу считалось, что она достанется Беренгарии, но посол, передавший лошадей, пояснил, что Саладину известно — королева не слишком опытна в верховой езде, поэтому лошадь предназначена в дар сестре Мелика Рика, то есть мне. Любопытно, каким образом султан узнал, что Беренгария робкая наездница, а я, наоборот, страстно люблю быструю езду?
— Это всем известно, Пиона, — вполголоса отозвалась Джоанна. — Вся Акра видит, как часто ты выезжаешь верхом, а Беренгарию до сих пор никто не замечал в седле.
— И тебя, кстати, также, — заметила Иоанна. — Ты совершенно отказалась от прогулок верхом, кузина. Что случилось с самой отважной наездницей Англии? Что вообще с тобой происходит? Это… Это из-за Обри?
Джоанна молчала, наблюдая, как легко гарцует бежевая арабка, потряхивая гривой. До чего же благородное создание! Сколько всего прекрасного вокруг! И ясное южное солнце, и высокие стены с ажурными архивольтами, обрамляющими арки окон, и финиковые пальмы, широко раскинувшие перистые листья, и эти крикливые чайки, носящиеся над городом… Но ничто уже не в силах вернуть ей радость. Ее ждет смерть — медленная, мучительная, позорная. Такова расплата за краткий миг любви. Небо покарало ее запретную страсть…
Джоанна проглотила сухой комок, застрявший в горле.
— Со мной все хорошо, ваше величество. Просто жарко. И я немного утомилась, готовя прием. Может быть, вы позволите мне удалиться?
Но уходить было поздно — позади уже слышались громкие мужские голоса, и дамы поспешили приветствовать возвращавшихся с совета королей и вельмож.
Мужчин было около дюжины — короли Ричард, Филипп и Гвидо, епископы Бове, Солсбери и Пизы, маркиз Монферратский и другие. Конрад тут же расположился на подушках подле супруги и склонился, ласково целуя ее руки. А молодой и пригожий Генрих Шампанский, проходя мимо, лукаво подмигнул Изабелле, и та не удержалась, чтобы не вернуть графу игривый взгляд.
Прелаты и вельможи рассаживались кто в европейских креслах с высокими спинками, кто на низкой софе или среди диванных подушек. Гвидо и его брат Амори чувствовали себя совершенно непринужденно в восточной обстановке, зато герцог бургундский Гуго лишь с сожалением крякнул, когда епископ Бове успел занять единственное остававшееся свободным кресло под пальмой. Герцог мрачно отказался от предложенного пажом прохладительного и, побродив среди столиков с яствами, опустился на софу, прикидывая, как распорядиться собственными ногами, чтобы это не выглядело нелепо. Неподалеку он заметил укрывшуюся за пальмой красавицу Джоанну де Ринель. Та бросила на него всего один взгляд и отвернулась, но герцогу почудилось, что он с его ростом и богатырской комплекцией выглядит в глазах прелестной дамы смешным на своем кургузом седалище. Он даже позавидовал Леопольду Австрийскому, который без всяких церемоний развалился на львиной шкуре, придвинул поближе блюдо с холодной бараниной и принялся поглощать ее, вытирая жирные руки о гриву распростертого под ним царя зверей.
Присутствовавшие здесь же магистры орденов умудрялись сохранять достоинство, даже восседая среди шелковых подушек, и лишь маршал храмовников Уильям де Шампер остался стоять на террасе, облокотившись на балюстраду. Любимец Ричарда менестрель Блондель уже сидел у ног своего господина, наигрывая на лютне легкую плавную мелодию.
Ричард Львиное Сердце старался казаться веселым и приветливым. Он нежно поцеловал руку королевы, раскланялся с дамами и пригласил гостей отведать угощение. При этом он благодушно посмеивался и шутил. Тем не менее было очевидно, что хворь еще не вполне покинула его: король осунулся, под его глазами лежали свинцовые тени, движениям не хватало легкости. Вдохновение, всегда окрылявшее его в минуты опасности, ушло, а сейчас, пока длились изнурительные переговоры с султаном, с каждым днем у короля становилось все больше забот.
Несмотря на то что в Акре находилось несколько вельмож, считавших себя предводителями крестоносцев, именно Ричарду довелось решать самые насущные задачи — как разместить в городе и за его стенами столь многочисленное войско, как содержать и охранять две с половиной тысячи пленных сарацин, выкуп за которых должен был основательно пополнить казну королей. Сверх того ему приходилось договариваться о поставках продовольствия с Кипра и за все платить из собственного кармана, ибо король Филипп заявил, что его походная казна совершенно пуста.
Не менее важно было занять людей делом. Ибо при такой массе вооруженных людей, не знающих, куда приложить свои силы, неминуемо должны были начаться бесчинства — ссоры между самими крестоносцами и стычки с местным населением. По приказу Ричарда рядовых воинов направили на восстановление разрушенных укреплений Акры — и эту работу опять же оплачивал он. Желающих получать жалованье нашлось немало, в городе мало-помалу оживали разрушенные кварталы, а стены и башни крепости росли заново, как на дрожжах. В гавань начали заходить купеческие корабли, зашумели городские рынки.
Но вся эта видимость порядка и благополучия держалась одним — железной волей короля Ричарда. И если в походе воинов кормит война, то теперь армия была вынуждена бездействовать до тех пор, пока не наступит срок передачи выкупа за пленных — начало августа. Достаточно времени, чтобы отдохнуть от битв, привести в порядок оружие и доспехи, подлечить раненых и больных.
А между тем внутренних проблем у крестоносного воинства было не меньше, чем внешних. Ричарду приходилось отстаивать права короля Гвидо на трон, подтверждать права подозрительного Конрада на наследование короны Иерусалима, препятствовать едва не состоявшемуся поединку Конрада с коннетаблем Амори де Лузиньяном, который подозревал маркиза в сговоре с сарацинами, ибо тот подозрительно быстро столковался с эмирами о сдаче города. Ему даже пришлось принести извинения Леопольду Австрийскому, пригрозившему, что после публичного унижения, которому его подверг Ричард, он покинет Акру вместе со всеми своими людьми. Не так уж их много было у Леопольда, но этот поступок мог послужить примером для других.
И вот теперь, когда король Англии, поправ свою гордость, сумел заставить австрийского герцога остаться в Палестине, Филипп Французский внезапно объявляет, что состояние здоровья больше не позволяет ему находиться в Святой земле!
Ричард надеялся, что это всего лишь уловка. Просто Филиппу нужна очередная денежная подачка. Поэтому он сдержался, не вспылил и не стал напоминать союзнику об их клятве отвоевать Иерусалим. Клятве, свидетелями которой был весь христианский мир. Но король Франции не из тех, на кого можно давить, следовательно, придется быть любезным и предупредительным.
