— Хорошо; даже лучше, — согласился тевтонец, как ему показалось, с облегчением. — Вопрос, майстер инквизитор, такой: среди тех, с кем вам пришлось столкнуться в этом деле, не было ли… существа… со следующими приметами. Выше вас, быть может, на ладонь, темный блондин, даже, наверное, ближе к пепельному; глаза, соответственно, серые…
Глаза…
Его прежний цвет глаз теперь было уже не различить — сейчас радужка была льдистой, почти прозрачной; однако все прочее, чем дольше он слушал, тем все четче вырисовывало навсегда теперь запомнившийся образ того, кто держал его за горло в полутемном коридоре замка фон Люфтенхаймера и кто теперь стоял прикованным к стене в магистратском узилище…
— Вы опустили глаза и задумались, — оборвав сам себя, заметил тевтонец со вздохом. — Это значит — вы его видели… Скажите, сейчас он убит, или ему удалось уйти?
— Ответить на ваш вопрос, — снова помедлив, отозвался Курт осторожно, — я пока не смогу. Поймите меня сами, господин фон Зиккинген, это дело не назовешь заурядным, и любая мелочь может иметь значение без преувеличений судьбоносное. Боюсь, вначале я попрошу вас таки рассказать историю, которую рассказать собирались.
— Понимаю, — легко согласился тот, — я иного и не ждал. Однако вам придется набраться терпения, майстер инквизитор — история долгая и поначалу могущая показаться вам не имеющей к делу касательства.
— Слушать все, что мне рассказывают — моя работа. Я готов выслушивать столько, сколько придется, хоть вечер и ночь напролет, если это важно, а я не думаю, что вы пригласили меня сюда ради семейных воспоминаний.
— В некотором роде так оно и есть, — чуть улыбнулся фон Зиккинген и, посерьезнев, докончил: — И касается также дел нашего ордена, посему я был бы вам весьма признателен, майстер инквизитор, если вы не станете разглашать полученные сведения без крайней к тому нужды.
— Если это не будет крайне необходимо, — согласился Курт.
— Благодарю вас, — с достоинством кивнул тот и, усевшись удобнее, повторил: — История долгая. И давняя. Она началась, когда наш орден держал границу меж нашими владениями и территорией соседних языческих племен. Жемайтские лесные племена, майстер инквизитор; вам и не вообразить, что там скрываются за чудовища. Человеческие жертвы их богам — это лишь часть того, что можно рассказать о них; часть — но часть немалая. Многие из них поедают своих пленников — судя по всему, не оттого, что таково их постоянное питание, а из соображений ритуальных. Мы видели, как сердце вырвали и стали есть даже и прямо на поле боя, мы находили человеческие останки в их лагерях — недвусмысленного вида… Охрана границ была действием явно недостаточным, и мы продвигались вглубь, выбивая язычников из их поселений; если всего лишь отбросить их, они переводят дух, зализывают раны и бьют с новой силой, бьют с жестокостью, свойственной даже не всем идолопоклонникам, и жизнь всех, обитающих поблизости от рубежа, посему была просто невозможной. Я не стану похваляться, не стану говорить, что мы не несли потерь — все же лес, скалы, а то и болота, укрытая и чужая местность, которую мало захватить — надо ведь еще и закрепиться; однако мы продвигались. А однажды наткнулись на очередное племя — немногочисленное в сравнении с другими, не обученное; какая у них может быть выучка, сами согласитесь… Мы не разбили их сразу лишь потому, что не могли выследить место их обитания. Кругом были болота, в которых тропки меняются каждые полгода, и даже местные проводники не желали туда соваться. К тому же, это племя даже среди все тех же местных почиталось совершенно диким, и любому чужаку нечего было и надеяться возвратиться живым и целым из их владений. Мы били их, они отступали, после являлись снова, мы отбивались… Это продолжалось довольно долго. И вот однажды ситуация резко переломилась. Они стали… — на мгновение фон Зиккинген замялся, подбирая точное слово, и неуверенно договорил: — Не знаю, как и выразиться… Словно их подменили. Словно это были не какие-то лесные дикари, а — настоящая армия. Маленькая, плохо вооруженная, но армия. Со своей тактикой — весьма удачной, с использованием особенностей местности, собственных возможностей; возникало чувство, что ими руководит во всякую минуту боя единый разум. Словно некий полководец раздает им указания. Они наступали, точно по команде, и отступали, как будто получив на то приказ; причем не бежали — они отступали, слаженно и четко, перегруппировывались и нападали вновь или уходили так, что мы не могли их преследовать… И при том они стали втрое бешеней. Их надо было изрубить в куски прежде чем они умирали или хотя бы прекращали сопротивление; стрелы, как то было прежде, их уже не брали — в ежах меньше игл, чем было в тех, кто, наконец, падал. Да, у дикарей слабая чувствительность к боли не редкость, они и прежде поражали и стойкостью, и мужеством, прости Господи, но такое — было слишком даже для них. Словом — вы меня понимаете, майстер инквизитор?
