Как же наш герой мотивировал своё удаление из «центра цивилизации», да ещё столь далеко на восток? Разумеется, поручением, подобным тому, какого он добивался от польского короля через королеву и её отца. Об этом рассказывает в своих «Польских анекдотах», изданных в Париже в 1699 г., другой французский искатель приключений, Франсуа Далерак, который долго жил в Речи Посполитой: «В Польше находился уже тринадцать или четырнадцать лет французский дворянин по имени ла Нёфвилль. Он был послан к нескольким иностранным дворам, где заставлял видеть в себе не просто курьера, а человека с достоинством».
Именно Далерак поведал, что Нёвилль имел должность метрдотеля и даже камер-юнкера «короля-солнце». Временами завидуя и стараясь опорочить «успехи» Нёвилля в области пускания иноземцам пыли в глаза, Далерак признаёт за ним соответствующие качества: «Он был достаточно образован и воспитан, знал свет, дворы, церемониал и интересы монархов, которые специально изучал… Всю свою жизнь он провёл в подобных поручениях, как из-за удовольствия видеть своё имя в газетах, так и из-за того, чтобы путешествовать с титулом, вовсе не думая ни о чём основательно и легко отдавая отцовское наследство на эти возмутительные траты».
Слова «всю свою жизнь» Далерак написал не зря. В 1699 г., когда вышла книга Нёвилля, знаменитый математик Лейбниц, которому тот пересылал из Парижа книги, пишет, что он «уже умер». Но когда и как Нёвилль начал свою карьеру «не просто курьера, а человека с достоинством»? Обходительный француз, вероятно, склонен был рассказывать о таинственных «поручениях», удаливших его (конечно, по важным государственным делам!) из версальского «рая», и для знающих людей его мотивы выглядели бы достоверно.
Если допустить, что де ла Нёвилль действительно принадлежал к приличной дворянской семье из Бове и попал на службу ко двору «короля-солнце», то провинциальный «дворянин шпаги» сделал это в крайне неудачное для авантюристов время. Стареющий Людовик XIV «скучал», а после тайного брака с Франсуазой де Ментенон (в 1684 или 1685 г.) всё глубже погружался в религиозное благочестие. Настолько, что издал указ о запрете адюльтера (мемуары мадам де Монморанси)!
Согласно мемуарам Данжо сам король и его двор работали как часы[6]. Даже обыкновенные при любом дворе сплетни не приветствовались. Вместо пышных балов и увеселений придворные вынуждены были делать постные лица. Скука была смертная. Бежать от неё было некуда. На любой государственной службе Франции времена бесшабашных мушкетёров прошли. Финансы после смерти Кольбера (1683) трещали по швам, но порядок в интендантстве был железный. Как со смешанными чувствами констатировал французский академик Камилл Руссе, «дисциплина была абсолютной как в дипломатии, так и в армии Людовика XIV»{59}.
Даже зверства, совершавшиеся после отмены королём Нантского эдикта (1685) во время «драгонад» против протестантов, творились по приказу, с полным соблюдением дисциплины. Её путы ослаблялись для французского чиновника лишь за границей. Но предположить, что такой человек, как Нёвилль, мог получить дипломатическое поручение Людовика XIV, совершенно невозможно (и он, по отсутствию такого имени в документах, его не получал). Не мог он стать и тайным курьером, поскольку секретная корреспонденция Франции перевозилась под дипломатическим прикрытием. А оно у Нёвилля отсутствовало!
Остаётся предположить, что карьеру «не просто курьера, а человека с достоинством» неясного звания француз пытался начать именно в Речи Посполитой (возможно, после безуспешных скитаний по попутным мелким и мельчайшим германским дворам). «Надеясь получить подобное поручение от польского короля, — пишет Далерак, — он прибыл к этому двору, где он был хорошо знаком маркизу д'Аркьену, отцу королевы. Он встретил противодействие своим планам со стороны маркиза де Бетюна, который, зная образ мыслей этого дворянина, иногда говорившего без оглядки и осторожности обо всём на свете и даже о монархах, мешал, насколько мог, польскому королю использовать де ла Нёфвилля, справедливо опасаясь, что дурной пример может скомпрометировать имя и славу его величества. В то же время, благодаря просьбам и докучливости маркиза д'Аркьена, он получил поручение, для которого взялся произвести все необходимые расходы».
