Краем глаза Илья увидел светлую дорожку, бегущую по щеке Насти. Он поспешно отвернулся и заметил, что Сенька Паровоз сидит на самом краешке дивана, весь подавшись вперёд, и с полуоткрытым ртом слушает романс. Вот-вот, дорогой, с неожиданной гордостью подумал Илья. Это тебе не "Трынди-брынди, ананас". Прибавил дрожи струнам, и голос Насти взлетел к потолку и забился там на такой горькой ноте, что Илья невольно умолк, закрыл глаза. Настька… Ох, Настька… В ноги бы тебе повалиться за всё, что было, и за то, что сейчас творится…
Не нужно ничего - ни слов, ни сожалений,Былого никогда нам больше не вернуть.Но хочется хоть раз, на несколько мгновенийВ речную глубину без страха заглянуть…
Пусть эта глубь - безмолвная, пусть эта даль — туманная,Сегодня нитью тонкою связала нас судьба.Твои глаза бездонные, слова твои обманныеИ эти песни звонкие свели меня с ума…
Романс кончился. Мягко вздохнув, смолкла гитара. Илья стоял с низко опущенной головой, боясь встретиться глазами с женой. Он сам не знал, чего боится, но чувствовал: один-единственный Настькин взгляд, и он невесть что сотворит.
В полной тишине с дивана поднялся Сенька Паровоз, быстро перешёл комнату, и Илья увидел его изумлённое лицо. Сейчас особенно было видно, как ещё молод этот знаменитый на всю Москву налётчик. Подойдя к Насте, он уставился на неё в упор. Та, уже успев вытереть слёзы, встретила его спокойным ясным взглядом.
– Откуда ты, мать? - с запинкой спросил Сенька. - Я… тебя не видал тут ране.
– Разумеется, не видал, - улыбнулась Настя. - Я здесь в гостях. Зови меня, парень, Настасья Яковлевна.
Она протянула руку. Сенька осторожно взял её в обе ладони, спросил:
– Можно?.. - И, дождавшись улыбки, неумело поцеловал. Затем, спохватившись, полез в карман, вытащил деньги не считая.
– Вот… Это - тебе. Всё тебе. И это…
Смятые ассигнации усыпали подоконник, несколько бумажек упали на пол. Настя кивнула:
– Спасибо, молодец. - И, не поднимая упавших билетов, отошла. За ассигнациями Сенька нагнулся сам, собрал их все, передал Илье. Он взял не кланяясь, краем глаза увидел бледное, застывшее лицо Маргитки с закушенными губами. Забившись в угол дивана, она ненавидящим взглядом смотрела на Настю.
– Иезус Мария… Настасья Яковлевна? Илья! Вы? Это вы?!
Все в комнате обернулись на этот возглас. Заволоцкий, бледный, с дрожащими губами, утративший свой лениво-презрительный вид, неловко поднимался из-за стола. Выйдя, он устремился к Насте, но на полпути остановился, повернулся к своему спутнику и срывающимся голосом сказал:
– Вот, Алёша… Вот она.
– Та самая?.. - прошептал молодой человек, невольно оглядываясь на висящий над роялем портрет. А Заволоцкий уже переводил глаза с Ильи на Настю, растерянно улыбался и спрашивал:
– Но… как же так? Откуда? Из каких степей далёких?.. Господи, как я мог не разглядеть, не узнать так долго…
– А вот я вас сразу узнала, Владислав Чеславыч, - спокойно сказала Настя. – Хоть и изменились сильно. Кудри утратили…
– Да что кудри, что кудри, Настасья Яковлевна! - всплеснул руками Заволоцкий, и Илья, удивлённо переводящий глаза с жены на барина, только сейчас сообразил, кто находится перед ним.
Мать честная, сто лет прошло… Отчётливо вспомнился ледяной январский вечер, тёмный зал, отблески свечей, юноша студент, смущённо читающий свои стихи, глаза Насти, совсем девчонки, восхищённо сжавшей руки. Кажется, она тогда первой и закричала: "Надо из этих стихов романс сделать!" И получились "Твои глаза бездонные", и он же, Илья, пел это целый сезон.
– Но, как же вы, Настасья Яковлевна? Куда же вы исчезли? Илья, как ты мог её увезти из хора? Как мог уехать сам?! Видит бог, такого тенора, как у тебя, я больше не слышал нигде и никогда. Слышишь, Алёша, - нигде и никогда! Клянусь великой тенью Чайковского!
– Не трожьте покойников, Владислав Чеславыч, - проворчал Илья. - Теноров на Москве без меня немерено. Рассказали б лучше, сами-то как?
– Да что я… - Заволоцкий отвечал Илье, но не отрываясь смотрел на Настю, и она улыбалась ему глазами. - Что я… В молодости всё казалось ветерком, столько было надежд и чаяний, столько прожектов, и вот… Извольте видеть: учитель бальных танцев. Попутно сотрудничаю в "Московском листке" вот с этой юной надеждой отечественной журналистики.
