Под конец пляски Сенька схватил Маргитку на руки, вместе с ней повалился на диван, поцеловал под сумасшедший хохот девчонки, и у Ильи ещё сильнее заскреблось под сердцем. Понимая, что думает глупости, что Маргитка старается для хора, делает деньги, что даром ей не нужен этот Сенька, он всё-таки не мог избавиться от непонятной досады. Чтобы не смотреть на обнимающуюся с Паровозом Маргитку, Илья отошёл к окну, сел на подоконник. От нечего делать принялся разглядывать "господсочинителей", не принимающих участия в веселье и о чём-то тихо разговаривающих за столом. Вернее, говорил один из них, тот, что был помоложе, с буйной шевелюрой рыжеватых волос и голубыми навыкат, как у лягушонка, глазами. Записная книжка лежала, раскрытая и забытая, перед ним, а карандашом молодой человек размахивал, как дирижёрской палочкой.
– А вы отговаривали меня сюда идти, Владислав Чеславыч! Я всегда говорил, что цыгане - это чудо нашей эпохи. И прелесть что за девушка эта Маша! Живая, удивительная, влюблена в нашего героя…
– И не удивительная, и не влюблена, - брюзгливо перебил его собеседник, человек лет сорока с острым лицом, сильно испещрённым морщинами, и лысиной, проглядывающей в гриве тёмных, зачесанных назад волос. - Не быть тебе вторым Толстым, мой друг, слишком ты восторжен. Покажи этой Маше сотенный билет - и она тебе изобразит ещё не такую вселенскую страсть.
– Вы циник, Заволоцкий, - со вздохом заметил молодой человек. - Но согласитесь хотя бы, что эти песни, эти пляски египетские - необыкновенны!
Право, ничто не умеет так растеребить души, как цыганская песня. Вот вы упомянули Толстого, а Лев Николаевич и сам писал…
– Лев Николаевич, Алёша, тоже человек и тоже может писать глупости, – раздраженно возразил Заволоцкий. - Я, слава богу, двадцать лет занимаюсь теорией музыки. И могу утверждать со всей определённостью, что никакой цыганской песни и никакого цыганского танца нет и не было. И не только в России, но и во всём мире.
– Не кощунствуйте, Заволоцкий! - сердито сказал сочинитель. - Всему есть предел. Обоснуйте хотя бы ваше чудовищное предположение.
– Извольте. - Заволоцкий, не поворачиваясь, указал в сторону сидящей на диване с Паровозом Маргитки. - Два часа назад, в ресторане, эта ваша египетская богиня пела "Успокой меня, неспокойного". Давай спросим кого угодно из хора. Да вот хоть этого… Любезный, подойди-ка! - обратился он к Илье, который с растущим интересом прислушивался к разговору. Тот быстро спрыгнул с подоконника:
– Что угодно вашей милости?
– Скажи-ка, друг, "Успокой меня, неспокойного" - цыганская песня?
– А как же?! - поразился Илья, не раз слышавший этот романс ещё во времена своей молодости от хоровых цыганок. - Самая что ни на есть!
– Уверен ли ты в этом?
– Да её ещё моя прабабка пела! - не моргнув глазом заявил Илья.
– Ну вот тебе, Алёша, - пожал острыми плечами Заволоцкий. - А если ты помнишь университетский курс литературы, "Успокой меня, неспокойного" есть сочинение Дениса Давыдова. Бравый гусар сочинил романс, показал цыганам, те его с удовольствием запели, и через полвека - пожалуйста, цыганская песня. Давеча захожу в нотный магазин на Кузнецком, прошу показать новинки, передо мной гордо выкладывают "Сборник цыганских песен". Беру, читаю - и что же? "Кашка манная", "Не стой передо мною", "Калинка", "Не целуй, брось" - всё русские стихи, всё русские песни…
Третьего дня слушал Вяльцеву. Объявляют цыганский вальс "Струны уныло звучат". Таскин берёт вступление, Анастасия Дмитриевна - дыхание, зал замирает и… "Хотел бы в увлеченьи к груди твоей прильнуть и в этом упоеньи умчаться в дальний путь"! Мало того, что текст сам по себе пошлейший, сочиненный приказчиком из Охотного ряда! Но чего же, скажи мне, в этих виршах цыганского?! Даже "Шэл мэ вэрсты", которые с таким успехом поют в "Стрельне", даже это - и то просто переложение "Сто я вёрст, молодец, прошёл", всем известной русской песни! Цыгане поют то, что от них хотят слышать, только и всего.
Видно было, что молодой человек несколько сбит с толку. Он растерянно рисовал кривые рожицы на полях записной книжки и тёр кулаком лоб. Илья, тоже озадаченный, снова сел на подоконник и, радуясь тому, что о нём забыли, продолжал слушать спор.
– Н-ну, предположим… Допустим… - Алексей Петрович пририсовал одной из рожиц рожки и отложил карандаш. - А что вы ещё говорили по поводу пляски, которой якобы тоже не существует? Как же это тогда у Лескова?..
