– Обязательно!
– Господа, прошу бросить жребий.
В руках у массивного Анри возникает черная коробка с дырою. Ящичек Пандоры. Одиннадцать, включая меня, тянут жребий. Выстраиваемся в очередь. Старомодно, на спичках.
И voilà… я вытягиваю горелую.
Fuck!
Козел на широченной руке Анри скалит мне зубы. Мда. Хороший денек сегодня.
Все взоры – на меня.
Абрам подходит ко мне:
– Геза, тебе придется исполнить это важное дело. Кухня доверяет тебе.
Пожимаю его теплую и спокойную руку:
– Я готов.
– Все будет хорошо, – устало улыбается он.
– С тобой свяжутся наши из СБ, когда операция сложится, – говорит Киприанос.
– Ясно.
– Господа, съезд завершен! – громко объявляет Макс.
Все направляются к выходу. Вопрос об использовании тиража в целях Кухни отпал сам собой. Бочка помогла…
Со мной рядом оказываются Женя и Майкл. Они друзья.
– Самое неприятное, если эта чума успеет просочиться в библиотеки и музеи. А туда потом полезут взломщики, – говорит Женя.
– И будут впаривать “Аду” букинистам, те – нам, и этому не будет конца, – качает головой Майкл. – Черт возьми! Геза, Женя, в каком мире мы живем?!
Да. Это опасно. Паленая “Ада” способна заразить все. Уничтожить тираж и машину крайне важно. Женя легко хлопает меня по левому плечу:
– Чтобы у тебя все получилось.
Майкл – сильно, по правому:
– Раздави гадину, Геза!
– Постараюсь, коллеги.
Хорошие парни. Женя работает исключительно с австрийской аристократией. О его венских шницелях на Шницлере знают все. Майкл читает испанцев.
В прихожей мы ловим своих блошек. И покидаем замок.
На пристани стало еще прохладней. Нас начинают последовательно и быстро переправлять на катерах. Прощаемся. Все сочувствуют мне. Понимают, что дело может быть не совсем простым. Но – жребий брошен. Надо исполнять.
На автостоянке ко мне подходит Борис, почитывающий на советской литературе. Он часто мне предлагает что-нибудь не очень съедобное. Но я не в обиде. Тем более – сейчас. Надо как-то прийти в себя, обрести внутреннее равновесие, войти в привычный ритм жизни…
В руках у густо усатого Бориса сумка с книгами.
– Глянь, Геза. Это постсоветская литература. Отдаю всю вязанку — за пару штук. Здесь пять авторов.
Беру наугад неувесистое поленце: “Я пришел с Родины”. На обложке – бритоголовый автор с проспиртованным взглядом. Листаю. В начале:
Ванькя пронесся по зассанной лестнице, пнул дверь подъезда, словно дырявый бронежилет укропа, попердывающей самоходкой вырвался в родной двор. Мокрым галчонком весна влетела ему в рот, в носу защипало, как от стакана доброй советской газировки. Двор был давно распахнут для весны. Ждала земля, ждали и ребята. Вдруг в арке подворотни, в перекрестье солнечных лучей возникла Таня – короткая юбка, эскимо в тонкой руке, рожь волос. Таня вся сочилась светом. Казалось, она разлетится сейчас сотнями, тысячами первых весенних бабочек-лимонниц! Нужен был сачок из нежных и сильных слов, чтобы сразу, одним махом огрести этих бабочек света. Ванькя яростно, до мути глазной всосал в себя весенний воздух и проорал:
– Я убью тебя, сука!!
В середине:
“За Русский мир на смертный бой летит стальная эска-а-дрилья!!” – со всей мочи пропел бухой Устин и вдруг всхлипнул так, что все пацаны смертельно затосковали, словно оказались на похоронах старого школьного друга.
В конце:
Толян брел наугад по осеннему лесу. Обсосанные хмарью деревья толпились, словно скелеты великанов. Небо набухало. Вдруг нога подфутболила что-то живое в пожухлой траве: еж! Толян присел на корточки, взял в руки колючий клубок. И сразу печаль упала на него с серого неба. “Я тоже еж, – подумал он. – Только иглы свои порастерял. А новые ни хера не отрастают”.
Он бережно опустил ежа в траву, встал. И вдруг как-то сразу, обвалисто и внезапно, ему захотелось до боли, до изжоги, до стона нутряного и до слез просраться в этом лесу и подтереться опавшими листьями.
– Как во сне, бля… – прошептал он и рывком расстегнул свой старый дембельский ремень.
Возвращаю:
– Нет, на таком не жарю. Ты же знаешь, наш век – не мое чтение. Предложи македонцам. У них в горах есть клиентура на постсоветский валежник.
Прощаемся.
Уф! Сажусь за руль. Что ж, после сегодняшнего дня мой путь становится извилистей. Весьма! Года четыре назад я бы сказал: тем интересней. Но сейчас я промолчу.
