— И я тоже, — заверил его Джордж. — Картрайт сказал, что даже безмозглый тролль написал бы лучше.
Гуина, ясное дело, совершенно не интересовало качество выполненной работы.
— Картрайт просто велел сделать ее, — пояснил он. — Он не говорил, что надо сделать ее правильно.
— Возьми мою, если хочешь, — предложил Робин. — Мистер Картрайт никогда особо не ругал меня — видимо, мои работы ему нравятся.
— Отлично, — ответил Гуин. — Беру твою.
И он встал рядом с Робином, пока тот копался в своей сумке, отодвинув в сторону учебник по математике и новый иллюстрированный французский словарь, который мистер Дюпаск всучил ему в то утро. Пытаясь найти тетрадку с домашней работой, он так увлекся, что мучной младенец выпал из сумки прямо в грязь.
— О, черт!
Подняв его, Робин стряхнул песок и грязь и передал младенца Гуину на хранение.
Как и полагается, Гуин тут же уронил его.
Младенец снова упал в грязь. На этот раз Робин подобрал его, покрепче усадил на куст рядом с дорожкой и снова занялся поисками. Он так яростно рылся в своей сумке, что не услышал, как у него за спиной раздался легкий треск мешковины. И только когда мешковина прорвалась настолько, что младенец шлепнулся из куста обратно в грязь, подняв вокруг себя легкое мучное облако, Робин понял, что произошло.
И тут он вышел из себя.
— Черт! — заорал он. — Черт! Черт! Черт!
Гуин нервно отступил назад. Это из-за него он так злится? Нет. Он бесится из-за мучного младенца. Подняв его с земли, Робин стал трясти его так, что посыпалась мука.
— Черт! Черт! — вопил он, дубася его что было сил.
Вокруг летали облака мучной пыли.
Робин как с цепи сорвался.
— Береги своего мучного младенца! — кричал он, передразнивая взрослых, которые пилили его все эти дни. — Не забудь! Неси его туда! Неси его сюда! Как следует привяжи его к багажнику! Не потеряй! Не урони в грязь!
С каждым выкриком он отвешивал мучному младенцу новый удар.
— Не промочи! Не испачкай! Смотри, чтобы он не упал! Веди себя так, будто он настоящий!
Теперь он уже тряс его так сильно, что разрыв увеличился и мука посыпалась на землю.
— Будто ты настоящий? Отлично, я буду вести себя так, будто ты настоящий! Если бы ты был настоящий, если бы ты был мой, я бы выкинул тебя в канал!
И, у всех на глазах, он занес йогу, подбросил мешок и ударил.
Плюх!
Сидя на скамейке, Саймон вспомнил, как быстро скрылся под водой рваный мешок и развеялась с дорожки просыпавшаяся мука. Не прошло и минуты, а от младенца не осталось и следа, кроме нескольких печальных пузырей, всплывших на поверхность.
Саймон крепко прижал свою куклу к груди.
— Я многого не знаю, — сказал он ей. — Но я точно знаю одно: я никогда с тобой так не поступлю. Никогда.
И в ту минуту он верил в свои слова.
7
Вдень шестнадцатый четвертый «В» был совершенно невменяем. Филип Брустер упал со стула, доказывая, что китайцы — самые высокие люди на свете. Луис Перейра то и дело выдвигал свою парту в проход — как оказалось потом, Генри убедил его, что паук у него над головой смертельно опасен и пускает ядовитые слюни. Билл Симмонс пририсовывал довольно неприятные завитушки к татуировке в виде трупной мухи, которую он изобразил у себя на предплечье. И даже Робин Фостер, с которым обычно не возникало особых проблем, пулялся своими катышками в петунию на подоконнике.
— Так! — сказал мистер Картрайт. — Я знаю, что мы сделаем. Давайте-ка почитаем ваши дневники.
Он подождал, пока стоны не достигли апогея.
— Или… — угрожающе начал он. — Просто попробуем переписать вчерашнюю контрольную, которую вы так отвратительно написали.
Все тут же расселись на свои места, готовые слушать. Гуин Филлипс нежно положил голову на мучного младенца, как на подушку. Его веки сомкнулись, большой палец заполз в рот. Никто не смеялся. Для них это был знак, что сегодня им позволили взять тайм-аут. Они снова были в детском саду.
Все поспешили устроиться поудобнее. Некоторые в подражание Саймону даже посадили своих младенцев на парту, словно младенцы тоже собирались слушать.
Мистер Картрайт приступил к делу.
— Начну с Генри, — сообщил он. — Генри, день девятый.
Кулак Генри победно взметнулся вверх.
Мистер Картрайт начал читать.
— «Я ненавижу своего мучного младенца. Я ненавижу его больше всего на свете. Он весит тонну, не меньше. Я спросил папу, сколько я весил, когда родился, и он сказал, что восемь фунтов, если он не путает с Джимом и Лорой. Восемь фунтов! На целых два фунта больше, чем этот мешок! Я спросил папу, сколько это килограмм, а он разорался, что не собирается делать за меня, домашнее задание — мол, хватит и того, что он готовит мне ужин и чинит велосипед».
Мистер Картрайт остановился.
По классу, среди тех, кто не уснул и дослушал до конца, прокатился глухой рокот одобрения.
— Теперь послушаем, что написал Туллис, — сказал мистер Картрайт. — Раз уж он не пришел сегодня. День восьмой. Замечу, что записи за день второй, седьмой, девятый и тринадцатый странным образом отсутствуют.
Он подождал, пока стихнет смех, и с нескрываемым отвращением стал читать:
— «У моего мучного младенца впереди козявка. Я не снимаю ее. Да и с какой стати, ведь она не моя».
Он остановился.
— Это все.
Его комментарий был встречен криками одобрения.
Воодушевившись, мистер Картрайт взял сочинение Рика Туллиса за день четырнадцатый.
— «Если я редко появляюсь в школе, то это все из-за младенца. Не хочу сказать, что без него я. появлялся бы чаще. Но с младенцем, я уж точно завтра не приду».
Мистер Картрайт поднял голову и осмотрел класс.
— Он решил пронумеровать предложения, сообщил он. — Чтобы не дай бог не написать больше трех.
Он немного полистал дневники.
— Вот тут есть кое-что любопытное. Два совершенно одинаковых.
Мистер Картрайт прочел первый вслух. Это был дневник Уэйна Дрисколла.
— «Моя мама говорит, что когда я родился, мы были такие бедные, что от голода чуть концы с концами не свели. Это потому, что мой дедушка сказал, что я похож на гоблина. Мама перестала с ним разговаривать, и он не давал ей денег взаймы. Мама считает, что он разозлился из-за того, что я черный, а он нет. Но он-то мне не отец, а просто дедушка, ему-то что? Хуже было бы, если бы я родился весь белый. Вот бы мой папаша порадовался! Мама говорит, что они оба уже достали ее, и лучше бы уж все вокруг были зеленые».
Взяв другой, еще более засаленный листок, мистер Картрайт прочел ту же историю, слово в слово, с начала и до конца.
Все, один за другим, посмотрели на Гуина Филлипса.
— В чем дело? — спросил Гуин. — Чего вы уставились?
— Нельзя же списывать все подряд, — дружелюбно объяснил Робин Фостер. — Надо понимать, что пишешь. Ты же не черный.
Гуин забормотал что-то неразборчивое — слышно было лишь его ближайшим соседям. Правда, несколько раз прозвучало нечто похожее на словосочетание «расовая дискриминация».
Мистер Картрайт решил не обращать на него внимания.
— Ну что, продолжим? — весело предложил он. — Давайте почитаем, что написал Саид Махмуд в день четырнадцатый.
Саид гордо оглядел класс в ожидании всеобщего восхищения. Несколько человек злобно нахмурились, другие просто сделали вид, что не замечают его.
— «На сегодняшний день я вполне бы мог заработать больше ста фунтов, но: шесть человек упорно отказываются отдавать своих младенцев в мой детский сад; Туллиса вечно нет в школе; плюс начал я не сразу, а только на четвертый день; плюс некоторые никак не возвращают мне долги, хотя я натравил на них Генри и Билла. Поэтому пока что я набрал только половину этой суммы. Однако…»
Мистер Картрайт остановился на затакте и подождал, пока все угадают продолжение.
— Бизнес есть бизнес! — в унисон закричал весь класс.
Мистер Картрайт сделал паузу, вновь проглядывая работу Саида.
— Здесь только два предложения, — предупредил он.
На фоне долгой и бурной дискуссии Саида с мистером Картрайтом об истинной сущности и роли запятой в предложении, в классе зазвучали серьезные обвинения.
— …грабеж средь бела дня!
— …из-за него я остался без карманных денег на четыре недели вперед!
— …так я никогда не расплачусь за соседский ящик для угля…
— Да чем он лучше вора?!
Мистер Картрайт заерзал на месте. Утихомирив Саида, он напомнил остальным:
— Никто не заставлял вас отдавать своих младенцев в этот сад.
Затем поспешно выбрал из пачки другой листок.
— Это дневник Саймона, — сообщил он. — Саймон, день двенадцатый.
«Я очень расстроился, когда Фостер зафутболил, своего младенца в канал. Не ожидал я от него такого. Вообще-то он мой близкий друг. Думаю, мисс Арнотт права. Его проблема в том, что он еще совсем ребенок».
