Николай I. Кто такие?
Хованский. Священник Тарашкевич, он вместе со следователями доказчиц увещевал.
Николай I. Вижу, как наувещевал! Кто еще?
Хованский. Сапожник Азадкевич, Ваше Величество, он доказчиц в церковь сопровождал.
Панин (с места). Как можно? В деле записано, что Азадкевич за разные преступления был лишен чести и подвергся телесному наказанию. Не можно, Ваше Величество, верить этому человеку.
Николай I.(Хованскому). Кто еще?
Хованский. Учитель Петрица, он книгу про употребление евреями христианской крови написал.
Николай I. Из жидов? Грамоту ихнюю знает?
Хованский. Униат он. По-ихнему не знает.
Николай I. Не годится. Кто еще?
Хованский. А еще явился в следственную комиссию мещанин Грудзинский, рожденный в еврействе, но принявший в зрелые лета крещение. Груздинский сообщил, что нашел тайную еврейскую рукопись, которая предписывает евреям употреблять христианскую кровь. Там все что да как описано и даже инструменты для мучительства и отцеживания крови обрисованы. Пожалуйте взглянуть.
Николай I (листая книгу). Любопытно, любопытно. (Грудзинскому.) И ты подтверждаешь, что здесь предписано употреблять христианскую кровь?
Грудзинский (нечесаный, в рубище. Крестится). Истинный святой крест, Ваше Величество. Сам, будучи в ложной вере, с родней своей добывал кровь забитием младенцев.
Николай I (с недоверием смотрит на Грудзинского, затем обращается к Хованскому). А нет ли у тебя, князь, знатока этой грамоты из…
Хованский. Имеется, Ваше Величество. Ксендз Падзерский. Он тверд в том, что евреи кровь употребляют.
Николай I. Пусть переведет.
Вводят Падзерского. Падзерский читает про себя. Все ждут.
Николай I. Ну, что там сказано?
Падзерский. Здесь описываются правила забития скота по еврейской вере.
Николай I. Как скота, а нож? Тут же нарисован нож, приставленный к человеческому горлу? Написано-то тут что?
Падзерский. Написано, что нож этот — халав — должен быть отменно остер, чтоб резник не причинил животному лишних страданий. А коль будет он не остер или зазубрен, то к убою явится непригодным. Что до горла, сдается мне, тут подрисовано.
Николай I. (внимательно рассматривает рисунок, подзывает жандармского офицера). Посмотри, братец, не подрисовано ли?
Жандарм (вглядываясь в рисунок). Так точно, Ваше Величество, подрисовано.
Николай I. (Грудзинскому). Уж не ты ли постарался?
Грудзинский (падает на колени). Пощадите, Ваше Величество. В пропитании нуждаюсь.
Николай I (в бешенстве). Сдать в солдаты. Тотчас, немедля!
Жандармы уводят Грудзинского.
Николай I. (вытирает пот с лица). Продолжим. Что еще имеешь, князь?
Хованский (смущенно). Ваше Величество, Высокочтимый суд! Имею сообщить, что следствие, направив свои изыскания в глубь еврейской жизни, то есть захватив в большом количестве в синагогах и еврейских домах религиозные книги и подвергнув их внимательнейшей экспертизе, обнаружило многочисленные улики, свидетельствующие, что злодеяния сего рода евреям обыкновенны.
Николай I. И что ж за улики?
Николай I. Вот, Ваше Величество, «Обряды жидовские» — воистину обличительный документ!
Панин (с места). Как можно, книга сия исполнена была без дозволения цензурою. Главный цензурный Комитет признал ее подложной, распорядился изъять из продажи и начать расследование о ее происхождении. Не можно принять ее уликою.
Николай I. (отодвигая книгу). Еще имеешь улики, князь?
Хованский. Самым сильным подтверждением бесчеловечья, совершенного евреями в Велиже, считаю греческую книгу Неофита. Увы, Ваше Величество, сыскать ее не сумели.
Николай I. (сердито). Как так не сумели? Сыскать непременно и безо всякого промедления!
Дибич. Уже исполнено, Ваше Величество. Отнято мной собственноручно при обыске у Пестеля. Вот, извольте.
Николай I. Молодец, Дибич. Однако ж много здесь писано. О крови что тут сказано?
Дибич. Сказано тут о кровавых каплях из воздуха и о болезнях, за поругания Отца нашего, Иисуса Христа, на евреев ниспосланных.
