экспертизу?
— Они сверяли тему и обсуждаемые сведения с законом о гостайне и с теми открытыми источниками, на которые им указало следствие. Следствие же указывало те источники, которые считало нужным указать, и намеренно скрывало другие — то есть те статьи, из которых Летучий и получал данную конкретную информацию.
— Получается, что следствие специально дезинформировало экспертов, чтобы добиться нужной экспертизы? — не унималась я. — Значит, они фальсифицировали доказательства. Вы сможете это доказать!
— Попробуем, — кисло отвечала Анна.
Она не сомневалась, что доказательства вины Летучего были определенным образом сфальсифицированы. При этом совершенно не была уверена, что в этом удастся убедить присяжных.
Аня боялась, что большинство заседателей предвзято относятся к делу и все попытки адвокатов объяснить им тонкости следствия и противоречивость экспертиз заранее обречены на поражение. С некоторых пор у Ани появилось ощущение, что в принципе при заказном процессе адвокату практически невозможно убедить судью в своей правоте. Судья начинает рассматривать дело, заранее зная, каким будет приговор, и как бы специально отключает свою профессиональную совесть. Он просто имитирует правосудие, оправдываясь тем, что таковы правила игры.
Об этом Аня говорила с Борисом Емельяновым, у которого был опыт адвокатской работы еще в советское время.
Разговор происходил в ресторане за бутылкой хорошего французского вина после очередного судебного заседания, которое вымотало защитников Алексея Летучего.
— Следователи, прокуроры и судьи всегда объясняют беззакония, которые они творят, нехваткой кадров, — пыхтя трубкой и попивая вино, вещал Борис Евгеньевич.
Аня слушала, восхищаясь его умением ясно мыслить и четко свои мысли излагать.
— Беззаконие было всегда. В этом плане ситуация почти не изменилась. Правда, раньше, в тоталитарные времена, руководители всех рангов и ведомств, ратуя за усиление борьбы с преступностью, все же не забывали о законности. Сегодня, во времена демократические, даже самые высшие иерархи наших правоохранительных ведомств с высоких трибун, не стесняясь, заявляют: «Хватит бороться за права преступников, пора отстаивать права потерпевших». На деле же это значит, что ущемляются права не преступников, а обвиняемых. Постоянный стресс, отсутствие независимости, тяжелая работа — все это не способствует сохранению квалифицированных кадров. С этим, кажется, никто и не спорит. Но это тот самый случай, когда половина правды скрывает истину. А другая половина правды состоит в нравственном аспекте проблемы. Ведь, согласись, и в судах, и в органах нужны не только грамотные люди, но и добросовестные, честные, защитники идей добра и справедливости. Но где ж их столько взять? Во-первых, с такими правдолюбцами трудно справиться. А во-вторых, «жить по правде» трудно и для самих правдолюбцев, и для окружающих. Проблема в том, что мы привыкли к двойным стандартам: вслух, для других, любим порассуждать о демократии, законности, милосердии и гуманизме. А когда говорим между собой, то даже и не пытаемся скрыть эту нашу российскую неандертальскую убежденность в том, что на самом деле все это — и презумпция невиновности, и недопустимость пыток — «факультет ненужных вещей», все это для красоты, для показухи. Фиговый листок для Запада. Пусть думают, какие мы цивилизованные, авось кредитов дадут, гуманитарной помощи подбросят!
— Вы правы, Борис Евгеньевич. — Аня прервала пафосные рассуждения адвоката Емельянова, — Но нам-то что делать в этом кошмаре? Не ошиблись ли мы, пойдя на суд присяжных?
Выбирая между обычным судом и присяжными, Алексей Летучий и его адвокаты надеялись, что двенадцать человек, не связанные обязательствами перед председателем суда, будут судить по совести. Двенадцать здравомыслящих людей смогут разобраться в простом деле и поймут, что Летучий занимался чем угодно, но только не шпионажем. Да, он пытался заработать деньги: в институте, где он работал, за науку платили крайне мало. Ему нужна была квартира — сколько можно на птичьих правах жить с семьей в квартире сестры.
То, что Летучий сам рассказал ФСБ о своих контактах с иностранцами, много говорило о его характере. Алексей не был похож на хитреца, решившего хладнокровно продать иностранным шпионам секреты Родины. Его поведение вызывало скорее недоумение. Как можно было после всего того, что мы знали об НКВД, о сталинских репрессиях, о КГБ, о преследованиях диссидентов, доверять чекистам?
* * *
Судебный процесс перешел в последнюю стадию, судья Мухина уложилась в отведенные ей сроки: две недели подходили к концу.
Прения начались с выступления прокуроров. Один из них назвал Летучего ядерным террористом и, особо не усердствуя, слово в слово повторил обвинительное заключение. Другой прокурор остановился на нравственной стороне вопроса. Он говорил, что Родину предавать нехорошо, а если уж оступился, то лучше признать свою вину. Гособвинитель подчеркивал, что Родина всегда прощает тех, кто раскаивается. Но раз подсудимый стоит на своем и не признает своей вины, то пощады ему не будет.
Обо всем, что происходило на суде, я узнавала из сухих отчетов Ани Сваровской. Но адвокаты дали подписку о неразглашении, и поэтому даже мне, своей близкой подруге, Аня не могла рассказывать обо всех тонкостях и деталях этого дела. Размышляя о присяжных и представляя себя на их месте, я понимала, как тяжело им приходится. Ведь речь шла не о простой «уголовке», когда, исходя из обстоятельств и показаний участников процесса, можно быть более-менее уверенным, что подсудимый не совершал преступления, в котором его обвиняют. Здесь прокуроры то и дело пугали присяжных гостайной, напоминали о «шпионском задании», которое выполнял подсудимый, и об «огромном ущербе», который он якобы причинил государству.
Я думала о том, что присяжным нужно обладать определенным гражданским мужеством, чтобы сопротивляться силе прокурорских убеждений. Но, судя по возрасту, большинство из них выросли в советские годы и вряд ли до конца избавились от рабского, «совкового» страха перед государством и его представителями. Страха, который до сих присущ и многим из нас, прожившим сознательную часть своей жизни до перестройки.
Глава тринадцатая
Репетиция защиты
Готовясь к заключительной части судебного процесса — к прениям, защитники Летучего собрались на даче у адвоката Бориса Емельянова. Он большой любитель моря и всего, что имеет к нему отношение. Поэтому дачу свою построил в виде большого корабля. В рабочем кабинете висели картины с сюжетами на морские темы, а сам Борис Евгеньевич с его неизменной курительной трубкой походил на капитана, временно сошедшего на берег.
Договорились, что первой будет выступать Аня. Потом адвокат Емельянов.
— Уважаемые господа присяжные! — обратилась она к коллегам, представляя, как совсем скоро будет говорить то же самое перед присяжными заседателями. — На протяжении всего времени, в течение которого я участвую в этом деле, я не могу избавиться от картины, которую рисует мое бурное воображение. А рисует оно некий сюрреалистический сюжет, более подходящий для романов Кафки, чем для реальной действительности. Представляю себе граждан нашего государства с