– Да что ж тут плохого? - Настя опустилась на стул, жестом пригласила Заволоцкого сесть рядом. - Это ведь дело, барышень обучать. И в газету писать тоже нужно, если с умом. А стихов больше не сочиняете?
– Ушли вы - и ушло вдохновение, - серьёзно сказал Заволоцкий. - Поверьте, как только вы скрылись из Москвы, не смог выжать из себя ни строчки. Даже в университете в Татьянин день. Не так давно видел в магазине ноты нашего с вами романса, который вы только что пели. Разумеется, стоит имя другого автора, название - "Твои глаза зелёные", отчасти изменен текст…
Купил, как воспоминание о буйной юности. Пылится теперь на полке. А как Илья его пел, боже праведный!
– Он и сейчас не хуже поёт, - сказала Настя, и Илью поразила нежность, скользнувшая в её голосе. Он невольно взглянул на жену, поймал её улыбку.
Притворно нахмурившись, спросил:
– Нэ, со - мангэ тэ багав ваш лэскэ[123]?
– Сбага[124], Илья, - неожиданно ответил вместо Насти Заволоцкий, и Илья, смутившись, сообразил, что все студенты маслишинской развалюхи вполне сносно изъяснялись по-цыгански.
– Простите, Владислав Чеславыч… Не забыли романэс?
– Кое-что помню. Я ведь часто бываю здесь и в других хорах, занимаюсь изучением цыганского искусства. Но что обо мне! Ты спой, пожалуйста. Мой друг такого, ручаюсь, никогда не слышал… да и не услышит более. Илья, ради бога, "Отойди, не гляди" вместе с Настасьей Яковлевной! Алёша, иди немедленно сюда!
Но тот уже и сам торопливо подошёл, сел верхом на стул и совсем подетски опустил голову на кулаки. Настя положила руку на гриф гитары мужа.
Илья вздохнул и взял аккорд. Перед тем как начать петь, покосился на диван и увидел, что ни Маргитки, ни Сеньки Паровоза нет в комнате.
На улице шёл дождь. Невидимые капли стучали по листьям, тихое шуршание наполняло ночной воздух, трава блестела в свете окон. Стоя на крыльце, Маргитка куталась в шаль, с болезненной гримасой вслушивалась в поющие голоса.
– Поёт, проклятый… С ней поёт! С ней!
– А ты чего хотела? - Стоящий рядом Паровоз вытер мокрое от дождя лицо, усмехнулся. - Она ему жена, а ты кто?
Маргитка молча повернулась к нему. Сенька встретил её прямым наглым взглядом:
– Думала - не узнаю?
– Да что ты знаешь? - попыталась усмехнуться Маргитка, но губы её дрожали. Паровоз заметил это, нахмурился. Сказал уже без издёвки, злым отрывистым голосом:
– Я ведь не слепой, промежду прочим. И на Калитниковском кладбище тож дела имею. Раз тебя увидел, раз - его. А потом и обоих. Никодим, старый чёрт, молчит, но вы ж в его хибаре не романцы складываете, поди.
Маргитка, стиснув зубы, упорно смотрела в темноту сада. Её пальцы судорожно сжимали шаль у самого горла. Не глядя на Паровоза, она хрипло спросила:
– Тебе что до того?
– Спрашиваешь - что?! - Сенька взял её за запястья, с силой развернул к себе. - А не боишься, что я твоему отцу скажу? Что цыгане твои узнают?
Что жена его…
– Нет! - вырвалось у Маргитки. - Паровозик, брильянтовый! Не она только!
Христа ради, только не Настька! Илья убьёт меня, понимаешь? Убьёт!
Семён молчал, улыбался, но лицо его было недобрым. Маргитка молча, ожесточённо вырвала у него руки. Глядя в упор, хрипло спросила:
– Что взамен хочешь, серебряный?
Семён, не переставая улыбаться, нагнулся к ней, прошептал несколько слов. Маргитка отпрянула, как ошпаренная:
– На Хитровку?!.
– Как знаешь. - Сенька потянулся всем телом, засвистел. - Ежели нет - прямо сей минут к твоему отцу иду. Иль к Настасье Яковлевне. Такую бабу грех дурить.
– Не ходи. - Маргитка снова стянула на груди шаль, прислонилась к мокрой стене дома. Сквозь зубы сказала: - Будь по-твоему. Мне терять нечего.
Паровоз молчал. Если бы Маргитка взглянула на него сейчас, она увидела бы, что первый вор Москвы изрядно растерян. Но Маргитка, не отрываясь, смотрела в тёмный сад. А в освещённом доме два голоса - сильный красивый тенор и серебряное меццо-сопрано - сплетаясь, тосковали:
Нам блаженства с тобой не дадут, не дадут,А меня с красотой продадут, продадут…
Гости уехали под утро. Цыгане разошлись, в доме наступила тишина. Илья и Настя последними поднялись в свою комнату. В темноте Илья, как был одетый, повалился ничком на постель.
– Разделся бы хоть… - попросила Настя.