Вполне возможно, что «хорошее знакомство» с тестем польского короля Яна III Собеского было заведено общительным Нёвиллем уже в Речи Посполитой, где старый вельможа (как и его дочь) скучали без свежих сплетен о Версале. Страна была погружена в славно начавшуюся победой под Веной тяжкую войну с турками и остро нуждалась во всех опытных воинах, особенно командирах низшего и среднего звена. Но французского дворянина, каким представлял себя Нёвилль, воинские подвиги и слава не манили. Не мечтал он и о дипломатических битвах. Всё, чего он добивался, — это статуса посланника, которым можно щеголять, если не с триумфом вернувшись во Францию (как он поначалу мечтал), то в любом другом месте Европы. Уж тогда-то, с его ловко подвешенным языком и тугим кошельком, Нёвилль сможет выставить себя значительной персоной!
Поручение, которое наш честолюбец получил от Яна III, вовсе не было связано со службой Франции и даже противоречило её интересам. Он (на свои средства, что было немаловажно для польского короля) поехал в апреле 1686 г. к герцогу Савойскому, чтобы привлечь его к войне Священной лиги с турками. Конечно, вероятность этого была крайне мала. Однако подобные миссии (например, русских послов во Францию, Испанию и Великобританию) составляли часть дипломатической и информационной войны членов Лиги против стран, которые, за спиной христианской коалиции для защиты Европы, решали свои проблемы, пользуясь отвлечением сил соседей на войну против «врагов креста Христова». Самой явной целью был король Франции с его жестокими гонениями на протестантов и подчеркнутым почтением к римскому папе — номинальному главе Священной лиги. Ведь именно он строил козни против Империи, выставившей на войну с турками наибольшее число солдат, и поддерживал самые тесные, если не сказать дружественные отношения с турецким правительством — Оттоманской Портой.
Впрочем, и сопротивлявшийся назначению Нёвилля маркиз Бетюн интересов Людовика XIV в виду не имел: он лишь не хотел, чтобы француз опозорил короля польского! Но Нёвилль не ударил в грязь лицом. Напротив, по его рассказу, именно в канцелярии короля верительная грамота для посланника была адресована не герцогу Виктору Амадею II, а его умершему ещё в 1675 г. отцу! Именно Нёвилль, по сведениям, переданным Далераком, заметил эту ужасную ошибку и заставил грамоту переписать.
В награду за проявленный дипломатический такт наш герой позволил себе в Северной Италии как следует погулять. Разумеется, ни один образованный путешественник (включая, как увидим ниже, и русских дипломатов) не способен был отказаться вкусить прелестей Венеции. Однако если нашим посланникам довольно было общества местных аристократов и знаменитых куртизанок, Нёвилль пламенно мечтал об официальном приёме у дожа, куда его-то (вот незадача!) и не пускали. Он добился своего, о чём со всей возможной язвительностью рассказал Далерак, оказавшийся в Венеции в том же фламандском трактире, что и Нёвилль.
Человеку из трактира было гораздо сложнее увидеть дожа, чем, скажем, князю Куракину, снимавшему в Венеции дворец. Но ловкий француз привлёк на свою сторону посла и жену венецианского резидента в Польше. Вовсе не чинившийся дож согласился принять Нёвилля «как знатного путешественника» (доходы от туризма уже тогда поддерживали Венецию на плаву). «Нёфвилль, — рассказывает Далерак, — предупредил весь трактир об аудиенции, которая будет дана ему вечером, пообещав всем тем, кто хотел видеть дожа, провести их. Но на самом деле он искал людей, которые должны были сопровождать его так, будто бы он был послом».
Во главе этой свиты он с помпой явился к дожу и был удостоен беседы за закрытыми дверями. Правда, дож вскоре разобрался в ситуации, пригласил остальных и «расспросил их всех, одного за другим, об их странах. О каждой из них он говорил по два слова с почётом и похвалой, проявив великолепную изысканность ума и законченность суждений», так что все остались довольны, кроме завистника Далерака…
Чтобы окончательно добить беднягу Далерака (подающего эту сцену самым ироничным образом), Нёвилль гордо рассказал ему, что среди прочих новостей о польских делах поведал дожу о планах военного союза с Россией (вызывавших у короля Яна III форменную изжогу). А вскоре французский посланник известил дожа о Вечном мире между Речью Посполитой и Россией, вызвав в Венеции всеобщее ликование. Ведь теперь, со вступлением могучей северной державы в Священную лигу, республика получила сильного союзника[7], а её войска — надежду на победу над турками![8]
