— Извини, я не в курсе, у тебя новый отец? — вежливо спросил он Саймона.
— Нет, — ответил Саймон. — Я думаю о моем настоящем отце. Ничего не могу с собой поделать. Только о нем и думаю.
Мистер Картрайт не знал, как подступиться.
— А что именно тебя беспокоит?
— Есть одна вещь, которая никак не дает мне покоя, — сказал Саймон.
— Да.
— Что он насвистывал.
Мистер Картрайт завороженно повторил:
— Что он насвистывал…
— Когда уходил, — пояснил Саймон. — Мне бы очень хотелось знать, что он насвистывал, когда уходил из дома.
Мистер Картрайт совершенно растерялся. Он сочувственно похлопал Саймона по плечу.
— Сожалею, мой мальчик, — ласково сказал он. — Но в школе это не проходят.
«А то, что проходят, знать никто не желает», — хотел было добавить он, но вдруг подумал, что это не совсем так или даже совсем не так. Взять хотя бы ЭКСПО. Доктор Фелтом был прав, благодаря этому проекту они узнали много чего полезного. Они познали тяжелое бремя ответственности, скуку повседневных забот и пределы собственного терпения. Тихоня Робин Фостер оказался обладателем незаурядного характера. Саид обнаружил в себе (хотя, быть может, уже давно) здоровую предпринимательскую жилку. И каждый теперь знал, что стать отцом может любой из них, однако быть отцом не готов никто.
Каждый ли это знал?
Может, и нет. Мистер Картрайт все еще сомневался насчет Саймона. Вот он сидит перед ним в тяжелом раздумье, неуклюже запихнув свои длинные конечности под парту, и теребит серую ленточку на чепчике куклы.
Думает ли он об отце? Или, как считали многие учителя, мечтает о собственном, настоящем ребенке?
В любом случае, настала пора положить этому конец. Мистер Картрайт никогда не отличался терпением. И теперь он решил, что с него хватит. В конце концов, ему предстояло учить этого мальчика еще целый год. А он и сейчас уже не мог без содрогания видеть это страдальческое лицо, этот скорбный взгляд. До сих пор мистеру Картрайту не приходило в голову, что его вынужденное общение с четвертым «В» может оказаться полезным и лично для него. Теперь же он увидел, что большая часть его новых учеников, хотя и не блещет умом, но старается, по крайней мере, не отчаиваться. Ему вдруг вспомнилась строчка из старой морской песни: «Не унывайте, родные мои».
Мистер Картрайт решил убить сразу двух зайцев.
Наклонившись, он схватил куклу Саймона и спрятал ее у себя за спиной. Только удостоверившись, что все внимание Саймона обращено на него, он сказал:
— Я знаю, что насвистывал твой отец.
Он сказал об этом с такой уверенностью, что Саймон вытаращил глаза от удивления.
— Когда твой отец уходил из дома, он насвистывал «Выхожу в открытое море», — категорично заявил он. — Да, именно эту песню — «Выхожу в открытое море».
Мистер Картрайт не стал дожидаться, пока Саймон спросит его, откуда он знает об этом, или попросит напеть мотив или вспомнить слова. Он бросил младенца обратно на стол и поспешил, насколько позволяла комплекция, в другой конец класса, не останавливаясь даже затем, чтобы разнять по пути двух драчунов или сделать замечание Луису, который ковырял ножом свою парту.
Он не остановился, пока не дошел до своего стола.
— Так! — рявкнул он. — Все. С меня хватит. Урок окончен, собирайтесь. Все по домам.
Обычно дети пытались ускорить эту утомительную церемонию, но теперь вышло наоборот.
— Но сэр! Сэр! Звонок еще не прозвенел!
— Иди, Тарик. Иди домой. Идите все, пока я не передумал.
Он сидел и смотрел, как дети с криком и грохотом покидают класс. Саймон не первым добрался до двери, но далеко не последним. Озабоченное выражение исчезло с его лица. Его движения обрели прежнюю силу.
Довольный, мистер Картрайт стал собирать свой портфель, чтобы тоже отправиться домой. Неплохой урок для четвертого «В», думал он. Неплохо. Совсем неплохо.
Вопреки всем ожиданиям, вопреки всем прогнозам ему удалось хоть чего-то от них добиться.
8
Ну давай, — сказал Саймон. — Спой.
— Я не могу, — ответила его мать.
Она заметила, что Макферсон крадется к мучному младенцу, резко обернулась и хлестнула его кухонным полотенцем. — Ты же знаешь, у меня нет слуха.
— Я не собираюсь оценивать твое пение по десятибалльной шкале, — заверил ее Саймон. — Я просто хочу услышать слова и мотив.
— Я не знаю всех слов. Я не уверена даже, что помню мотив.
— Ну давай же, — не отставал Саймон. — Попробуй.
И миссис Мартин попробовала. Она вытерла руки, прислонилась к раковине и, пока Саймон качал на руках младенца на глазах у ревниво скулящего Макферсона, отважно и бодро запела:
— Морю навстречу парус, расправлю,Полною грудью ветер вдохну[4]…
Она замолчала.
Саймон поднял голову.
— Ну? — требовательно спросил он. — В чем дело?
— Я забыла, как дальше.
Саймон раздраженно вздохнул.
— Но это же всего две строчки. Ты спела всего две строчки.
Тем временем Макферсон, воспользовавшись заминкой, решил еще немного пожевать уголок мучной куклы. Миссис Мартин запустила в него полотенцем.
— Я помню только две строчки.
— Ну ты даешь, — сказал Саймон.
Вид у него был такой несчастный, что миссис Мартин стало его жалко.
— Может, я еще вспомню остальное, — попыталась она утешить его.
Но Саймон не хотел ждать.
— Я знаю, — сказал он. — Мы позвоним Сью.
Усадив мучного младенца на стул, он подошел к телефону.
Покачав головой, миссис Мартин спросила сына:
— А почему ты думаешь, что она знает слова?
Саймон не посмел предположить, что, если его отец насвистывал именно эту песню, когда Сью видела его в самый последний раз, то возможно, она могла запомнить хоть какие-то обрывки.
Он вручил трубку матери.
— Позвони и спроси.
— Не выдумывай, Саймон, — сказала миссис Мартин.
Она нагнулась и вытащила младенца из пасти Макферсона, когда он, улучив подходящий момент, пытался прокрасться мимо нее к двери.
— Не могу же я вот так позвонить Сью и попросить ее спеть песню прямо по телефону.
— Почему бы и нет?
Этого миссис Мартин никак не могла объяснить. Поэтому, пока Мартин пытался стереть слюни Макферсона с мучного младенца при помощи пары чистых, только что из прачечной, подштанников, она набрала номер. И Сью на другом конце провода, казалось, ничуть не удивилась подобной просьбе. Он услышал, как она принялась напевать первый куплет еще прежде, чем он успел вырвать трубку из рук матери.
— Клятвы забуду, вещи оставлю —Лишнего на борт я не возьму.
Так же, как и его мать, Сью вдруг остановилась.
— Я забыла припев, — сказала она. — Там дальше что-то про восход и присутствие духа.
Только выразительный взгляд матери заставил Саймона обратить возглас разочарования в скупые слова благодарности. Передавая трубку матери, он с раздражением ударил кулаком по кухонной двери, а когда она распахнулась настежь, ему не осталось ничего другого, как уйти, так как мать все еще смотрела на него.
Во дворе Гиацинт Спайсер грациозно сидела на перевернутом ведре и перекрашивала свои сандалии в зеленый цвет. Гиацинт наверняка знала всю песню от начала до конца, мрачно подумал Саймон. Разучила ее, небось, в детском саду, отрепетировала в лагере скаутов и распевала теперь дискантом в баптистском хоре. Но он скорее позволит сварить себя в кипящем масле, нежели попросит Гиацинт об одолжении. Он уже и без того подозревал, что она шпионит на мистера Картрайта: способный любитель стал профессионалом. Он уже собирался вернуться домой, когда Гиацинт вдруг сама заговорила об этом.
— Это твоя мама там пела? — спросила она, старательно нанося краску на ремешок сандалий. — Поет она неважно, да?
И тут Саймона осенило. А вдруг получится?
— Сложная песня, — сказал он.
Гиацинт с удивлением посмотрела на него.
— Да ладно.
— Нет, сложная, — настаивал Саймон. — Особенно припев.
— Ничего подобного.
И поскольку ее вера в собственную неотразимость только крепла с тех пор, как в детском саду мисс Несс впервые прицепила огромную Вифлеемскую звезду из фольги к ее кофте, Гиацинт приосанилась и в полный голос запела:
— Выйду к восходу с верою в сердце.Не унывайте, родные мои.Вы остаетесь нянчить младенцев…
В этот момент она заметила, что краска капает ей на ногу.
— Вот бли-и-ин!
Саймон попытался хитростью заставить ее спеть последнюю, насколько он мог судить по звучанию песни, ускользающую от него строчку.
— Ты это, конечно, нарочно сделала, — сказал он. — Там в конце самое сложное место.
