«Володя Высоцкий называл это авторской песней. Наверное, все так и должно было произойти. Если попытаться идти в молодость, когда рок-музыка жила в нас, — я же помню, не остро, но помню, что тогда я придумывал музыкальные модели, из которых развилась потом „Бригада С“. Некую музыкальную конструкцию, которая будет ни на что не похожа… А потом, с опытом, форма перестала играть для меня важную роль, а когда ты стал старше и появилась возможность делать что угодно и не думать ни о какой форме — соответственно, вылезли эти красные тетрадки, которые лежали в столе много лет. Мы с Саней Скляром их вытащили и сделали группу „Боцман и Бродяга“.
Могли мы это сделать 20 лет назад? Конечно, нет. Нужно было стать мужчинами, для того чтобы спеть, как ты хочешь это спеть, как ты чувствуешь ту музыку, которая была для тебя сделана — и блатная, и цыганская, и твоя музыка, которую ты писал только для самых близких друзей. А потом оказалось, что это интересно большому числу людей.
Я помню это чувство свое, я был просто потрясен, когда „Боцман и Бродяга“ стал лучшим альбомом года, его стали везде гонять, я появился в огромных количествах на телевидении, — меня это совершено потрясло. Шли мы к этому? Наверное, шли, но совершенно не чувствовали этого.
…Мы не должны забывать, что рок-музыка, которая родилась в Америке и потом в Англии, вышла из блатной песни. Блюз — это блатная песня. „Дом восходящего солнца“ — это блатная песня, о публичном доме еще XIX века, по-моему. Это величайший рок-гимн, который будут петь и через двести лет. Если мы говорим о каторжанской песне, о так называемой блатной, то это музыка рабов, которые сидели на цепи. Их герои — это воры и проститутки. Это переживания отбросов общества, как сказали бы сейчас.
А почему интеллигенция во всем мире это так любит? Потому что это фантастическая, глубинная часть культуры. Сотни лет живут эти песни, мы не знаем авторов, но они являются частью народа. Песни каторжан — один из самых важных моментов для понимания души народа. Поэтому мы обращаемся к Володе Высоцкому, люди нашего поколения, — он гений блатной песни, он ее сделал высоким искусством. А то, что сейчас называется русским шансоном, — ну да, это кабак, который пришел в эфир. Вот тут зона, а рядом с зоной — кабак, и ребята откинулись, маленький городок и сидят пацаны, про дочку прокурора раз сорок заводят, поплакать на воле…
Я понимаю, о чем вы говорите. Но если подумать про уголовный мир, то самые яркие его представители — это неординарные люди, одаренные, гениальные личности. Существует много миров в нашей жизни, так устроено, так, наверное, и должно быть. Это огромный пласт культуры, который в нас живет. Почему мы, когда выпьем, петь начинаем? Почему наши родители поют „Ой, мороз, мороз“, а мы уходим курить и слушать Led Zeppelin… а потом приходит момент, и вдруг мы сами в пьяной компании близких людей, выпивши, начинаем этот „Мороз“ петь. Приходит время, и в нас ствол тысячелетний начинает подниматься…»
Часть ХIХ. Вокруг шансона
«Контрабандный товар»
Как ни грустно сознавать, но путешествие по истории русской жанровой песни близится к завершению. Как говорят профессионалы, «идет на коду».
Многое осталось за кадром, еще больше — за бортом, но невозможно ставить точку, не познакомившись с вечными спутниками практически любого явления — коллекционерами, фестивалями, печатными изданиями, тематическими программами и местами, где эту самую музыку всегда можно услышать.
* * *
В начале 90-х годов мне довелось услыхать веселую песенку украинского шансонье Анатолия Таволжанского, где речь шла о самых разных человеческих увлечениях:
Кто тратит деньги на кино и ресторан,Кто на открытки и на марки разных стран,А кто-то денежки с собою тянет в гроб,А я все трачу на свой личный гардероб…
Конечно, каждый распоряжается своим временем и наличными по-разному, но существует отдельная категория граждан, буквально одержимых своей страстью.
Это — коллекционеры. Кто-то собирает монеты или марки, другие — открытки или значки, а может — спичечные коробки или картины. Случаются и вовсе редкие экземпляры: недавно я видел по ТВ сюжет о человеке, всю жизнь, собирающем… пуговицы. В его скромной квартире буквально «живого места» нет от этих разнообразных по размеру и материалу деталей одежды. Но мой интерес обращен сегодня к музыкальным коллекционерам, причем не просто филофонистам и меломанам, а только тем, кто собирает музыку в стиле «русского шансона», как сегодня зовется этот жанр.
