При этом мне удалось открыть цель посылки шведского и бранденбургского поверенных; они присланы были в Московию для того, чтобы навлечь подозрение на поступки польского короля относительно москвитян, уверениями, что король действует в пользу Вашего величества, желая вопреки общему союзу заключить отдельный мир с турками и намереваясь после этого в угоду вашему величеству сделать нападение на герцогство Прусское[26].
Вслед за тем посланник голландский начал действовать против меня, сообщив москвитянам, что я француз и приехал для того, чтобы выведать их государственные тайны[27]. Его происки достигли того, что меня заключили на неделю в моем жилище; польский посол, однако, так энергично жаловался на этот поступок, как на оскорбление, нанесенное, в лице моем, его государю, что совет разрешил мне свободу, уверив, что, лишая меня ее на время, имелось в виду только предохранить меня от оскорблений враждебно настроенной толпы[28].
На эти извинения я отвечал, что знаю Францию очень хорошо и могу сказать, что, обладая миллионами, французский король тем не менее не пожелает истратить и сотни экю для того, чтобы проникнуть в тайны царей, и что, имея честь быть посланником польского короля, я никогда не побоюсь народной толпы.
Кончилось, однако, тем, что шведские посланники были удалены без всякого успеха, и я, извещая об этом маркиза де Бетюна, изъявил желание также быть отозванным, предвидя в недалеком будущем смятения[29]. При начале их я вынужден был для безопасности сидеть дома, затворив двери и никуда не выходя[30].
Все мое развлечение состояло при этом в разговорах с моим приставом, только два месяца тому назад вернувшимся из поездки в Китай. Сведения, полученные мною от него, весьма любопытны и могут быть весьма полезны вашему величеству, указывая на возможность организовать сухопутную торговлю с Китаем; поэтому я тщательно заметил все подробности слышанного мною от него.
Через некоторое время после моего возвращения в Польшу, когда маркиз Бетюн узнал, что курфюрст саксонский и герцог ганноверский решили свидеться в Карлсбаде, в Богемии, я пожелал, чтобы король польский послал меня для изъявления его прискорбия герцогу ганноверскому, лишившемуся в это время сына, о чем он извещал короля; при этом случае я надеялся узнать цель свидания упомянутых государей с тем, чтобы известить об этом ваше величество. Отправленный туда, я отдал потом отчет маркизу Бетюну обо всем, что успел разузнать, а именно, что с обеих сторон были сделаны кое-какие предложения относительно герцогства Лауембургского, но соглашения, однако, не последовало ни в чем[31].
В заключение, когда Ваше величество уведомили короля польского о кончине ее высочества дофины[32], он назначил князя Радзиевского[33] для изъявления Вашему величеству его прискорбия о кончине принцессы. Но маркиз Бетюн пожелал, чтобы назначение это принял я[34]; он надеялся, что в звании польского посланника я могу с большей безопасностью доставить Вашему величеству донесения его Вам и депеши посланнику Вашему в Гамбурге и что, исполняя это поручение, я могу посетить проездом некоторые дворы, при которых меня хорошо знают и всегда оказывали учтивый прием[35], и где таким образом я могу изучить хорошо положение дел: все эти дворы, исключая двора герцога ганноверского, я нашел в довольно расшатанном состоянии, поставленными в прямую необходимость поддерживать мир с Вашим величеством[36].
Облеченный ныне в звание Вашего дипломатического чиновника[37], я прошу Вас, государь, принять благосклонно то, что моя ревность на Вашу пользу заставляла меня предпринимать, и принять также рассказ, некоторые подробности которого могут быть любопытны, и, может быть, удостоятся Вашего чтения в часы отдыха от важных дел, которыми решается судьба Европы, Вашими победами и волею Провидения преданная руке Вашей.
Дерзая уповать на эту особую Вашего величества милость, пребываю неустанно усердный, неутомимый, Вашего величества покорнейший и вернейший подданный и слуга де ла Нёвилль[38].
МОСКОВИЯ В 1689 ГОДУ
Король польский почтил меня званием посланника своего в Московию[39] 1 июля 1689 г., и 19-го того же месяца я отправился из Варшавы смоленскою дорогою, так как дорога на Киев, хотя и ближайшая, была тогда подвержена набегам татар[40].
