Ричард подал знак Джоанне приблизиться.
— Подойдите к нам, милая кузина, — проговорил он. — Филипп прав: мы слишком долго были лишены счастья слышать ваш дивный голос. Порадуйте же нас!
Джоанна сделала несколько шагов и остановилась перед королями, храня молчание. Блондель протянул было ей лютню, но, убедившись, что дама не намерена принять из его рук инструмент, смешался.
Однако короля Филиппа появление Джоанны привело в отличное расположение духа.
— Редкое счастье: видеть вместе стольких красавиц, среди которых просто невозможно выбрать прекраснейшую. И все же сегодня я хотел бы быть рыцарем Джоанны де Ринель. Говорят, ваш муж покинул вас, мадам? Но стоит ли о нем сожалеть, ведь поступить так мог только безумец! Зато у вас теперь есть я!
Неожиданно притянув Джоанну к себе, Филипп усадил ее к себе на колени. Пиона занервничала и попыталась поймать взгляд Ричарда. Но тот хмурился и молчал. И таким же взглядом следил за Филиппом и Джоанной маршал тамплиеров Уильям де Шампер.
— Согласны ли вы подарить мне всего один поцелуй, прекрасная дама? — король Франции улыбался, все крепче сжимая молодую женщину в объятиях.
— Не стоило бы вам меня целовать, ваше величество. Вряд ли это будет полезно для вашего здоровья и вашей красоты.
Упоминание об изменениях, которые претерпела его внешность, задело Филиппа.
— Несговорчива, как и все Плантагенеты… — процедил он сквозь зубы. — Помнится, когда-то вы были куда более благосклонны ко мне!
— Ошибаетесь, государь. А теперь вам и подавно следовало бы держаться подальше от меня. Некоторые болезни бывают заразными.
Филипп побледнел, его улыбка застыла. Он больше не удерживал молодую женщину, и та поднялась с его колен и поспешно покинула зал. Ричард удрученно молчал, да и все прочие испытывали смущение.
Лишь Блондель попытался разрядить тягостное безмолвие шуткой:
— Знаете ли, какую забавную историю рассказывают в Акре? Бредет по пустыне паломник, а навстречу ему огромный лев. Паломник взмолился: «Господи, внуши этому льву истинно христианские мысли!» И Всевышний услышал его, ибо лев тут же пал на колени и прорычал: «Господи, благослови пищу мою!»
Послышались осторожные смешки, но от прежней непринужденности не осталось и следа. Наконец Филипп поднялся, объявив, что утомился и неважно себя чувствует, и все присутствовавшие начали раскланиваться.
Несколько погодя Ричард Львиное Сердце отвел в сторону Уильяма де Шампера и попросил побеседовать с сестрой. Она поразительно изменилась, и временами ее дерзость превосходит всякие границы, на нее многие жалуются.
— Если речь идет о резком ответе леди Джоанны королю Франции, то я хотел бы знать, сир: не желаете ли вы, чтобы моя сестра поощряла его ухаживания? — мрачно обронил Уильям.
Ричард исподлобья взглянул на тамплиера.
— Думаю, только служба в ордене мешает вам понять, что следование куртуазным обычаям — признак хорошего воспитания дамы. Что касается Джоанны, то она и в самом деле была любовницей короля Филиппа. Тогда, во Франции, мне удалось замять это дело, и ее честь осталась незапятнанной. Не позволил бы я оскорбить свою родственницу и сейчас. Но ее дерзость и грубые речи способны вконец разозлить Капетинга, и если он покинет Палестину и уведет за собой французское воинство… Право, капризы одной дамы не стоят того, чтобы поставить на грань провала весь план кампании по отвоеванию Гроба Господня!
Прямодушному и суровому в вопросах чести маршалу нелегко было согласиться с этими словами короля.
Однако с сестрой и впрямь давно следовало поговорить начистоту, ибо ему уже не единожды сообщали о ее странном поведении. Неужели она каким-то образом узнала о том, что доносили ему из Антиохии о ее супруге Обри де Ринеле? Со своей стороны Уильям сделал все, чтобы эта история, порочащая мужа его сестры, не получила огласки, но что же в действительности происходит с Джоанной?
Первым делом маршал приказал своим людям проследить за ней. То, что ему доложили, озадачивало: слуги леди Джоанны жаловались, что после болезни на Кипре хозяйка стала замкнутой и сторонится их, предпочитая обходиться без всякой помощи. Когда же камеристка Годит попыталась вызвать свою госпожу на доверительную беседу, та вспылила и едва не прогнала верную наперсницу. Слуги слугами, но то, что сестра ни разу за все это время не исповедовалась, весьма озадачивало. Ибо, по донесениям людей маршала, дама Джоанна много времени проводит за молитвой. Она посещает все храмы, заново освященные после того, как оттуда изгнаны неверные, но отдает предпочтение монастырю Святого Лазаря, жертвуя внушительные суммы на нужды братьев-лазаритов.
Это показалось маршалу вдвойне странным. Выяснив, что сестра и ныне находится там, он решил, что настало время для откровенного разговора.
Джоанну он обнаружил в одной из боковых часовен церкви Святого Лазаря. Некоторое время Уильям наблюдал за сестрой из-за колонны, не решаясь прервать ее молитвенный экстаз, и его поразила та неистовая сила, с которой она взывала к Богу. Быстрых негромких слов ее молитвы он не мог расслышать, да и не стремился — грешно вмешиваться в молитву. Но когда Джоанна уронила голову на ступень алтаря и несколько раз с силой ударилась о холодные камни, он понял, что молодая женщина на грани умоисступления, и бросился вперед, чтобы остановить ее.
— Не прикасайтесь ко мне! — яростно выкрикнула она, вырываясь, и лишь через какое-то время узнала брата. — Что тебе нужно, Уильям? Оставь меня!..
Ее лицо было искажено, волосы растрепались, губы искусаны до крови. Но де Шампер не отпускал ее до тех пор, пока сопротивление сестры не ослабело, и она беззвучно разрыдалась, повиснув у него в руках.
Уильям внезапно ощутил нежность, доходящую до боли, но голос его прозвучал сурово:
— Сейчас ты пойдешь со мной, Джоанна. Так надо! Повинуйся мне…
При выходе из-под сводов церкви на них обрушилась слепящая жара. Даже полотняные навесы над первыми этажами домов не давали прохлады, а плиты мостовой были так горячи, что обжигали ноги сквозь подошвы сапог. Однако Джоанна, следуя за братом, куталась в длинное покрывало, словно в ознобе.
Жара немного отступила, когда они оказались в квартале госпитальеров. Каменные крестовые своды, высоко вознесенные на толстых колоннах, не пропускали сюда раскаленных лучей дневного светила. Где-то журчала вода, повсюду гуляли сквозняки, а за арками, занавешенными тканью, располагались раненые и выздоравливающие крестоносцы.
Братья-госпитальеры — люди исцеления и войны. То тут, то там в полумраке под тяжелыми сводами виднелись группы рыцарей и сержантов — тех, кому за пределами этих стен и галерей предстояло не только помогать и лечить, но и проливать кровь — свою и чужую. Сновали орденские братья-монахи, все в черном, с белыми крестами на груди, разнося целебные снадобья, попадались и женщины-госпитальерки — молчаливые, прячущие лица под покрывалами, подобными монашеским. Из одной галереи доносились страдальческие стоны, в других слышалось ржание коней и лязг железа, бродили торговцы-разносчики со своими лотками.