– Да оставь ты в покое сочинителей, Алёша! Такие же Владимиры Ленские, как и ты… Марья Дмитриевна! Марья Дмитриевна, нельзя ли тебя на минуточку? - позвал Заволоцкий, и Илья, повернувшись, убедился, что "Марья Дмитриевна" - это не кто иная, как Маргитка, с комической важностью подошедшая к столу. Сенька с дивана, улыбаясь, наблюдал за ней.
– Что изволите, Владислав Чеславыч? - с улыбкой спросила Маргитка, опираясь рукой о столешницу. Тот невольно улыбнулся ей в ответ.
– Видишь ли, Маша, у нас тут профессиональный спор. Не покажешь ли ты начало своей "венгерки" - то, как ты танцуешь в ресторане, медленную часть?
– Для вас всегда с удовольствием, - церемонно поклонилась Маргитка. – Эй, кто там есть? Илья Григорьич, подыграй-ка!
Она взглянула на Илью смеющимися глазами, повела плечами и, не дожидаясь аккомпанемента, пошла плясать.
Илья видел эту её пляску много раз. И в ресторане, на сверкающем паркете, и на кладбище, когда она кружилась, босая, по траве, и дома, среди цыган. И всякий раз сладкий вздох замирал в горле, когда он смотрел на эти плавно поднимающиеся, как крылья, руки, эту тонкую талию, этот узкий мысок туфельки, скользящий под подолом. Он чуть было не выругался от возмущения, когда прямо посреди пляски Заволоцкий резко сказал:
"Спасибо, довольно" - и Маргитка застыла с поднятыми руками.
– Ну, знаете ли, Владислав Чеславыч! - обиженно выпалила она. - Барышнями своими в балетном классе так командуйте, а я…
– Ну, что ты, Маша, - досадливо поморщился Заволоцкий, - у меня в мыслях не было тебя обидеть, и, я уверен, сегодня ты ещё станцуешь мне всё до конца… но позволь вопрос. Была ли ты в этом сезоне в театре на балете?
– Была, как не быть… - растерянная Маргитка даже забыла о своей обиде и совсем по-детски затеребила край платка. - На "Лебединое озеро" бегали на Пасху.
– Ну вот, что и требовалось доказать! - удовлетворённо воскликнул Заволоцкий, откидываясь на спинку стула. - Алёша, эти её па-де-де, эти батманы тебе ничего не напоминают?
– Но не хотите же вы сказать… - медленно начал сочинитель.
– Именно! Именно что хочу сказать! Обычное привнесение балетных па в русскую "Барыню". А зимой она насмотрелась в Петровском парке "Черкесских плясок" и два месяца скакала в ресторане, как балаганный чёрт. Купечество в восторге - как же, цыганские страсти! А потом были выступления в "Эрмитаже" эфиопской царевны Рузанды, и пожалуйста - эти переплетённые руки и запрокидывания корпуса!
– То есть…
– Манера, мой милый! Манера исполнения, наложенная на танцевальные движения, только и всего. И, заметь, всё равно какие движения - балетные, народные, псевдоэфиопские и бог знает какие ещё! То же самое, что делают севильские гитаны и румынские лаутары. Я не удивлюсь, если в следующем сезоне наши цыганки запляшут "Танго смерти" - говорят, оно в большой моде в Париже…
Маргитка, видя, что на неё не обращают внимания, надменно задрала подбородок и отошла от стола.
– Змея, а не человек, - пожаловалась она Илье. - Сидит, смотрит, слушает – и всё ему не так! И песни не те, и пляски не такие, и двадцать лет назад голоса были, а сейчас - смех один…
Тот только пожал плечами, не поняв из учёного разговора и половины.
– Раз не нравится - чего ходит?
Маргитка фыркнула, что-то ответила, но Илья уже не услышал её. Потому что в двух шагах, у другого окна, негромко запела Настя.
Он совсем забыл, что жена тоже находится здесь, в этой комнате, в двух шагах от него. Настя стояла лицом к окну, глядя в тёмный сад, где шуршал дождь. Её стройная фигура в чёрном платье казалась статуэткой. Свечи бросали мягкий свет на её высокую причёску, играли искрами на браслетах.
Настя пела вполголоса, явно для себя, но Илья расслышал слова. Давно она это не пела.
Как хочется хоть раз, последний раз поверить…Не всё ли мне равно, что сбудется потом?Любовь нельзя понять, любовь нельзя измерить,Ведь там, на дне души, как в омуте речном…
В зале один за другим смолкли разговоры. Илья давно привык к такой реакции на пение жены, но и у него уже побежали мурашки по спине. Дэвла… и откуда в ней это? Понимая, что надо бы подойти и подыграть ей, раз уж всё равно все слушают, он не мог сделать ни шагу и лишь стоял и смотрел на стройную и прямую спину Насти, на блеск свечей в её волосах, на тонкие пальцы, лежащие на подоконнике. Она сама повернулась к нему. Оглядев зал, чуть улыбнулась, взглядом попросила: помогай. Илья хорошо помнил этот романс и сразу же нашёл вторую партию. Настя подошла к мужу, встала рядом, и дальше они пели вместе.
