Он повернул голову к насупившемуся Федору.
– Помнишь договор, какой подписывал при вступлении в общину? А если не помнишь, то я напомню. Тебе, как и каждому члену коммуны, гарантировалась безопасность, возможность учить детей в школе, помощь в строительстве дома, бесплатное лечение и прочее. А главное, община гарантировала: с того дня, как ты вступил на нашу землю, ты навсегда забудешь слово голод! Мы выполнили свое обещание, Федор?
Старик кивнул.
– Ну, положим, выполнили… И что с того?
– А то, что ничего в этой жизни даром не дается. И потому ты прочитал, и подписался собственноручно под второй частью Договора – там где, говорилось про обязанности. Перечислить, какие из них за эти пять лет ты нарушил?
Федор ухмыльнулся, обнажив желтые кривые зубы.
– Почитай все, наверное… И что с того?
– А то, что нельзя нам с тобою вместе жить. Теперь ясно, что из-за тебя три года назад погиб коневод Николай. Из-за тебя спилась бригада плотников и рухнул детских сад, придавив и сделав калеками трех детишек. Из-за тебя сгорела ферма, и мы едва не остались без мяса и молока. Все твои подвиги перечислил, ничего не забыл?
Федор осклабился.
– Ну, положим, кое-что забыл… Самогон-то я всегда гнал, люблю это дело! Да и что это за жизнь для русского человека: закуска есть, а выпить нечего? Семь десятков годков прожил, а такого издевательства над собой не видывал. И терпеть этого больше не буду! А вы чего молчите, мужики? Ну, я еще могу понять городских, это и не мужики вовсе, а слизняки какие-то… А мы-то, деревенская косточка, разве к такой жизни стремились? Уж сколько раз у нас в России сухой закон ввести намеревались, а толку из этого никакого не было. Еще только больше народу травилось из-за всякой химии! А зачем нам химия, когда у нас и сахарной свеклы вдоволь, и зерна пшеничного, и картошки? Я вот что предлагаю: надо заводик вино-водочный открыть. Сами спирт гнать будем, и наливки разные делать, и портвейны из ягод – я рецепты старинные знаю. Будем с соседними общинами торговать, деньги немалые зарабатывать. И обязательно магазинчик свой откроем, чтобы днем и ночью можно было мужику горло промочить. А тот, кто против (и Федор с ненавистью взглянул на Пахаря) пускай собирает свои манатки и убирается! Нам бусурман не надо, мы по-нашенски жить хотим, как отцы и деды жили!
Мужчины в толпе призадумались, а женщины озадаченно переглянулись.
– Это ты не туда, Игнатьевич, гнешь… – нерешительно сказала пожилая Анастасия. – Что захотел, старый бес – чтобы молодежь наша спилась! Да тебе дай волю, пшик из нашей общины останется, все мужики под лавками будут день и ночь валяться… Я-то в деревне с детства жила, этого свинства вдоволь навидалась. Змей зеленый нашу деревню и сожрал, все двести дворов! Теперь на том месте одна полынь растет…
В толпе вдруг разом все заговорили. Пахарь с интересом прислушался к голосам, а затем, словно услышав то, что хотел услышать, взглянул на священника:
– Ну что, отец Серафим? Слышите, о чем люди говорят?
Изрядно струхнувший Федор вдруг рухнул на колени, пополз к священнику и схватился за край его рясы:
– Батюшка, ты слышишь, чем грозятся эти ироды? Хотят меня казнить без суда и следствия, будто убийцу какого-то! Разве Господь одобрит такое варварство? Вразуми этих безумцев, спаси меня, сироту!
Отец Серафим исподлобья взглянул на Пахаря.
– Недоброе дело вы надумали, не божеское… Нет такого у вас закона, чтобы лишать жизни человека!
Пахарь покачал головой.
– Нет, у нас есть такой закон! Он записан в Уставе общины и каждый, в том числе и Федор Самохин, в свое время подписывал его. Этот человек неоднократно совершал преступные действия, которые привели к смерти и увечью людей. Он причастен к уничтожению скота и материальных ценностей. О своих мерзких планах он только что рассказал сам. Дай такому волю – и конец настанет не только нашей общине, но и всем соседним поселениям!
Отец Серафим покровительственно положил правую руку на голову старика, и тот со всхлипыванием прижался к нему.