Произведения городского романса, как известно, находились в советское время под запретом и не звучали с большой эстрады. Но, являясь своего рода ответом официальной пропаганде, подобные образцы народного творчества оказались крайне живучи и популярны среди обычных жителей Страны Советов. Что ж? Ничего удивительного в этом нет — манит запретный плод. Но мало распевать песни под гитарку или баян в тесной компании — виртуальные звуки собирать сложно. Должен был появиться предмет коллекционирования — пластинка или пленка, с увековеченной для потомков записью.
Само собой разумеется, что открыто исполнять подобный репертуар (а тем более издавать) в СССР было нельзя. Откуда же взялись энтузиасты этого движения и что они собирали? Первыми «ласточками» их собраний стали контрабандные диски с голосами артистов-эмигрантов — Александра Вертинского, Петра Лещенко, Юрия Морфесси. Эти пластинки попадали в Советский Союз в багаже дипломатов или моряков загранплавания. Их продавали из-под полы на толкучках и блошиных рынках, рискуя отправиться по этапу за спекуляцию и распространение «белоэмигрантского репертуара».
Однако контрабандный ручеек не в силах был насытить огромный рынок, но наши смекалистые граждане быстро нашли выход из ситуации: в конце 40-х годов возникла индустрия «музыки на ребрах». Помимо тиражирования популярной музыки отцы-основатели нелегального бизнеса начали сами экспериментировать с записью. Они приглашали своих друзей и знакомых, обладающих приятным голосом, подбирали им репертуар и записывали их на «костях». Так, в конце 50-х — начале 60-х появились первые записи Сержа Никольского, Ольги Лебзак, Аркадия Северного и ряда других «пионеров» подпольной песни. Однако непрерывные преследования властей в отношении музыкальных деятелей делали этот процесс сложным и трудоемким. Только появление в 1959 году магнитофонов в открытой продаже положило начало такому явлению, как коллекционирование магнитиздата.
Причем большинство ранних подвижников сами и создавали свои фонотеки.
«Как это?» — возникнет резонный вопрос у читателя. А так: они находили исполнителя, собирали нехитрый ансамбль, подбирали тихую квартиру и записывали очередную музыкальную программу. Причем если первый импресарио Аркадия Северного Рудольф Фукс делал это скорее из чистой любви к искусству, то большинство его коллег по подпольной деятельности — ради наживы. Очередной «концерт» тиражировался «писарями» и продавался в разные уголки страны, принося более чем приличные доходы. Можно ли таковых назвать «коллекционерами»? Не уверен, хотя в их квартирах хранились тысячи лент и пластинок самого разного содержания. «Дедушка русского шансона», создатель «Братьев Жемчужных» Сергей Маклаков честно не считает себя коллекционером, он, скорее, продюсер, говоря современным языком. Та же история и со знаменитым одесситом Станиславом Еруслановым. «Я не собиратель, — говорил он о себе, — мне больше нравится сам процесс записи: подбор репертуара, поиск музыкантов…»
«Мамонты»
Наверное, у читателя уже созрел резонный вопрос: «Были ли вообще в то время настоящие коллекционеры?»
Конечно, были и есть. Скажем, трагически погибший не так давно петербуржец Михаил Крыжановский. Он был одним из первых, записавших на пленку молодого Александра Розенбаума в 1979 году и много других славных имен. Причем делалось все ради идеи, не в поисках выгоды.
Бард Владимир Ланцберг в собрании КСПшных анекдотов приводил такой факт о Мише:
«Во второй половине 80-х годов фирма „Мелодия“ принялась наверстывать упущенное за десятилетия — выпускать диски бардов. А поскольку целый ряд бардов этого времени так и не дождался, основным источником фонограмм для их дисков стали фоноархивы собирателей. В частности, очень большую роль сыграл тогда знаменитый ленинградский коллекционер Михаил Крыжановский.
В работе над одним из дисков возник конфликт. Сотрудники „Мелодии“ непременно хотели получить на некоторое время в руки оригинал записи (естественно, с твердой гарантией возвращения в сохранности), а Крыжановский предлагал им первую копию (тоже гарантируя, что она будет ничем не хуже оригинала). Переговоры зашли в тупик, и в конце концов „Мелодия“ предпочла договориться с другим, почти столь же авторитетным коллекционером. Когда Крыжановский узнал об этом, он с удивлением спросил:
