Особенно любимы пекинской детворой глиняные свистульки в виде петушка или белой птицы с лаконичной росписью, воспроизводящей яркое оперение. Традиционно и изображение лунного зайца — этот образ связан с праздником середины осени. И лунный заяц тонко и мастерски вылеплен, затейливо расцвечен.
Как и прежде, любят в народе многофигурные композиции, воспроизводящие сцены народных празднеств и гуляний. Ярко отмечают приход весны: на улицах устраивают шествия, в парках театрализованные представления. И мастера тут же воссоздают народные праздники,
Каждая из шести фигурок весенней серии иллюстрирует какой-то из моментов новогоднего праздника. Вот дети с надписями на красной бумаге, среди которых чаще всего традиционная «Гунхэ синьси» — поздравление с новыми радостями. Один из малышей, держа на палочке хлопушку, пытается закрыть уши; а на лице — любопытство и ожидание взрыва. Считается, чем громче взрывы, тем больше напугаются злые духи.
В первой половине XIX века мастер — по совпадению тоже Ван — изготовлял композиции из фигурок обезьян. Тела их он делал из пушистых бутонов магнолии, а головы, ноги и руки — из голов и лапок цикад. Они быстро нашли ценителей, а сам мастер получил прозвище «Ван — мохнатая обезьянка». Это уникальное ремесло было надолго забыто. Лишь несколько лет назад снова появились на ярмарке мохнатые обезьянки. Возродил их мастер Цао Ицзянь. Теперь эти композиции под стеклянными колпачками — весьма распространенный сувенир.
Знатоки любят и ценят сцены из жизни старого Пекина.
Вот композиции о глупом судье. Чванливый и напыщенный, он не способен принять правильное решение; но ему под силу присудить виновному 40, а невинному 58 ударов палками. Персонажи этой сценки отличаются выразительностью: надутый судья, застывшие истуканами стражи, жестокие палачи и поверженные, униженные подсудимые. Скрупулезно воспроизведены формы и цвета головных уборов персонажей, строго определяющих их социальное положение.
Еще один сюжет: две обезьянки за столом с миниатюрными деревянными палочками, которыми достают из кипящего самовара кусочки мяса — одно из любимых пекинцами блюд.
А вот обезьянки-малыши беззаботно восседают на тележке, а их отец с напряжением ее толкает. Эти условные, но столь похожие на людей персонажи позволяют мастерам с нежностью и любовью, а частенько и с иронией трактовать человеческие отношения.
Названия некоторых пекинских улиц до сих пор напоминают о том, что тут жили ремесленники. Хуашидацзе — «улица цветочного рынка». Еще в начале Цинской династии (1644—1911) здесь появились мастерские по изготовлению украшений из ярких шелковых ниток и тонких проволочек для женских причесок.
Лет тридцать назад на улице Хуашидацзе была создана фабрика, объединившая несколько мастерских по производству изделий из бархатных нитей. По-китайски продукция фабрики называется «жунняо» — бархатные птицы. Образцы продукции фабрики — фигурки птиц и животных, настенные украшения — выставлены и в крошечном магазинчике у входа на фабрику.
Надо сказать, что бархатные украшения и по сей день дарят на свадьбу, в дни рождения. Легенда так объясняет рождение этого ремесла: у любимой наложницы танского императора Сюань Цзуна (713—756) был на виске шрам. Она закрывала его цветком, вставленным в прическу. Но настала зима, и служанка ее смастерила цветок из ткани. С тех пор круглый год женщины украшают себя искусственными цветами. Их назвали «гунхуа» и поначалу использовали во время различных дворцовых церемоний. К концу девятнадцатого века украшивание цветами причесок распространилось и среди простолюдинок.
По сей день эти изделия сохраняют традиционные формы: летучая мышь из красной и зеленой бархатных нитей, с блестящими глазами-бусинками, черными пушистыми усами, в сочетании с изящными аппликациями из золотой бумаги в виде старинных монет, символизирующих богатство. Эти слова «летучая мышь» и «счастье» звучат одинаково — «фу». Подарить подобное украшение для прически — значит пожелать счастья.
В последнее время мастера используют и шелковые и синтетические волокна. При этом, к сожалению, теряется характерная тонкость и миниатюрность изделий, они становятся грубее, в колорите преобладают резкие «химические» тона.
На современном свитке «Старый Пекин в конце зимы», с которого начался наш рассказ, немало сцен из театральных представлений — и на лубочных картинках, и в глиняной игрушке, и в виде бумажных вырезок. Театру обязан своим рождением и особый вид народного искусства, так называемые «щетинные человечки» — «цзун жэнь». Впервые их сделал мастер Ван Чунпэй лет сто назад. Продолжил развитие этого уникального жанра мастер Бай Дачэн, и поныне живущий в Пекине.
Разрисованные головки, на лица которых нанесен традиционный грим персонажей пекинской оперы, укреплены на туловищах из ткани и ваты, которым придает устойчивость глиняное основание. К этому основанию снизу по окружности приклеена кайма из жестких свиных щетинок.
Герои пекинской оперы представлены в точнейшим образом выполненных костюмах; в руках у них булавы, посохи, мечи. Щетинные человечки хороши и сами по себе, а если поставить фигурки на металлический поднос, а затем слегка постучать по его поверхности, фигурки оживут, задвигаются и вроде начнут ритмично танцевать. Чем не спектакль?
Особое место среди изделий народных мастеров — у фигурок, вылепленных из теста. Их прежде продавали с лотков, громко зазывая покупателей. Изделия, предназначенные ко дню рождения, делали в виде персика — символа долголетия.
И при нас в праздник Весны продавали фигурки из теста на палочках, которые изображают героев китайских сказаний.
Мне особенно полюбились небольшие, ювелирной тонкости фигурки, воспроизводящие сценку из пекинской оперы «Белая и Зеленая змейки». Эти женские фигурки высотой не более двух с половиной сантиметров изготовлены из рисового теста. И в столь крошечной композиции мастер передал церемонность и грацию движений, сложность причесок, украшенных цветами, тончайшую отделку костюмов, игру складок одежды, развеваемой ветром.
Повезло однажды нам увидеть, как мастерица раскатывает тонкие полосочки цветного рисового теста и лепит из них миниатюры. Работа эта сродни искусству ювелира.
Видела я и работы Чан Юйлин, представительницы четвертого поколения семьи мастеров, изготовляющих виноград из стекла. Им украшают витрины, конторы, развешивают гирляндами дома.
Меняется темп жизни, многие традиции, а вместе с ними и ремесла. Одни уходят, другие по-прежнему популярны, любимы и в столице, и по всей стране.
Интерес к народному искусству сейчас велик — о чем свидетельствуют и постепенное возрождение многих пекинских жанров народного искусства, и более бережное к ним отношение. Этому в последнее время посвящен ряд публикаций ведущих китайских искусствоведов. Были организованы выставки изделий народного искусства.
Многие жанры народного искусства неотделимы от традиций пекинцев. И сейчас, например, невозможно представить себе свадьбу без того, чтобы вход в дом не был украшен красной бумажной вырезкой, изображающей иероглиф «двойное счастье». В дни праздников, когда город наполняется грохотом хлопушек, на улицах видишь малышей с бумажными фонариками, глиняными игрушками и красочными вертушками из бамбука и бумаги.
Пекин — Москва
Ирина Алешина, Фото автора и В. Супруна
Если верить легенде
Отдыхая в Чехословакии, я набрел в окрестностях Карлови-Вари на памятник Петру I. Именно набрел, потому что бронзовый бюст скрыт густыми кустами на вершине горы Елени Скок. Место для него более чем странное. Позже экскурсовод рассказал красивую легенду, связанную с этой горой. Но хотелось бы знать истинную историю этого «потаенного» памятника.
Н. Г. Ситников, г. Кременчуг
На вопрос Н. Г. Ситникова отвечает другой читатель, Борис Камышев, не раз выступавший в нашем журнале:
— Хотя Елени Скок относится к окрестностям Карлови-Вари, путь туда от площади Рынка занимает минут двадцать. Сперва шагаешь по улице «Под оленьим прыжком», потом выходишь на лесную дорогу.
И вот сама гора. В переводе название ее означает «Олений прыжок». Внизу простирается город. Вдали — гребни Рудных гор. В названии города увековечено имя его основателя — короля Чехии Карла IV, слово «вари» обозначает горячие источники, а название горы связано, возможно, с легендой, которая повествует о том, как в середине XIV века были открыты эти источники.
Впервые Петр I посетил Карлови-Вари в 1711 году. Его деятельная натура сказалась и тут: он знакомится с ремесленниками, приглядывается к их работе, даже принимает участие в строительстве дома. Об этом рассказывает бронзовая доска, находящаяся в коридоре курортного дома «Петр», и бронзовый рельеф. Оба посещения курорта Петром (второе состоялось год спустя) сказались на судьбе города: стечение русской и польской знати заложило основу международной известности курорта.
