Вскоре по принятии государем верховного командования была сделана первая серьезная попытка согласования военных действий на отдельных союзных фронтах. Начальник штаба ген. М. В. Алексеев выработал смелый стратегический план, который был доложен ген. С.Г. Жилинским на совещании представителей союзных штабов в Шантильи в декабре 1915 г. По алексеевскому плану, союзники должны были в 1916 г. предпринять общее наступление на Венгрию: русские со стороны Карпат, англо-французская (и сербская) армии - от Салоник, с тем, чтобы «встретиться в Будапеште»; такой удар лишил бы Германию всех ее союзников и отрезал ее от источников снабжения. План этот был отвергнут союзниками, продолжавшими считать французский фронт главным, а остальные вспомогательными. Вместо этого было решено, накопив силы, одновременно начать наступление на западном и на восточном фронтах в середине лета 1916 г.
Немцы, однако, предупредили это наступление, начав уже в феврале атаку против Вердена. В разгар первых боев на верденском фронте русская армия, впервые после отступления 1915 г., проявила наступательный почин - в районе озер Нарочь и Вишневское к югу от Двинска (бои шли с 5 по 17 марта). Это пробуждение русской армии настолько обеспокоило немцев, что они примерно на неделю приостановили свои атаки против Вердена, пока не убедились, что это операция местного значения.
Пока под Верденом продолжалась изнурительная борьба, истощившая резервы обеих сторон - французы несли не меньшие потери, чем немцы, - австрийский главнокомандующий Конрад фон Гетцендорф предпринял смело задуманный поход на Италию. Австрийские войска, наступая из Южного Тироля, продвигались к равнине реки По и грозили отрезать от базы все главные итальянские силы, боровшиеся в горах Карсо, на путях к Триесту.
Как в 1914 г., союзники обратились к России - и русская армия, пополнившая свои потери, значительно усилившаяся количественно, если не качественно, снова ранее намеченного срока перешла в наступление.
22 мая армии юго-западного фронта под начальством ген. А. А. Брусилова (который незадолго перед тем сменил ген. Иванова) прорвали в нескольких местах неприятельский фронт на Волыни и в Галиции и начали быстро продвигаться вперед, занимая города Луцк, Дубно, захватывая сотни тысяч пленных.
Блестящая русская победа над австрийцами сразу же ликвидировала итальянский поход ген. Конрада фон Гетцендорфа - который к тому же был обвинен в том, что не предусмотрел русского наступления; он вынужден был сложить командование. Италия была спасена от страшной угрозы. Но «брусиловское» наступление отразилось и на бое под Верденом: немцы вынуждены были спешно отправить подкрепления на восточный фронт, и у них больше не осталось резервов для продолжения верденской «борьбы на истощение».
Русская победа на Волыни была первым крупным успехом союзников после долгой полосы неудач. Она сильно подняла дух во всех союзных странах и поколебала у нейтральных слагавшуюся было уверенность в том, что война кончится «вничью».
Наступление на юго-западном фронте успешно развивалось; из Волыни оно распространилось на Галицию и Буковину. Уже за первые три недели наступления число пленных (главным образом австрийцев) превысило 200 000.
Атака на Верден прекратилась. Союзники, в свою очередь, перешли в наступление на Сомме; они продвигались вперед очень медленно, с огромными жертвами, «как немцы под Верденом», но все же продвигались. Если немцам удалось предотвратить одно временное общее наступление союзников - они уже не могли помешать тому, что к середине лета инициатива попала в руки их противников: на обоих фронтах Германия вынуждена была перейти к обороне.
Россия и союзники были связаны железной необходимостью победы. Они были друг другу одинаково нужны. Договор 23 августа, не допускавший сепаратного мира, всецело соответствовал взглядам государя, который не признавал возможности иного окончания войны, кроме общей победы. Ради общего дела он готов был на огромные жертвы - и считал, что вправе ждать того же и от союзников.
В переговорах между Россией, Англией и Францией за время войны шла поэтому речь о распределении военного снабжения, о согласовании военных операций, о тех целях, которые себе ставит каждая из союзных держав. Союзники добивались от России присылки солдат, доставки золота;240 Россия стремилась получить от них военное снабжение и кредиты на закупки в нейтральных странах.