Как только губернатор Смоленской области, человек по образованию нисколько не походящий на москвитянина, услышал, что я выехал и приближаюсь к Смоленску, он прислал пристава или дворянина, с переводчиком, встретить меня; они приветствовали меня за полмили от города и препроводили в предместье на другой берег Днепра, временно в какой-то дом, до назначения губернатором другого местопребывания. Один из них отправился уведомить его о моем приезде, и он прислал поздравить меня, приложив при этом разные припасы, как-то: небольшой бочонок водки, другой вина, третий меду, несколько дичи, двух баранов, воз рыб и овса. Он предлагал мне выбрать дом для житья в городе или предместье, но я остановился на последнем, так как в предместье ворот не было, городские же ворота рано запирались.
На другой день я посетил губернатора в его дворце, где встретил митрополита[41] и нескольких почетных лиц. О Смоленске я ничего не могу сказать. Строение в нем, как и в других русских городах, деревянное; он окружен каменною стеною для защиты от нападения поляков.
Желая почтить меня или, скорее, стараясь придать себе более важности, губернатор собрал 6000 человек милиции, которую при таких случаях набирают из крестьян, разделяя их на полки и выдавая им на это время довольно чистую одежду; царь платит сей милиции по четыре экю и по осьмине соли в год. Каждый мальчик шести лет уже вносится в роспись и получает жалованье, так что вы видите тут и стариков и мальчиков, так как милицейские обязаны служить до смерти[42].
Я проехал между этими красивыми воинами, поставленными в два ряда от моей квартиры до губернаторского дома, в моей коляске, сопровождаемой верхом подстаростой Могилевским, королевским чиновником, которому с двенадцатью офицерами тамошнего гарнизона приказано было сопровождать меня до Смоленска.
Едва губернатор завидел поезд мой, как вышел ко мне навстречу и повел в комнаты. Там, после нескольких приветствий, произнесенных стоя, причем переводчиком был генерал-майор Менезиус, шотландец, знаток всех европейских языков[43], губернатор велел принести большие чаши с водкой, и мы пили за здоровье короля и царей. Потом мы распростились, и губернатор проводил меня на крыльцо, стоя там, пока я не сел в коляску.
Мы возвратились прежним порядком, но дома я застал у себя генерала Менезиуса, которому губернатор приказал быть моим собеседником, пока я пробуду в Смоленске. Я был приятно удивлен, найдя человека его достоинств в варварской стране, ибо кроме знания языков, которыми генерал владел превосходно, он был всесторонне образован и приключения его заслуживают описания.
Обозрев большую и лучшую часть Европы, он поехал в Польшу, предполагая оттуда возвратиться в Шотландию. Но в Польше он завязал интригу с женою одного литовского полковника. Муж приревновал, заметив частые посещения гостя, и велел слугам умертвить его. Полковница уведомила о том своего друга, который и успел, таким образом, вовремя принять меры: он вызвал мужа на дуэль, убил его, принужден был бежать, и попался, сбившись с пути, в руки москвитян, воевавших тогда с Польшею. Сначала с ним обходились как с военнопленным, но когда узнали причину его бегства, то предложили либо служить в царских войсках, либо отправляться в Сибирь. Он соглашался лучше на последнее, благодаря своей наклонности к путешествиям, но отец нынешних царей[44] пожелал лично видеть его, нашел в нем приятного человека, принял его ко двору и дал ему 60 крестьян, — каждый крестьянин приносит в России помещику около восьми экю в год. Потом он женился на вдове некоего Марселиса, который был первым основателем железных заводов в Московии, приносящих ныне царям ежегодно дохода до 100 000 экю[45]. Не сомневаясь более в его верности, царь послал его в Рим, в 1672 году, сделать папе Клименту предложение относительно соединения русской и латинской церквей на некоторых условиях[46]. Возвратясь без успеха, он был произведен в генерал-майоры, и через некоторое время царь Алексей Михайлович, незадолго до своей кончины, назначил его гувернером к своему сыну, юному принцу Петру[47], с которым он и занимался до начала царствования царя Иоанна[48], когда принцесса Софья[49] и князь Голицын[50], недовольные тем, что он изъявил ревность свою к Петру, послали его в Смоленск принять участие в последнем походе в надежде, что он там погибнет[51]. Но такая немилость была впоследствии источником его благополучия, так как, подружившись здесь с дедом Петра со стороны матери, простым полковником смоленского гарнизона[52], он был взят им в Москву, как только внук его сделался властителем столицы[53]. И тут он меня нередко дружественно принимал и угощал вместе с Нарышкиными, отцом и сыном[54].
