Давненько с ним не виделись.
– Как горит?
– Ярко!
– Держи дрова сухими!
Американцы теперь снова в моде. У них сильно поперло в послевоенной Европе.
– Что-то круто стряслось на Кухне, – говорит Владимир, отпивая баварское пшеничное пиво из высокого бокала и не переставая улыбаться. – Старика Абрама я таким давно не видел. Мрачнее тучи!
Только сейчас замечаю Абрама на дальнем диване у мозаичного окна. Это старейшина, ученик Евсея, которого зажарили живьем на вертеле румынские повара-самозванцы, а по-нашему – графоманы. Абрам читает только на идише, у него давно уже постоянная клиентура, сложившийся круг, который он не расширяет. Евреи и не только евреи платят ему огромные гонорары. О его форшмаке и куриной печенке на Шолом-Алейхеме ходят легенды. Каждое чтение он сопровождает специфическим пением с цитатами, причитаниями и подтанцовкой. Он большой артист. В Кухне он заведует финансами.
Прохаживаемся с Владимиром по гостиной, здороваясь с поварами. Подъехали еще трое – Себастиан, Алвис и Антон. Один – англичанин, другой – француз, Алвис же упорно тянет тяжелую немецкую лямку. Вообще, после аферы с “библиотекой Геринга” число немцев в наших рядах поуменьшилось. Некоторые немцы сменили фартук и двинулись в сторону элитарной кухни, став французами или ирландцами. Теперь многие из них жарят на Роб-Грийе или Беккете. Алвис же углубился в немецкий XVIII век: Гете, Готшед, Лессинг. Все его чтения — на первоизданиях. Дорогое удовольствие, кропотливый и опасный труд.
Вкатывается колобком весельчак Антонио, мастер эскалопов на Лампедузе. Одно время в Кухне его сильно критиковали за дрейф в сторону фастфуда, когда он денно и нощно пек барабульку на Барикко и активно ратовал за введение детской темы в book’n’grill. Но Квинтет идею не поддержал. Я тоже категорически против детского чтения. Дело тут не в морали (все мы циники и деляги, безусловно), а в элементарном расчете: мальчик может навсегда застрять на дешевых куриных крылышках на “Питере Пэне” и требовать их во взрослом возрасте, так и не почувствовав вкус серьезной литературы. Инфантильность! И – риск, риск. С детишками ли нам возиться? Двенадцатый съезд обложил Антонио взысканием на пятьдесят штук за самоуправство. Он выстоял молодцом – расплатился, даже фартук не сменил, а стал раскручиваться на “Леопарде” Лампедузы. И раскрутился, надо сказать. А прошлые неприятности сошли с него как с гуся вода.
– Антонио! Как горит?
– Ярко, ярко, Геза! Я слышал, ты замахнулся на Бабеля?
Откуда он знает? Интересно…
– Возможно.
– Не боишься еврейской зависти?
– Я никому не перехожу дорогу, Антонио. Бабель – советский писатель.
– И еврейский. Смотри, Абрам может на тебя надуться.
– Это его проблема. Я блюду кодекс.
– Знаешь, когда я сбацал детский утренничек в Палермо на Джанни Родари, я тоже был уверен в непогрешимости!
– Другая тема, Антонио.
– Геза, я знаю нравы еврейской диаспоры на Кухне. Они борзеют.
– Übertreibung[5], – произносит Алвис, тюкаясь рыжеватым кулаком с нашими. – Временами я почитываю на Фейхтвангере, мне никто из наших евреев слова не сказал.
– На Фейхтвангере! Сла-а-а-а-а-ва богу! – хохочет и хлопает его по плечу Антонио. – Но придет время – скажут! Они всех еврейских писателей мнут под себя, подберут и твоего Фейхтвангера.
Входят двое русских коллег – Алвизо и Беат. У одного – XIX век, у другого – XX. Тюкаемся.
– Геза, ты читал когда-нибудь на Лескове? – спрашивает альбинос-красавец Алвизо.
– Раз восемь. Не очень ходовой товар, фрателло.
– Вот я тоже так же думал! А оказалось – нет! Новая болгарская буржуазия стала на него круто подсаживаться.
– Впервые слышу.
Алвизо всегда излишне откровенен. У нас, русских, его считают простаком и рубахой-парнем, но с хорошими мозгами. Он всегда легко делится идеями. А у нас борьба за рынок довольно жесткая. Лесков? Болгария? О’кей, фрателло Алвизо, я учту…
Входят: Сальвадор, американец, Брайан, англичанин, Уго, еврей.
Народ собирается.
Похоже, скоро прозвенит “кворум”.
Еще один русский, Иван. По национальности он украинец, родился в Квебеке. Неплохо читает, но с неба звезд не хватал. Крепкая лошадка: поздний Толстой, ранний Чехов, исключительно бычьи стейки. В Круг попал за преданность нашему Максу. А вот и он сам.
