переморщенным, мокрым лицом.
— Михаил Николаевич, вы как себя чувствуете? — тревога в голосе Яковлева была натуральной.
Миха заполошно вскинул руки вверх, закрываясь от удара, заныл гнусаво: — За что бьёте, фашисты?!
— Да кто вас бьёт? Вы что, в самом деле? — попавший в нештатную ситуацию оперуполномоченный по ОВД растерялся не на шутку. — Мы пальцем вас не тронули…
Маштаков резко оборвал вой, опустил руки и выставил напоказ разбитый лоб:
— Как не били? А телесные у меня откуда взялись? Я себя сам, что ли, заехал по башке? У-у-у, бляха-муха, больно как… Вызывайте «скорую», я сознание теряю! Сотрясение мозга у меня, по ходу…
Теперь наступил черёд надолго замолчать Яковлеву. Он прекрасно понимал, что за приездом медиков последует телефонограмма в дежурную часть УВД об обнаружении у гражданина телесных повреждений. Нарушить установленный ведомственными приказами алгоритм действий работников станции «Скорой помощи» контора в современных условиях не могла. Любая огласка обещала спецслужбе неминуемый скандал. Офицера МВД обманным путем, втайне от его начальства доставили в отдел ФСБ, где результатом беседы с ним стали разбитая голова и заявление об избиении комитетчиками, добивавшимися признания в том, чего он не совершал. Понятно, что оснований для привлечения сотрудников ФСБ к уголовной ответственности военная прокуратура не установит. Маштаков — один, их — двое, плюс видеозапись, на которой ясно будет видно, как шизанутый мент сам ударился дурной башкой об стенку. Но запись тоже секретная, вытаскивать видео, значит — без нужды раскрывать формы и методы оперативной работы. В ходе предстоящей доследственной проверки по факту получения побоев капитаном милиции обойти тему беседы с ним в ФСБ не удастся. Многоходовой разработке коррумпанта-прокурора, кропотливо ведущейся в течение полугода, грозило позорное фиаско. Последствия служебного разбирательства лично для Яковлева сулили вылиться в дисциплинарное взыскание.
Миха по беспокойно рыскавшему взгляду хозяина кабинета приблизительно догадывался о ходе его мыслей. Наказав пухлому лейтенанту смотреть за членовредителем в оба, Яковлев покинул помещение, надо думать, направился за инструкциями к старшему.
Вернулся он минут через пять-семь с целой аптекой в обеих руках. Склянка с перекисью водорода, пузырёк с йодом, бинт, вата, лейкопластырь — всё тут имелось в наличии. Маштаков терпеливо позволил оказать себе первую помощь. Комитетчики обработали ссадину и заклеили её бактерицидным пластырем. По их поспешным действиям Миха понял, что операция по его инфильтрации из режимного учреждения вступает в завершающую фазу. О дальнейшем продолжении работы с ним не шло и речи. Правда, Яковлев (надо отдать ему должное) напоследок сделал попытку отобрать у Маштакова подписку о неразглашении содержания сегодняшнего разговора. Успехом она не увенчалась, Миха сразу заумирал и снова принялся просить вызвать ему «скорую».
— Ничего, Михал Николаич, шарик, он как бы не квадратный, — уже на ступенях главного входа в здание пообещал Маштакову Яковлев с соответствующим выражением лица.
Миха и без намёков понимал, что его проблемы с новыми оппонентами только начинаются. Сейчас ему было важно выстоять в первом раунде.
Пока он находился на виду окон конторы, то ковылял потихонечку и даже остановился передохнуть, навалившись плечом на забор частного домовладения. Но достигнув перекрестка, прибавил ходу. В отсутствие зрителей ваньку можно было не валять. Ушибленное место побаливало, голова всё-таки, не задница. Шишки большой не вырастет, раз кровь пошла из ранки. Ничего, всё зарастёт, как на собаке. Известные со времён боксёрской юности симптомы сотрясения мозга отсутствовали. Не первый раз за тридцать четыре года получал Маштаков по кумполу, однако впервые — причинял себе вред самолично.
КПП городского управления внутренних дел он достиг в тринадцать ноль-ноль, в милиции был обеденный перерыв. На вахте к нему как к родному бросился гревшийся возле батареи Витёк Сидельников.
— Николаич, ты как сквозь землю провалился! Два часа тебя на сквозняке пасу, — агент по-старушечьи зашамкал пустыми деснами. — Перед всем блатом меня палишь. Не знаю, куда рожу деть со стыда, как назло, одни знакомые через вахту прутся.
Витёк, припадая на одну ногу, приблизился вплотную. Трёхдневная босяцкая щетина, обметавшая его впалые щёки, наполовину была седой.
— Николаич, — зашептал он, накрывая оперативника смрадным облаком невыветривающегося перегара от дешёвой водяры и курева, — размотал я одно кубло. Помнишь ты мне за длинного накинул? Это Сабонис, первый парень у нас на Малеевке. Он да корень евонный, Гога из Острога, наладили промысел по чужим паспортам бытовую технику в кредит брать. Подыщут на районе хрона, литруху ему выставят, паспорт — себе на карман и айда в торговый центр. А там девчушки-лохушки, им лишь бы в аусвайсе прописка стояла, фотку с мордой они вообще не сличают. Таким макаркой Сабонис с Гогой стирательную машинку «Ардо» зажуковали и телевизор «Филипс», двадцать два дюйма диагональ.
Сидельников тараторил как пулемёт, со скорострельностью сто слов в минуту.
— Витя, — настороженно сказал Маштаков, обработав информацию, — эта ария из другой оперы. Мы с тобой за Яшку Тряпицына говорили, за грабёж в баре «Лель».
— Николаич, вроде умный ты сотрудник, с верхним образованием, прокурором работал, — гуттаперчевое лицо агента находилось в постоянном движении. — Яшка халтай[167] у «Леля» на пару с длинным ставил. А длинный ето кто? Угадай с трёх раз. А длинный ето — Сабонис. Закрываете Сабониса за мошенство с кредитами, колете на «Лель». Ну чего, мне тебя твоей же кумовской работе учить? Погоди, Николаич, чёй-то это у тебя? Кровушка, что ли, засохла?
Сидельников ногтем с траурной окаемкой поскрёб пятно на вороте куртки куратора. Миха скосил глаза, пытаясь разглядеть помарку.
Проходивший через КПП моложавый, экипированный с иголочки инспектор штаба в майорском чине неодобрительно покосился на шушукавшуюся в углу парочку. Майор поспешил отвести взгляд в сторону, чтобы не здороваться с Маштаковым, явно дискредитирующим высокое звание сотрудника милиции. Подметивший сей финт Миха ни капли не расстроился, расположением штабных он не дорожил. Вообще, вырвавшись из логова фээсбэшников, Маштаков пребывал в состоянии эйфории. Ощущение у него было такое, будто сегодня выходной или даже отпуск наступил.
— А что, Витя, царапнем в «Экспрессе» по соточке? — как бы невзначай поинтересовался Миха у Сидельникова.
Витёк отродясь от подобных предложений не отказывался, на больную голову — тем более. Но нюанс его смущал — стрёмно белым днём на людях с опером пить, не отмоешься впоследствии. Впрочем, изощрённые мозги агента живо отыскали выход из недр лабиринта.
— Николаич, гони тридцатник и иди первым, я за тобой. Берёшь стоху, встаёшь в угол. Я у Надьки сам возьму, с понтом под зонтом, мы с тобой на разные карманы шпилим. Я у соседнего столика приткнусь, если знакомых не будет, может, даже чокнуться получится.
Маштаков набрал по карманам
