я пишу, не предполагают дополнительной оплаты. Герои моих статей, как правило, люди малообеспеченные. Правда, иногда, обращаясь ко мне за помощью и рассказывая о том или ином деле, матери и отцы сидевших за решеткой молодых людей, которых они считают невиновными, спрашивают: «А сколько будет стоить ваша статья?» Они так привыкли за все платить, что уверены: журналист просто так статью писать не будет. «Нисколько. Я денег не беру. Я ведь зарплату получаю», — неизменно отвечаю я и очень горжусь собой. Мои «клиенты», правда, почти всегда дарят подарки. Так, женщина из Волгодонска, потерявшая квартиру после террористического взрыва, о судьбе которой я написала, через друзей передала мне копченую рыбу. Мать одного запойного художника, убитого милиционерами, подарила старинные часы, а к праздникам пекла и привозила мне домой пироги. Отказавшись от подарков, можно обидеть людей. Поэтому я почти никогда и не отказываюсь. Коллеги надо мной посмеиваются. Меня считают чокнутой, обзывают «правозащитницей». Кто не знает, этот титул в журналистской среде звучит уничижительно.
И все-таки однажды пришлось решать этическую проблему. Как-то один из журналистов принес в редакцию заказ из пиар-агентства.
Дело происходило в разгар кампании против столичного градоначальника. В то время в прессе много писали о возможном сносе старых домов в центре столицы. Предполагалось построить на этом месте здания, которые приносили бы городу большую прибыль.
Корреспонденты «Резонанса» должны были написать несколько статей или даже составить интервью от имени известных людей. Знаменитости ручались, что руководство столицы никогда не пойдет на такие непопулярные действия. За статью платили неплохие деньги.
Сначала я хотела отказаться. Но когда узнала, что коллеги из моего отдела согласились, решила не выпендриваться и написала статью от имени главного режиссера одного из московских театров. Получила деньги. Потом долго и безуспешно искала эту статью в интернете. До сих пор не знаю, где ее тогда напечатали. Я люблю рассказывать эту историю иностранным друзьям, когда они спрашивают о свободе слова в России.
Вообще, проблема «заказухи» в российской прессе была и по сей день остается одной из самых болезненных проблем журналистики. Как в диссидентское время борцы с советским режимом подозревали друг друга в связях с КГБ, нарекая стукачом то одного, то другого инакомыслящего, так сегодня журналисты любят обсуждать «кухню» своих коллег из других изданий, утверждая, что в такой-то газете столько-то процентов заказных статей, а в другой — совсем нет.
У меня есть приятельница Клавдия — известная журналистка, которая уже много лет сражается с губернатором одного из российских регионов. За свои острые публикации, в которых она разоблачала коррупционные схемы губернатора, обвиняя его в других смертных грехах, ее лишили работы и отдали под суд. Отделавшись условным сроком, а потом с помощью шума на Западе и хорошего адвоката выиграв дело в Верховном суде, Клавдия не успокоилась. Она продолжает писать горы статей все про того же ненавистного ей персонажа. Но в Москве ее никто не хочет печатать. Вернее, хотят, но за деньги.
«Жизнь провинции бесплатно никого не интересует, — часто жалуется мне Клавдия. — В моем городе эти статьи ни одна местная газета не напечатает. Все под губернатором ходят».
Глава двенадцатая
Гостайна
Судебный процесс подходил к концу. Аня думала только о предстоящем вердикте. Перебирая в уме реплики судьи и прокуроров, пыталась понять, все ли учла защита, задавая вопросы свидетелям. Закрывая глаза, видела перед собой недавно отремонтированный зал суда, стеклянную клетку и в ней — Алексея Летучего. Два ряда пронумерованных кресел с присяжными заседателями, лица которых стерты, серы и невыразительны, огромную фигуру судьи в черной мантии с белым воротничком. В ушах звучал ее голос: то кокетливо-капризный, то властный и грубый. Так, наверное, должна была говорить с зэками вертухайка, чувствующая себя хозяйкой положения и упивающаяся своей властью над вверенными ей беззащитными людьми.
Конечно, общаясь с друзьями и коллегами, Аня хорохорилась. Ей ни за что на свете не хотелось показать, что она чувствует себя проигравшей. Правильней было бы сказать не «чувствует», а «предчувствует» свое поражение и победу обвинения. Она ругала себя за то, что уговорила Алексея выбрать суд присяжных. Тогда, в самом начале процесса, когда была сформирована первая коллегия, дело только начали слушать и был другой судья, который старался уравновесить позиции защиты и обвинения, казалось, дело можно будет выиграть. Но присяжных распустили, назначили другую судью. Со временем стало ясно, что присяжных поменяли именно потому, что они отнеслись к подсудимому с симпатией, а когда судьей оказалась та самая Галина Мухина, которой стращали Летучего все четыре года его пребывания под стражей, стало понятно, что инициаторы преследования сделают все возможное и невозможное, чтобы не допустить его оправдания.
И чем дальше шел процесс, тем меньше Аня и другие адвокаты надеялись на оправдательный вердикт. Им оставалось мечтать лишь о снисхождении со стороны присяжных.
Первые подозрения в том, что, назначив «спецсудью», суд мог подобрать и «спецприсяжных», появились у адвоката Бориса Емельянова. Он обратил внимание коллег на странного господина, представленного помощником судьи и не пропускающего ни одного заседания.
Аня заметила, что помощник судьи постоянно наблюдает за реакцией присяжных и иногда перемигивается с судьей.
Главный сюжет, вокруг которого ломали копья адвокаты и прокуроры на этом процессе, — вопрос о государственной тайне. Обвинение утверждало, что Алексей Летучий выдал гостайну западным разведчикам и тем самым нанес ущерб России. В прениях адвокаты собирались доказывать, что Летучий в принципе не мог этого сделать, даже если бы очень хотел. Почему? Просто потому, что следствие установило: ученый не имел доступа к государственной тайне, то есть, говоря юридическим языком, она ему не была доверена.
Рассказывая мне о последних судебных заседаниях, Аня смеялась:
— Мы каждый день ждали подвоха. То есть ждали, что обвинители что-то придумают. А они, как попугаи, повторяли одну и ту же мысль: «Летучий получал сведения из иных, неустановленных источников, и мы это докажем». То есть мы боялись, что вдруг они в последний момент представят какой-то документ или чье-то свидетельство о допуске Алексея к каким-то материалам. В результате ничего нового гособвинители не представили, но продолжали с упорством идиотов доказывать, что раз эксперты находят в сведениях, передаваемых Алексеем, гостайну, значит, он нарушил закон.
— А как они объясняют, что в статьях, опубликованных в газетах и журналах, вдруг оказались секретные сведения? — не понимала я.
— Подобные вопросы они просто пропускают мимо ушей. Зато мы обнаружили, что большинство экспертов, которые решали, были ли сведения, сообщенные Летучим иностранцам, секретными, проводили экспертизы «вслепую», то есть следствие не предоставляло им для обозрения газетные статьи, из которых Летучий брал свои сведения.
— А как же тогда они проводили