Как английское, так и французское правительство знали, что государь не допустит вмешательства в русские внутренние дела, и тщательно от него воздерживались. В двух вопросах - польском и еврейском - русская политика, быть может, не удовлетворяла союзников, но такт и лояльность не позволяли им вмешиваться во внутренние вопросы русской жизни. Как русскому правительству не приходило в голову советовать Англии ввести гомруль в Ирландии, или Франции - отменить закон против монашеских орденов, так и союзные правительства не считали уместным требовать от России каких-либо внутренних реформ.
Попытки косвенного воздействия, однако, бывали. Некоторые английские финансовые круги, с лордом Ротшильдом во главе, с самого начала войны пытались добиться через русского посла в Лондоне графа Бенкендорфа изменения законов относительно евреев; но государь тогда же - осенью 1914 г. - категорически запретил давать какие-либо обещания. Указания в этом смысле повторялись затем неоднократно.
Когда русская парламентская делегация была в Лондоне, ее председатель А. Д. Протопопов несколько смело заверил лорда Ротшильда на одном банкете, что еврейское равноправие будет вскоре осуществлено в России. По возвращении в Петроград А. И. Шингарев сделал 19 июня доклад в военно-морской комиссии, в котором доказывал, что в целях облегчения выпуска союзных займов в Америке необходимо провести реформы в пользу евреев; известный банкир Яков Шифф, считавшийся германофилом, обещал в таком случае сам выпустить заем для русского правительства. П. Н. Милюков, ссылаясь на свидетельство французского деятеля Виктора Баша, подтверждал впечатления Шингарева.
Такая постановка вызвала возмущенный протест представителя правых Н. Е. Маркова: «Вопрос ясен: его величество еврейское, его величество Яков Шифф приказывает союзникам заставить Россию провести внутри своего государства желательные его величеству реформы… Нам приказывают. Хорошо, если эти реформы вам нравятся; но ведь могут приказать и то, что вам не нравится… Вы ведь не говорите, что Яков Шифф прав, а вы говорите, что иначе вам не дадут денег. Значит, вам приказывают, иначе вас заставят!.. Вот постановка, которая должна нам показаться малоприемлемой, - не только для сторонников самодержавия, но даже для приверженцев конституционной монархии, даже для республиканцев!»
Возникли бурные прения. А. Ф. Керенский с некоторым злорадством предсказывал, что союзники еще и не то потребуют; он признавал, что «Марковым достоинство и самолюбие не позволяют дать под ударами кулака то, что они не давали по свободному убеждению «, и делал из этого вывод, что нужно удалить от власти «единомышленников Маркова». А. И. Шингарев счел нужным подчеркнуть, что его доклад - только изложение фактов, а не его собственные аргументы: «Я такого аргумента не могу вынести, что под давлением требований Россия должна уступить…»
Государь продолжал считать, что всякие внутренние реформы должны быть отложены до окончания войны.241 Он был уверен, что союзники сами слишком заинтересованы в безопасности России, чтобы из-за «еврейского вопроса» задерживать поставку военного снабжения: разница была только в том, что союзные займы в Америке выпускал Пирпонт Морган, а не Яков Шифф.
Сложнее было отношение к польскому вопросу. Поляки с самого начала войны стремились добиться международной гарантии для обещанной им русский царем широкой автономии. Так как воссоединение Польши зависело от общей победы союзников, те имели известные основания интересоваться польским вопросом. Но государь и здесь стоял на точке зрения полной суверенности России. Он готов был дать царству Польскому весьма широкие права - но не считал возможным вмешивать иностранные державы в отношения между русскими и поляками.
Весной 1916 г. польский вопрос был выдвинут министром иностранных дел С. Д. Сазоновым, который считал, что в интересах союзников было бы объявить свой проект польской автономии, дабы привлечь симпатии польского населения и не дать Германии и Австрии использовать его для своих военных целей. (В это время распространялись упорные слухи о предстоящем наборе в царстве Польском для австро-германской армии).
Государь, наоборот, счел, что нельзя придавать окончательную форму будущему царству Польскому, пока оно целиком находится под властью противника: широкие посулы были бы сочтены признаком слабости; с другой стороны, приемлемый для России проект автономии мог показаться полякам недостаточным. Расхождение по польскому вопросу было решающим поводом отставки С. Д. Сазонова; государь, впрочем, уже и ранее был недоволен его позицией в вопросах внутренней политики (о верховном командовании, об отношении к «блоку»). Получалось так, что министр иностранных дел скорее отстаивал взгляды союзников перед русской властью, нежели взгляды русской власти перед союзниками.