Под возбужденный писк соскучившихся блошек выезжаю один я на дорогу. И блоха с блохою говорит.
20 марта
Утро: серпантин в Швейцарских Альпах. Сбой расписания – вещь серьезная. Это как сдвиг снежной массы в горах весной – может обрушиться лавиной, а может и продолжать медленно таять и нависать. Лавину я остановил: кроме американца, не слетел никто, клиенты пошли мне навстречу, двое поменяли даты относительно безболезненно. Слава Огню и Бумаге! Но – жду сигнала с Кухни. Чувствую, что неделю наши должны потратить на подготовку, не меньше. Придется быть и оставаться на взводе. Это бодрит. Хотя – черт его знает, что там может быть. Уральские горы. Могу там навеки и остаться. Мда… Красная блоха успокаивает меня. Ладно, не будем с утра впадать в тяжелое.
Открываю окно такси, горный воздух врывается в кабину. Горы, горы… Они завораживают, как море, как огонь. Как работа book’n’grill chef. В горах мне всегда хорошо, лучше, чем в лесу. Но жить здесь я бы не стал ни за какие деньги. Пошли к чертям все эти горы и леса. Остров, остров в океане: море, пальмы, следы двух пар девичьих ног на песке…
Серпантин змеится вверх. День погожий: солнце, небо. Зеленая и синяя блоха до сих пор не могут отойти от вчерашней двухчасовой разлуки и осторожно попискивают. Ночью они спаривались у меня в волосах. Сложен мир умных насекомых…
В Швейцарии я почитываю регулярно. Но все-таки не так часто, как хочется. Во все времена эта страна стояла особняком к Европе. Войны и потрясения ее не касались. Гитлер не стал ее завоевывать – берег покой гномов, восседающих на злате мира. Как восседали, так и сидят. Мда, Швейцария не так проста, какой представляется в красивых рекламных голограммах. Талибан быстро обломал об нее свои желтые зубы: нанятые гномами пакистанские крылатые легионеры вышибли моджахедов с горных перевалов. Старое швейцарское золото, как всегда, сделало свое дело, чтобы сохранить себя…
Платят швейцарские клиенты хорошо. Из русской литературы здесь предпочитают Толстого. Век XX гномов вообще не интересует.
Но сегодня я буду читать не по-русски. Сегодня – черная работа. Такое случается. Сбой расписания и потери вынудили взяться за черняшку. В критических ситуациях я не гнушаюсь закусить черным хлебом. Этот заказ мне сбросила Кухня, он висел у нее давно, немцы и швейцарцы от него отказались. Взял, потому что от Баварии это рукой подать.
Такси въезжает в горную деревню Лёйкербад, еще покрытую снежком. Который спокойно тает под весенним солнцем. Расплачиваюсь, выхожу из такси. Ручейки текут по дороге.
Направляюсь к фуникулеру, покупаю билет, смешиваюсь с негустой толпой горнолыжников. Сезон на исходе, их уже немного. Я одет как старомодный турист – зимняя куртка, теплые штаны, обычные, не самоходные горные ботинки, палки для ходьбы, шерстяная шапка, темные очки, рюкзачок с пристегнутым термосом.
Фуникулер поднимает меня на плато. Здесь – лыжная трасса, ресторан. Я отделяюсь от горнолыжников и иду по протоптанной тропинке. Свежий горный ветер дует мне в лицо. Я иду против ветра, против солнца. Удаляюсь от людей. Прогулочная тропинка ведет к небольшому замерзшему озерку. Но блоха шепчет мне, что надо свернуть вправо и подниматься выше по склону. Так и делаю. Склон крут. Поднимаюсь выше, втыкая палки в крепкий, слежавшийся наст. Сердце начинает колотиться. Не могу сказать, что я плохо тренирован: пляска перед жаровней – дело энергозатратное. Раз в неделю стараюсь где-нибудь поплавать или покрутить педали. Но – одышка, одышка. Останавливаюсь, опершись на палки, смотрю вниз. Там катаются горнолыжники. Идиллия…
Отдышавшись, поднимаюсь выше, стараясь экономить силы. Блоха ведет меня своим нежным голосом. Подростком я любил мастурбировать, представляя себя на приеме у полной, грудастой врачихи в белом халате, с таким же нежным, вкрадчивым голосом:
– А теперь, молодой человек, снимите трусики, ложитесь навзничь и закройте глаза.
Снег громко хрустит под моими красными ботинками. Он слежался и стал крепким, как живородящий пенопласт. Дышится все тяжелее, а склону не видать конца.
– Сколько еще? – спрашиваю блоху.
– До цели 338 шагов, мой господин.
– Черт! Что ж ты раньше молчала?!
– Как всегда, я берегу ваше эмоциональное равновесие. Вам же известно, что оно гораздо важнее физического.
