В конце ноября в Петрограде состоялся съезд правых организаций под председательством И.Г. Щегловитова. Съезд единодушно высказался за войну до победного конца, но отнесся с осуждением к требованиям блока. «Монархист, идущий с требованием министерства общественного доверия, - не монархист», - говорил Щегловитов. Профессор Левашов протестовал против «вакханалии лжи». Левая печать отнеслась к съезду с большим раздражением, но государь ответил на его резолюцию благодарственной телеграммой. В «Московских Ведомостях» известный дворянский деятель Н. А. Павлов выступил со статьей «Не мешайте», доказывая, что т. н. общественные организации и политические партии служат не поддержкой, а помехой правительству в деле ведения войны.
Когда русская армия остановилась на новой линии фронта и только начинала восстанавливать свои силы, германо-австрийская коалиция воспользовалась этим моментом, чтобы нанести удар Сербии. В Болгарии в это время находилось у власти правительство Радославова, державшееся «австрийской» ориентации; правда, оно вело переговоры и с союзниками, стремясь добиться через них обещания уступки македонских земель, доставшихся Сербии после балканских войн; и некоторые русские деятели были склонйы упрекать сербов за «несговорчивость». Однако и царь Фердинанд, и Радославов руководились не столько обещаниями воюющих сторон, сколько положением на театре военных действий. Ослабление России открывало болгарским политикам возможность «реванша за 1913 г.».
Когда только выяснилось, что Болгария делает приготовления к нападению на Сербию, русское правительство попыталось оказать дипломатическое воздействие, но голос его не был услышан, и 23 сентября Россия прервала с Болгарией дипломатические сношения.
В этот же день, 23 сентября, австро-германская армия начала наступление на Сербию на Дунайском фронте, и одновременно болгары ударили сербам в тыл. Государь, несмотря на трудное положение русской армии, распорядился сосредоточить в Бессарабии пять корпусов, чтобы через Румынию двинуться на Болгарию. Но для этой армии не хватило ружей. Союзники, сначала обещавшие немедленно доставить 500 000 винтовок, затем сообщили, что могут дать только 300 000, и то не ранее декабря. Румыния, ссылаясь на угрозу австро-германских армий, отказывалась пропустить русские войска через свою территорию, а Греция заявила, что ее союз с Сербией обязывает ее только к вмешательству в болгаро-сербскую войну, а не к участию в великой мировой схватке…
Высадка союзных войск в Салониках оказалась запоздалой и недостаточной. В течение октября и ноября Сербия (а в декабре и Черногория) были завоеваны противником; сербская армия вынуждена была отступить к морю по горным тропам через Албанию. Государь предписал русскому посланнику (кн. Г. Н. Трубецкому) сопровождать при отступлении сербское правительство и разделить его судьбу; Россия настояла перед союзниками на том, чтобы сербскую армию доставили на остров Корфу, где она получила возможность отдохнуть и восстановить свою боевую силу.
К концу года (27 декабря) союзники очистили Галлиполийский полуостров, где им за восемь месяцев так и не удалось овладеть главными турецкими позициями. Англичане хотели оставить и Салоники; но по настоянию русского правительства (поддержанного новым французским премьером Брианом) было решено сохранить этот опорный пункт на Балканах, чтобы не дать вражеской коалиции овладеть всем полуостровом.
1915 г. дал союзникам тяжелые разочарования: застой на западе, германское продвижение на востоке, завоевание Сербии. Но ни в одной из стран Согласия не наблюдалось склонности заключить мир. Не было в этом отношении никаких колебаний и у государя. Не проявляли наклонности к миру и думские оппозиционные круги. Наоборот, «блок» все время заподазривал власть и правых в желании заключить «сепаратный мир». Слухи об этом проникли и в западную печать. «Revue de France» утверждала в конце 1915 г., будто И.Г. Щегловитов, Н. А. Маклаков и другие правые «интригуют» в пользу прекращения войны. Это сообщение было решительно опровергнуто. Но представление о каких-то «реакционерах», стремящихся к сепаратному миру, стало, по-видимому, одним из шаблонов союзной пропаганды. Тут, быть может, был известный психологический расчет: толками о кознях «реакционеров» союзники думали вызвать в левых и либеральных кругах отталкивание от мысли о возможности мира. Такой прием, поскольку этим слухам начинали верить, извращал перспективу и приводил к тому, что действительную опасность слева замалчивали и игнорировали.