– Я не судья и не могу оценить, насколько весомы все ваши обвинения, – бархатным тоном промолвил священник. – Одно ясно: Федор несомненно причастен к нескольким несчастным случаям, повлекшим за собой серьезные последствия. Грех тяжкий, и потому Федору предстоит долгий путь к очищению души. Я позабочусь о том, чтобы заблудшая овца прошла этот путь. А что касается его планов… разве можно судить за намерения? Я уже не говорю о таком тяжком наказании, как казнь. Не берите на себя роль всевышнего, Пахарь, она вам не по плечу!.. И потом – разве прежде бывало такое, чтобы на Руси казнили за пьянство? Этак придется всех мужиков извести!
Пахарь напрягся. Он ощущал, что на них с отцом Серафимом сейчас напряженно смотрят сотни глаз. Община только-только встала на ноги, и ее ежедневно расшатывали десятки мелких и крупных подземных толчков. Но, наверное, именно сегодня настал момент истины.
– Наверное, такого прежде не было, – согласился он. – Не только простые люди, но и многие цари, генеральные секретари и президенты страдали этим вечным российским недугом. И к чему же мы в результате пришли? Страна рассыпалась на мелкие части, словно домик из костяшек домино. Население уменьшилось в три раза, многие дети болеют с рождения целым набором генетических, неизлечимых болезней. На земле, нашей бедной русской земле, давно уже некому работать. Мы уже многие десятилетия едим еду, выращенную неизвестно где и неизвестно кем. Посмотрите на лица наших детей, батюшка, и скажите – почему Боже допустил такое? Мы пропили нашу землю, нашу славу – и вы, говорящий от имени Господа, готовы покрывать тех, кто спаивает молодежь, кто убивает наших детей!
В глазах священника зажглось холодное пламя.
– Следите за своими словами, Пахарь, – процедил он сквозь зубы. – Я никого не покрываю, я только как могу, выполняю волю Всевышнего… А Господь милосерден к заблудшим детям своим!
– Тогда почему же он не милосерден к нашим русским детям? – с горечью возразил Пахарь. – Наш народ славен и силен, он создал великую культуру, защитил мир от фашизма, первым вышел в космос… Но нас губит еще с петровских времен слабость к зеленому змею! Многие народы неравнодушны к вину, но умеют с ним дружить, знают меру в застольях. Русские же люди никогда не знали эту меру. Сами страдали безмерно, и при этом во все века безвольно позволяли хитрым людям пользоваться этой слабостью. Но сейчас, в середине 21 века, нас так мало, и мы так слабы, что придется выбирать, кто будет дальше заселять русскую землю: наши дети или кто-то другой. На чьей стороне вы, отец Серафим?
– Нелепый вопрос, сын мой, – ответил молодой священник, и впервые в его словах прозвучала едва ощутимая неуверенность. Почуяв это, Федор поднял голову и завопил:
– Не слушай его, батюшка! Этот Пахарь – кто он такой? Говорят, он даже не крестьянин, а вроде бы ученый, профессор или еще кто… А ученые все безбожники! Да и русский ли он? Гляжу на него, и думаю: самая настоящая немчура! У нас в деревне жили немцы, уж я этот подлый народ нюхом за версту чую. Хотели нас во Вторую Мировую в ежовые рукавицы взять – не получилось. Теперь собираются по-другому русских людей извести: водку-матушку у нас отнять. А я шнапс ихний вонючий пить не стану, я уж лучше опохмелюсь нашим пшеничным самогончиком!
Над площадью повисла напряженная тишина. «Ну что ж, когда-то это должно было произойти» – подумал Пахарь.
– Друзья! – громко произнес он. – Этот человек прав. Меня зовут на самом деле не Пахарь, а Макс Генрихович Эрмлер. Мой прадед был немцем. Он еще мальчишкой приехал в Россию в середине прошлого века, сразу же после войны, чтобы помогать восстанавливать страну, разрушенную фашистами. Мой прадед был коммунистом и свято верил в светлое будущее России. И я действительно не крестьянин, а ученый-физик, академик, лауреат многих международных премий. Меня приглашали работать в США, Германию, Австралию и многие другие страны, предлагали возглавить институты и крупные лаборатории. Но я оставил науку и живу здесь, в глубинке, потому что верю: сейчас самое главное – это наша земля и наши люди.
А теперь решайте сами. Я настаиваю: Федора надо казнить, а Евдокима и Игоря публично здесь же на площади высечь розгами. Это больно и страшно унизительно, но я уверен – иначе нельзя. Более того, я постараюсь, чтобы обо всем этом стало известно во всех соседних общинах.