— Вполне, — коротко отозвался он, и тевтонец кивнул, продолжив:
— И вот, когда наша первая… не стану скрывать — растерянность… несколько сгладилась, когда мы попытались противопоставить их внезапному ратному таланту собственный — вот тогда мы и увидели, чей именно разум повелевает ими. Мы видели человека, стоящего в отдалении, не принимавшего участия в бою, и видно было, что он отдает приказы прочим. Но ведь самое страшное заключалось в том, что эти прочие не могли его слышать. Его не могли ни увидеть, ни услышать хоть слово из его уст те, кто был в десятках шагах от него, окруженные криками, лязгом, шумом битвы; это было просто невозможно, но это было. Все повиновались его приказам, точно эти приказы произносились подле них.
— Малефик, — не предположил — констатировал Курт, и фон Зиккинген усмехнулся:
— «Малефик»… Знаете, майстер инквизитор, в этом слове есть что-то близкое, душевное… домашнее, что ли… Проще: колдун. Демон в человечьем обличье. Нечисть, способная внушить мысль напрямую человеческому разуму и (как знать), быть может, читать и наши мысли также, видеть заранее, где мы нанесем удар или развернемся. Мало того, отступив, через несколько дней они напали на наш форпост. Бывало, что и прежде особенно самонадеянные предпринимали подобные попытки, бывало, что доставляли при этом много неприятностей, однако потери не бывали большими. Но в ту ночь посланный на вылазку отряд полег целиком, и крепость едва выстояла — нас было немного. А их снова возглавлял тот человек. Мы попытались уничтожить его. Был приказ: игнорируя прочих, добраться до него, но — получившие этот приказ исполнить его не сумели. Они погибли еще до того, как приблизились к этому чудовищу, погибли не от стрел или их ножей, а просто умерли — умерли на месте.
— Но их атаку вы отбили.
— Отбили, но… Отряд, покинувший стены, погиб без остатка, а один из братьев исчез. Мы не нашли его тела на поле боя. Мы не могли их преследовать, мы не знали, где их обиталище, и… и смирились со смертью нашего брата. Это было больно и…
— … противно, — докончил Курт тихо, когда тевтонец замялся, и тот, бросив на него короткий взгляд исподлобья, болезненно поморщился.
— Да, — согласился фон Зиккинген. — Но сделать мы тогда не могли ничего. Мы обратились за помощью, снарядили местных, положив на это немало сил, уговоров, денег и посулов, да и, что греха таить, угроз… И довольно нескоро мы все-таки нашли их лагерь. Они жили в скалах, в пещерах, одевались в шкуры и ели на земле, их женщины были наравне с мужчинами в свирепости, их дети… Впрочем, это не имеет отношения к теме, — сам себя оборвал тот, повстречавшись с собеседником взглядом. — Главное состоит в том, что в их логово мы вошли легко, не применив и пятой доли собранных нами сил. Мы не обнаружили среди останков и костей тела нашего брата, не нашли пустого доспеха, но не нашли его и живым. И их жреца, того колдуна, что командовал ими — там тоже не было. Мы допросили оставшихся в живых дикарей, и они рассказали, что захваченного человека тот увел в свою пещеру, и больше его не видели, а две ночи назад оба исчезли.
— Вы выяснили, что за сила стояла за их жрецом?
— О, да. Мы выяснили… Наберетесь терпения еще на одну историю, майстер инквизитор?
— Я весь внимание, — кивнул Курт, и тот склонил голову в ответ:
— Тогда слушайте. Их жрецы готовили себе преемников, избирая тех, кто имеет склонность… способность к их бесовскому поприщу. «Кого слышат боги». Кто умеет достучаться до Дьявола. Это чудовище с юности подавало большие надежды, но тогдашний жрец имел своего любимца и потому не желал передавать ему своего места, и все уже склонялись к мысли, что в посвящении ему откажут. Как я думаю теперь, жрец тот просто испугался, когда увидел, что юнец сильней его самого… Бог знает, что на самом деле… Финалом в обучении и моментом посвящения в это дьявольское звание была традиция, заведенная еще во времена, которых никто уже не помнил. Претендент должен был отправиться в отдаленные от их стойбища места, на некую скалу (где, бывало, исчезали не в меру усердные охотники и где, по их суевериям, жили то ли духи, то ли боги) и провести там ночь. Судя по услышанному далее, прежние жрецы мошенничали в этом вопросе — бродили где-то по окрестностям, а поутру являлись домой. А тот — тот исполнил обычай в точности. Вот только он возвратился не утром — он пришел однажды ночью примерно «через оборот луны». Первым делом он убил вождя, потом порвал жрецов — в буквальном смысле; и, разумеется, своего конкурента по обучению. И возглавил племя сам. Все это время он являлся перед людьми лишь по ночам или в погоду, когда туман прятал солнце, скрытый этой их шкурой — знаете, с головой зверя, которая надевается на собственную голову, как капюшон…