В широких массах, особенно рабочих, идея мира - «Циммервальдского» мира - действительно пускала все более глубокие корни. Когда еще в сентябре 1915 г. должны были происходить в Петербурге выборы делегатов рабочей группы Военно-промышленного комитета (от заводов с 219 000 рабочих), большинство неожиданно получила партия с.-д. большевиков; собрание выборщиков (27.IX) вообще отказалось выбирать делегатов и приняло резолюцию, в которой говорилось: «Лозунг защиты отечества и его разновидности - защиты свободы, культуры, национальных интересов, прав, морали и т. д… есть лишь прикрытие хищнических притязаний правящих классов и приманка, при помощи которой рабочий превращается в слепое орудие их империалистических интересов…»
Только на два месяца позже (29.XI), при помощи сочетания репрессий и отбора выборщиков, удалось добиться избрания делегатов рабочей группы, причем члены ее, чувствуя непрочность своего положения в рабочей среде, старались «загладить» свое отношение к войне решительным отстаиванием крайних экономических требований рабочих и усиленными нападками на власть. Так, руководитель группы К. А. Гвоздев говорил (на собрании 29.XI.1915 г.), что единение необходимо «для борьбы с нападающей Германией и для борьбы с нашим страшным внутренним врагом - самодержавным строем. Для достижения этих двух целей необходимо деятельное участие в работах Военно-промышленного Комитета…»
«Циммервальдские» настроения распространялись и в студенческой среде. Значительная часть студентов ушла на войну добровольцами; те, кто остались, были настроены иначе. Когда был объявлен призыв студентов в действующую армию, то (в начале 1916 г.) во многих учебных заведениях были митинги протеста, на которых ораторы заявляли, что, если они и пойдут в армию, то исключительно с целью революционной пропаганды.
В декабре 1915 г. начал выходить журнал «Летопись» под редакцией Максима Горького. В нем, как и в других левых журналах, сквозь цензурные преграды определенно пробивалась «циммервальдская» тенденция. Не имея возможности открыто нападать на власть, левые публицисты изощряли свою иронию за счет деятелей «блока» и тех социалистов, которые продолжали отстаивать лозунг «война до победного конца».
В обывательской массе - но отчасти и в армии - начинало проявляться недовольство союзниками. Возникла весьма популярная формула: «Англия и Франция решили воевать до последнего русского солдата». Ген. Нокс отмечает в то же время, что не кто иной, как ген. Лебедев, ген.-квартирмейстер западного фронта, говорил ему самому (в октябре 1915 г.): «История отнесется с презрением к англичанам и французам, которые месяц за месяцем сидят, точно кролики, в своих норах, оставляя на России всю тяжесть войны».
Подобное ощущение, только в противоположном смысле, видимо, было и у французов: в декабре 1915 г. ген. Жоффр говорил ген. Жилинскому: «Войну ведет только одна Франция, остальные только просят у нее содействия».234
Осенью 1915 г. в царскую Ставку прибыл известный французский политический деятель Поль Думер, впоследствии президент республики; он настаивал на том, чтобы Россия присылала на западный фронт по 40 000 человек в месяц; их доставку и вооружение союзники брали на себя. («Помогите нам, чем вы богаты, помогите нам людьми», - говорил впоследствии А. И. Шингареву французский министр финансов Рибо).
Государь отклонил посылку крупных войсковых частей и согласился только отправить во Францию «символические» отряды - первая партия была намечена в 8000 человек. Такой жест подчеркивал солидарность союзников, не ослабляя в то же время многострадальный восточный фронт.
В начале 1916 г. перед государем стоял вопрос: какой политики держаться в отношении Г. думы? Положение власти было несравненно крепче, чем осенью. Она могла, не рискуя крупными осложнениями, отложить созыв Г. думы до окончания войны; (в Австрии, например, рейхстаг так и не собирался с 1914 по 1917 г.). Чрезвычайные обстоятельства небывалой по своим размерам войны оправдывали бы такое отступление от обычных законных норм. Срок полномочий 4-й Думы истекал через полтора года; данный состав в таком случае мог бы уже и не собираться более; а исход выборов в новую Думу зависел бы всецело от исхода войны.