Николай I. А об употреблении христианской крови не сказано?
Дибич. Никак нет, Ваше Величество.
Николай I (Хованскому). Так что ты мне опять подсунул, князь?! (После продолжительной паузы обращается к Дибичу.) Удалимся-ка мы с тобой, генерал, в совещательную комнату.
Николай I и Дибич удаляются. Все встают.
Дибич возвращается один. Направляется к председательскому креслу, стоя зачитывает бумагу.
Дибич. Государь император, не видя, чтобы следствие, столь долго уже продолжающееся, приближалось к концу, и замечая, что следственная комиссия основывает свои заключения на догадках, на толковании припадков и отменных движений обвиняемых на допросах и очных ставках и на показаниях обвинителей, не получив ни одного признания от томящихся долговременно в неволе обвиняемых, опасается, что комиссия, увлеченная своим усердием и некоторым предубеждением противу евреев, действует несколько пристрастно и длит без пользы дело. Посему Его Величеству угодно, чтоб дело сие поступило на рассмотрение в Сенат. Пятого августа, сего, 1829 года.
Тишина. Звук падающего тела. Это падает замертво Страхов. Все тихо выходят.
Действие третье
Судебная палата. Все стоят. Входит Император, оглядывает присутствующих, усаживается в кресло. Кивает секретарю.
Секретарь. Высокочтимому суду предлагается сесть. (Смотрит на Императора.)
Император кивает.
Секретарь. Августейшей волей Его Императорского Величества судебное заседание открывается. (Смотрит на императора.)
Николай I (генерал-прокурору Сената). Каков ход был дан делу?
Генерал-прокурор. Кроме следственного производства, Ваше Величество, в Сенат поступил исторический материал, в частности, выписки ксендза Падзерского из еврейских книг и прочей литературы, свидетельствующие о глубокой безнравственности еврейского народа и пролитии им христианской крови. Митрополит киевский Евгений прислал выписки из книги господина Пикульского, аттестовав ее как заключающую доказательства об умерщвлении евреями христианских детей. Князь Хованский, как имеющий прямое касательство к делу, представил обширную записку.
Николай I. Что ж порешили сенаторы?
Генерал-прокурор. Все сенаторы признали подсудимых заслуживающими суровой кары. Однако ж по поводу меры наказания возникло разногласие. А посему на статс-секретаря графа Панин, исправляющего обязанности товарища министра юстиции, была возложена обязанность пересмотреть дело, оставаясь всецело на юридической почве. Сосредоточив внимание на судебной стороне дела, граф Панин составил записку, доказывающую несостоятельность обвинения, и читал сию записку в общем собрании Сената 15 сентября 1833 года. Из двадцати присутствующих 13 присоединились к записке, остальные остались при прежнем мнении и предложение графа Панина освободить обвиняемых отвергли. Ввиду сего разногласия дело было передано в Государственный Совет, где оно было представлено председателем Комиссии по гражданским и духовным делам адмиралом Мордвиновым.
Николай I. (Мордвинову). Согласились ли вы, адмирал, с запискою графа Панина?
Мордвинов. Целиком, Ваше Величество, однако счел ее недостаточной.
Николай I. В чем же недостаточной?
Мордвинов. Ваше Величество, изучив дело, пришел я к твердому убеждению и намерен довести его до Вашего Высочайшего сведения. Дело сие обнаруживает один замысел: оговорить евреев. По какому-то сильному влиянию в него вовлечены и христианки, для вернейшего достижения своей цели принявшие на себя участие в убийстве. Изучив показания доказчиц, пришел я к выводу, что обвинение евреев в ужасных преступлениях имеет источником злобу и предубеждение и было ведено под каким-то сильным влиянием, во всех движениях дела обнаруживающимся. А так как дело в том виде, в каком оно было представлено Вашему Величеству и в Сенат, заключает в себе не частный вопрос происшествия в Велиже, но вековой вопрос об употреблении евреями христианской крови, то общее собрание Государственного Совета признало, что в основу сего мнения положено древнее против евреев предубеждение, решительно принимаемое следствием за достоверное. Посему Государственный Совет постановил евреев-подсудимых освободить, христианок-доказчиц отменно наказать, поручить министру внутренних дел подтвердить в губерниях с еврейским населением Высочайшее повеление от 1817 года.