Разом входит троица из Квинтета: наш русский Макс, американец Киприанос, поляк Джон. Лица у них серьезные. За ними двое охранников вносят два кофра. И следом поспешают старожилы Кухни Женя и Майкл, австриец и испанец.
Звенит “кворум”.
Восседающие в креслах встают. Киприанос просит всех подняться в зал. Поднимаемся. Здесь совсем нет мебели, огромный ковер и лишь один небольшой овальный стол посередине. Охранники становятся у окон и дверей. Отцы Кухни Абрам, Анри, Макс, Киприанос и Джон собираются у стола. Все начинается молча, без предисловий: два кофра водружаются на стол. Макс открывает их. Они наполнены десятками экземпляров одной книги. Киприанос показывает ее нам. Это набоковская “Ада”. Так, русская тема. Прекрасно!
– Вчера утром служба безопасности Кухни перехватила у почтальона в Биаррице пятьсот шестнадцать “Ад”, – произносит Киприанос и умолкает.
Все разочарованно переглядываются. Были партии дровишек и поболе.
– Ну и что? – спрашивает за всех Билл.
– Всплывают партии и покруче, – добавляет опытный француз Гийом. – Помните черногорский фургон с Брэдбери? Три тысячи штук.
Повара кивают. Кто не помнит тот неказистый фургон с рекламой черногорских морепродуктов? В нем в Европу попытались ввезти увесистую кладню с “451 °F”. Первое издание, все экземпляры новенькие, ждали своего часа целое столетие. Тогда по Кухне ходила рекламная шутка: “Лучшие стейки на «451 °F!»” Дело кончилось перестрелкой в Подгорице, двух почтальонов тогда забетонировали, повара лишили колпака…
– Помню прекрасно, – произносит Киприанос. – Только есть одно отличие этой кладни от других. Все экземпляры в этих кофрах одинаковы.
– Было бы странно, чтобы книги одного тиража были разные! – говорит Антонио, и все, кроме Квинтета, пересмеиваются.
– Вы не поняли, коллеги, – теперь уже Киприанос улыбается своей иезуитской улыбкой. – Все книги абсолютно идентичны. Разрыв супера, потертости, пятна чая, царапины, загибы страниц, две дырки, пометка карандашом на 142-й странице – все идентично. Это молекулярный продукт, абсолютная копия одного экземпляра первого англоязычного издания “Ады” 1969 года, McGraw-Hill.
Тишина. Молекулярный продукт. Вот оно что! Крутая новость. Значит, какие-то умники поставили где-то машину, и стала она лепить брикеты вместо благородных старых дров. Доселе такие машины пытались использовать только фальшивомонетчики и ювелиры-антиквары. Но овчинка выделки не стоила, молекулярная машина – штука кр-р-р-райне дорогая и громоздкая. Спрятать ее трудно, да и нужен штат квалифицированной обслуги. Но – книги?! Никто не ожидал.
– Это серьезно, – озвучивает коллективную мысль наш звездный Лео.
– Очень, – Киприанос обводит всех холодным взором.
– Кто читал “Аду”? – спрашивает Анри.
Четверо американцев поднимают пальцы. Трое англичан. И я поднимаю палец. Еще двое русских и… швейцарец Серж! Вот оно – яблочко раздора старика Набокова: “Ада” написана по-английски русским автором в Швейцарии, во франкоязычном кантоне Во. Ее читают американцы, англичане, русские и даже швейцарцы. Уверен, наступит время и французов. Всем привет из Монтрё! Эксклюзивных прав на чтение нет! Вот почему молекулярные штукари и выбрали “Аду”. Расчетливый удар по Кухне. Сделали бы они “Дар” или “Лолиту” – все было бы гораздо проще. А теперь – неизбежен клубок кухонных терний, ужо полюбуемся на него… Сейчас начнется Вавилон, перетягивание скатерти. Да и продукт для вброса выбран идеальный: “Ада” – супертяж, жирное полено, на нем жарить – одно удовольствие, бумага толстая, wood pulp paper, 626 страниц, переплет цельнотканевый, мелованный супер. Горит как родосская сосна. На “Аде” можно приготовить любую комбинацию из морепродуктов на дюжину персон; бараньи котлеты, перепела, рибай получатся в лучшем виде, она потянет и седло косули. Великая книга!
– Где их взяли? Кто это? Откуда и куда везли? – вопросы посыпались.
Ответом возникает голограмма: трюм рыбацкой шхуны, упаковки с “Адой”, голый по пояс, слегка избитый человек в светящихся наручниках.
– Где получал товар? – спрашивают его.
– Шанхай.
– Кто поставщик?
– “Роса утреннего часа”.
– Место доставки?
– Биарриц, Марсель, Дубровник.
– Имена!
