старые времена, с небольшой командой из нескольких сотен человек, полностью посвятившей себя гонкам – своеобразной «Скудерией Феррари», перенесенной как по волшебству из 1930-х в 1980-е. «ФИАТ», как и полвека назад с «Альфа-Ромео», была бы на заднем плане, под рукой, но полностью отделена.
Мечта, разумеется, рассеялась еще в зародыше, поскольку «ФИАТ» никогда бы на такое не согласился.
Так что Феррари не оставалось ничего иного, кроме убежища в маленьком городе-государстве Фьорано: он перемещался между новым офисом спортивного подразделения и своим уединенным домиком в центре трассы, где он обедал почти всегда, предпочитая его ресторану «Жеребец» по множеству причин – от практичности до необходимости избегать навязчивых фанатов, которых перед воротами «Феррари» собиралось все больше, от желания придерживаться строгой диеты до желания ограничить контакты с руководством «ФИАТ» в «Феррари». В ресторане он появлялся все реже, и только на официальных мероприятиях.
В новом офисе Феррари было комфортно, просторно, светло и скромно, как и в старом. Стены были окрашены в чуть более светлый синий цвет. На стене за его столом стоял перевезенный из Маранелло хрустальный жеребец, который ему подарил шесть лет назад Пол Ньюман. На стенах висела только одна картина, написанная маслом, с изображением «Феррари», разогнавшейся до большой скорости. И, конечно же, была черно-белая фотография Дино с тремя цветками – зеленым, белым и красным.
Несмотря на внутренние противоречия с «ФИАТ», в свои почти восемьдесят пять лет Феррари мог быть доволен. «Это всегда – семья. Здесь работают отцы, нередко и матери, здесь сегодня работают дети, зятья, невестки, дядья. Они чувствуют себя как дома, и жизнь команды – часть их жизни», – говорил он тем, кто спрашивал у него, что такое «Феррари» на тридцать шестом году ее существования: передовая компания, выдающаяся команда «Формулы-1», но прежде всего – большая семья, состоящая из жителей его родной земли, где чувство принадлежности было очень сильным и к тому же подкреплялось его личностью.
Будильник звонил в 7:30. После обязательного чтения газет он направлялся к парикмахеру и затем, если чувствовал себя хорошо, шел на кладбище навестить Дино. В отличие от того, как это было еще несколько лет назад, он уже не ходил на кладбище каждый день, чтобы не простудиться или не подхватить грипп. Но если здоровье и погода позволяли, визит к Дино был обязательным этапом на пути в Маранелло.
Из-за диеты, которую он был вынужден соблюдать, он похудел, на его лице «необразованного провинциала», некогда круглом, а ныне угловатом, проявились резкие черты, и в центре этого лица были два всегда живых, но теперь еще более светлых глаза. Он пил ячменный кофе, оставляя на субботу настоящий кофе – при условии, что результаты еженедельных медицинских обследований давали желаемые результаты. И по субботам после кофе он не отказывал себе в рюмке виски из особой бутылки, которую шотландский поклонник присылал ему из года в год.
Вечером на ужин он ел немного фруктов и что-нибудь еще в компании Дино Тальядзукки и его жены, или с Пьеро, Флорианой и Антонеллой. Затем немного разговора с Линой, немного телевизора, хорошей книги. Ложился он поздно, не раньше полуночи. Несмотря на свое решение изолироваться от остального мира, он оставался любопытным в отношении всего, что происходило за пределами полей, простирающихся от Гирландины до Апеннин, и каждого своего гостя подвергал допросам, не обязательно относящимся к миру машин и гонок.
Каждое его публичное высказывание часто интерпретировалось как приговор, каждое воспоминание было погружением в прошлое, которое не могло повториться, из которого, как по команде, всплывали лица и события, датирующиеся даже началом века – века, который он прожил почти полностью, со страстью, вдохновением, любовью и иногда ненавистью. «Поскольку меня считают достаточно хитрым и даже сложным человеком – ему нравилось публично говорить так, что было непонятно, в шутку он это или всерьез, – то мои сентенции регулярно взвешиваются, интерпретируются, осмысливаются, и это в конечном итоге часто вызывает сумятицу, чем я и удовлетворен».
Вкус к полемике остался таким же, как и раньше. И хотя с FISA, FOCA, ACI, с другими командами «Формулы-1» она обычно сопровождалась громкими публичными склоками, он мог вести споры и более тонко и неявно – как, например, когда он утверждал, что «Феррари» должна производить не более двух тысяч автомобилей в год вместо двух тысяч пятисот, к чему его вынудил «ФИАТ». Он не уставал повторять: «“Феррари“ должна быть желанной, должна быть в мечтах, и поэтому ее нужно дожидаться, как явления богини».
Великий Старик начал ежегодную пресс-конференцию с посвящения Жилю Вильневу. «Мне кажется, что это правильно – вспомнить пилота, которого мы больше не увидим и который приобрел большую известность с “Феррари“ благодаря своему великодушию и смелости. Мне был очень дорог Вильнев. Для меня он был как член семьи». И в ответ на вопрос, появится ли когда-нибудь другой похожий пилот, он отвечал: «Это не слишком-то вероятно, потому что, помимо природных талантов, необходима такая же настойчивая жажда победы, которая вдохновляла великого Жиля».
Прошли месяцы после трагической утраты Вильнева, канадец оставался постоянной фигурой в его мыслях, но Феррари понимал, что нужно переворачивать страницу. Поэтому он погрузился в разработку «126 C3» – машины, на которой переподписанный Патрик Тамбе и новичок Рене Арну должны были ездить в сезоне-1983. Выбор Арну, гонщика, который летом 1979 года боролся на равных с Вильневом в Дижоне, естественно, не был случайным. В этом выборе сыграли важную роль его скорость на трассе, а также воспоминания об этой схватке с Жилем.
Тамбе и Арну шагнули в новый сезон с правильной ноги. В Имоле Тамбе, стоявший на той же позиции стартовой решетки, с которой годом ранее стартовал Вильнев, победил – это было важно для общего зачета, но и грустно для тифози, которые остались без своего маленького канадца. До такой степени, что толпа в Имоле радостно аплодировала вылету итальянского пилота – Рикардо Патрезе на «Брэбхеме», – который своим сходом с трассы открыл путь для победы Тамбе: тем самым они давали понять, что «Феррари» как команда занимала более важное место в сердцах болельщиков, чем любой пилот-соотечественник.
Феррари, комментируя это, сказал: «Эмоциональные законы спорта бывают жестоки, а иногда и несправедливы. Но мы не можем отмахиваться от них ни будучи победителями, ни будучи проигравшими». И это он знал хорошо, потому что в сентябре 1971 года его освистывали на «Монце».
В 9:20 утра воскресенья, 29 мая 1983 года, президент Республики Сандро Пертини подъехал к воротам здания «Феррари» во Фьорано. Он был не первым главой
